Из-за дела ЮКОСа инвестиционный банк «Траст», владельцем которого являлся «финансист» гибнущей нефтекомпании – МФО «Менатеп», был вынужден нести серьезный репутационный ущерб. Но менеджерам банка удалось вывести его из-под удара. Они выкупили МФО, которому также принадлежал банк «Менатеп СПб» (ныне переименован в Национальный банк «Траст»). О сделке и о прогнозах развития экономики в новом году «Секрету фирмы» рассказал председатель совета директоров банков «Траст» Илья Юров.
«Мы четко обозначили, что бизнес, который собираемся строить,– это не нефть качать»
СЕКРЕТ ФИРМЫ: Какие цели вы преследовали сделкой по приобретению МФО «Менатеп»?
ИЛЬЯ ЮРОВ:
СФ: Почему вы решились на эту сделку именно сейчас?
ИЮ: Еще два-три года назад мы обговаривали с МФО «Менатеп» возможность такой сделки. И нам отвечали, что в перспективе это возможно. Однако подобные разговоры оставались гипотетически-эфемерными. Общая ситуация на рынке не содержала предпосылок того, что нам удастся приобрести активы так быстро. Так что, как бы цинично это ни звучало, благодаря тем событиям, которые происходят вокруг «Менатепа» последние полтора года, произошло объективное снижение его экономической стоимости, и мы смогли серьезно обсуждать размеры дисконта. Да и других покупателей найти было достаточно сложно, при том что акционерам было необходимо как можно быстрее избавляться от этого бизнеса. Ведь работа банка, в отличие от нефтяной компании, базируется главным образом на репутации. Репутационный аспект чрезвычайно важен, и, к нашему счастью, бывшие владельцы МФО понимали, что чем быстрее они избавятся от этого бизнеса, тем больше за него выручат. И совокупность всех этих факторов дала нам возможность осуществить то, о чем мы так долго мечтали и планировали на очень далекое будущее. Когда есть некий, в основном репутационный, бизнес, у его управляющих, как правило, имеется пусть не вполне корректное, но твердое убеждение, что своей профессиональной деятельностью они добавляют к его стоимости больше, чем те люди, которые просто предоставили изначальный капитал. И менеджеры автоматически начинают стремиться к тому, чтобы их доля в этом бизнесе была как можно выше.
Изначально наш проект запускался как партнерский. Группа «Менатеп» предоставила нам $82 млн. Мы, как менеджмент, не вложили в общий котел никаких денег, но сразу же зарезервировали за собой 30-процентную долю, поскольку четко обозначили, что бизнес, который собираемся строить,– это не нефть качать. Мы будем наращивать его стоимость прежде всего за счет своего интеллекта, амбиций и личных качеств. И действительно, с середины 1999 года нам удалось нарастить капитализацию банка более чем до $200 млн. И это, замечу, при том, что мы до недавнего времени были единственной в России финансовой организацией, которая исправно платила дивиденды своим акционерам,– не менее 10% от капитала.
СФ: Атмосфера вокруг сделки и ее близость к делу ЮКОСа как-то затруднили ее проведение?
ИЮ: Несомненно. Эти факторы удлинили начальный, переговорный этап сделки: сложно вести переговоры, когда не можешь привести свои аргументы другой стороне напрямую. А очень многое зависит от интерпретации твоих условий поверенными лицами. Да и анализ юридических рисков этой сделки занял немало времени.
СФ: Но вы же наверняка изначально прогнозировали печальный исход по делу ЮКОСа и то, что, как следствие, ситуация по сделке обернется в вашу пользу?
ИЮ: Наш изначальный прогноз по поводу развития ситуации вокруг ЮКОСа сейчас выполняется довольно точно. Мы были практически уверены, что она будет развиваться по нынешнему сценарию: размер налоговых претензий к компании будет настолько велик, что она не сможет погасить их за счет операционной прибыли. И круги этих проблем будут расходиться от эпицентра – ЮКОСа – к его аффилированным структурам. Так что, повторюсь, время работало отнюдь не на нас. Ведь подобного рода прогнозы были не только в наших головах, но и у большинства наших клиентов. А поскольку для инвестиционного банка чрезвычайно важен фактор деловой репутации, многие из них начали опасаться за будущее нашего финансового института. Именно поэтому мы прямо заявили акционерам МФО «Менатеп» следующее: «Мы не знаем, как вы оцениваете эту ситуацию, но уверены, что дальше будет только хуже. Так что давайте проведем эту сделку как можно быстрее».
СФ: Вы считаете, что угадали со временем сделки?
ИЮ: Думаю, да. Я абсолютно убежден, что если бы мы еще какое-то время помедлили, это могло бы привести к весьма серьезным последствиям для банков.
СФ: Теперь ваш бизнес застрахован от влияния негативной ауры дела ЮКОСа?
ИЮ: Стопроцентной страховки, особенно в такой ситуации, наверное, просто не может быть. Здесь вопрос не в застрахованности, а в отношении общества к той или иной ситуации. Ведь в самом начале дела ЮКОСа все боялись того, что завалится сама нефтяная компания, вслед за чем арестуют все активы Group Menatep, включая акции ее банков. Сейчас этот риск исключен.
СФ: Сохраняются ли до сих пор какие-либо деловые отношения между вашими банками и ЮКОСом?
ИЮ: Эти отношения сохраняются в любом случае: несколько наших региональных офисов изначально создавались для обслуживания ЮКОСа и аффилированных с ним структур. Через них по-прежнему проходят зарплатные проекты, кредитование подрядчиков и другие инфраструктурные операции. Однако все эти взаимоотношения имеют очень скромные объемы, так как сейчас деловая активность ЮКОСа очень низка и, понятно, в основном заключается в попытках удовлетворить требования налоговых органов.
СФ: А не оказывает ли банк какую-либо финансовую поддержку ЮКОСу?
ИЮ: А вы как думаете?
СФ: Я думаю, что это сейчас было бы крайне невыгодно. Но вдруг вас к этому обязывают те или иные условия сделки с МФО «Менатеп»…
ИЮ: Дело в том, что ЮКОС в свое время был структурой, тщательно обхаживаемой огромным количеством банков. То есть компания могла сама выбирать, с кем ей сотрудничать. И их отношения с нами – еще в период работы Доверительного и инвестиционного банка и после его преобразования в «Траст» – изначально строились по принципу тех условий банковского обслуживания, которые мы могли предложить ЮКОСу. Если мы предлагали сервис лучше, чем у других, они работали с нами.
СФ: То есть «копилкой» для ЮКОСа вы не были и не являетесь в настоящее время?
ИЮ: Абсолютно верно.
СФ: Ведете ли вы уже переговоры о продолжении банковского обслуживания предприятий ЮКОСа с его новыми владельцами?
ИЮ: До последнего момента было совершенно непонятно, кто будет участвовать в аукционе по продаже «Юганскнефтегаза», кому могут достаться другие активы ЮКОСа. А вариант «договариваться со всеми сразу», пожалуй, выглядит довольно странным и преждевременным. Когда все будет окончательно расставлено по местам, тогда и будем вести переговоры и выстраивать аргументацию, почему новым владельцам имеет смысл работать именно с нами.
Илья Юров родился в 1971 году в Москве. В 1993 году окончил экономический факультет Московского авиационного института, а в 1995 году получил диплом французской бизнес-школы TRESOFI, после чего стажировался в крупнейшей специализированной инвестиционной компании Франции Compagnie Parisienne de Rеescompte. С 1994 по 1999 годы работал в банке «Менатеп», где прошел путь от начальника аналитического сектора до главы казначейства. В феврале 1999 года Юров перешел на работу в Доверительный и инвестиционный банк, позже переименованный в инвестиционный банк «Траст», и в апреле следующего года был назначен председателем его правления. В конце 2003 года, незадолго до объявления о покупке менеджментом «Траста» МФО «Менатеп», Илья Юров стал председателем совета директоров инвестиционного банка «Траст» и «Менатепа СПб» (в настоящее время переименован в Национальный банк «Траст»). Также является членом консультативного совета Ассоциации российских банков.
СФ: Как отразилось дело ЮКОСа на работе «Траста»?
ИЮ: Это дело, скорее, отразилось на российском рынке акций, привнесло в его нынешнее состояние и перспективы развития дополнительную неопределенность, хотя и стало лишь одной из причин. Ведь и до истории с ЮКОСом этот рынок был некой «вещью в себе». Это небольшой и достаточно маргинальный рынок, на котором работают чрезвычайно специфические игроки. В какой-то момент была накоплена критическая масса понимания того, что в стране необходимо менять корпоративное законодательство, а самим компаниям нужно становиться более прозрачными и управляемыми. На это наложились разговоры о необходимости пенсионной реформы и развития частного пенсионного сектора, который во всем мире является одним из основных источников финансирования фондового рынка. Тем не менее изменений в российском корпоративном законодательстве так и не произошло, которое по-прежнему является нечетким и не защищает права инвесторов, владельцев и менеджеров компаний.
В этом смысле «Траст» несмотря на то, что является полнофункциональным инвестиционным банком, в большей степени специализируется на долговом рынке капитала. Поэтому вся вышеописанная ситуация не привнесла каких-либо существенных изменений в нашу бизнес-модель. Более того, мы считаем, что в ближайшее время долговой рынок ожидает бурный рост. Ведь многие компании до недавнего времени рассуждали, что, запустив вексельную программу, выпустив облигации и евробумаги, договорившись о синдицированном кредите, уже пора задуматься о частном размещении акций или об IPO. Теперь же они об этом, скорее всего, забудут и с большим вниманием станут изучать свои возможности на долговом рынке.
СФ: Однако именно на этот год многие компании свои планы связывали с выходом на IPO. Вы полагаете, что этим планам не суждено сбыться?
ИЮ: Я не думаю, что в 2005 году количество IPO и совокупный объем размещения кардинально изменятся по сравнению с прошлым. Ведь и в прошлом, и в позапрошлом годах было совершено очень мало подобных сделок с небольшим совокупным объемом. И я не вижу предпосылок к тому, чтобы в 2005 году ситуация резко изменилась. Хотя понятно, что от нулевого уровня расти всегда проще. Иными словами, к примеру, в прошлом году было совершено пять IPO, а будет проведено 10–15. Их объем был $300 млн, а будет $800 млн. Но даже по сравнению с локальным рынком рублевых облигаций, который уже сейчас измеряется несколькими миллиардами долларов, сектор IPO будет по-прежнему довольно маргинальным.
СФ: Тем не менее падение показателей банка «Траст» за время атаки на ЮКОС было впечатляющим. Его активы на 1 октября 2003 года составляли 81,3 млрд рублей (9-е место среди банков), а на 1 октября 2004 года – лишь 20,87 млрд (37-е место). Чем вы можете объяснить такие потери?
ИЮ: Вы знаете, я недавно читал в прессе, что у банка «Траст» валютный баланс снизился примерно с $3 млрд до $1 млрд. Но на самом деле у нас никогда не было баланса в $3 млрд, за исключением одного момента, когда «Траст» был агентом в сделке по приобретению ЮКОСом «Сибнефти». Все расчеты по этой сделке проходили через наши счета. Однако деньги находились на них всего несколько недель, после чего были переведены. В действительности наш баланс сократился где-то на 20% по сравнению с концом прошлого года, и это никоим образом не было связано с деятельностью ЮКОСа и ситуацией вокруг него. Сокращение баланса было вызвано тем, что с конца прошлого года мы планомерно переводили весь неинвестиционный бизнес «Траста» – корпоративное обслуживание, кредитование и расчеты с юридическими лицами – в банк «Менатеп СПб».
СФ: То есть каких-то специальных мер по подстраховке своего бизнеса и его репутации вы не предпринимали?
ИЮ: Конечно же, предпринимали. Эти меры повлияли на другой значимый для банка показатель – его чистую прибыль, которая по сравнению с 2003 годом существенно сократилась. Так, по итогам позапрошлого года наша чистая прибыль составила около $56 млн, а после девяти месяцев прошлого она достигла всего лишь $10 млн. Мы осознавали, что внешнее недоверие, накапливавшееся на протяжении 2003 года из-за дела ЮКОСа, обязательно приведет к сокращению открытых кредитных линий для «Траста» и уменьшению сотрудничества на денежном рынке. А ведь мы должны были поддерживать и сохранять высокий уровень ликвидности, чтобы ко всем разговорам на рынке, не дай бог, не добавилось ни одного факта, свидетельствующего о реальных финансовых проблемах. В связи с этим мы катастрофически снизили свои аппетиты к риску и первую половину прошлого года фактически просто «сидели» на деньгах. Мы совершали какие-то суперликвидные операции, вроде размещения евробондов, чтобы поддерживать свой бюджет, но более ничего.
СФ: После того как «Траст» стал владельцем МФО «Менатеп», вы решили изменить название банка «Менатеп СПб» на Национальный банк «Траст». Почему?
ИЮ: В основном сменой названия мы хотим всячески подчеркнуть, что начинаем совершенно новую банковскую историю. В этом плане процесс ребрэндинга нам органически необходим. Мы хотели громко и публично заявить о начале новой жизни наших банков.
«Экономическое развитие России демонстрирует очередную синусоиду»
СФ: Насколько пагубно влияет на инвестиционную привлекательность нашей экономики ужесточение госдавления на бизнес? Сейчас все чаще говорят о том, что отток капитала из страны усилился, а приток, наоборот, ослаб.
ИЮ: Есть такая поговорка: рыба любит, где глубже, а деньги – где тише. Совершенно очевидно, что любые «шумные» изменения крайне негативно влияют на инвестиционный климат. И это абсолютно не связано со знаком этих изменений – плюсом или минусом. Скажем, Китай сейчас считается одной из самых инвестиционно привлекательных экономик в мире. При том, что в этой стране реально и достаточно часто расстреливают людей – и за взяточничество, и за наркотики, и за сутенерство. А руководит и направляет Китай на «путь истинный» коммунистическая партия. Недавно один мой приятель побывал в Китае и вернулся в легком ужасе. Рассказывает, что проснулся в 8 утра оттого, что сначала на весь город гремели какие-то бравурные марши, потом служба безопасности гостиницы провела «развод часовых», как в армии, после чего зазвучала мелодия вроде вальса и вся площадь перед гостиницей заполнилась танцующими людьми. Это у них сейчас обязательная для всех утренняя процедура, своего рода гимнастика. При этом многие мировые компании активно выходят или по крайней мере стремятся появиться на китайском рынке. А, в сущности, отличие китайской экономики от российской заключается только в ее предсказуемости.
Сейчас экономическое развитие России демонстрирует очередную синусоиду. И, к сожалению, никто из инвесторов не оценивает, насколько она объективно хороша или плоха для макроэкономических перспектив. Вот хорошо или плохо, что нефтяной сектор, который стратегически важен для нашей страны, в настоящее время фактически огосударствляется? Я знаю огромное количество людей из бизнеса, которые будут с пеной у рта и чуть ли не до драки доказывать, что это просто замечательно. Другие же, напротив, будут говорить: боже мой, да как же так можно, а как же Адам Смит и его постулаты? И только лет через пять-десять можно будет действительно понять, хорошо это или плохо в макроэкономическом смысле. То, что сейчас это нехорошо, поскольку возникла очередная турбулентность в экономике, очевидно. А вдруг эффект, который мы получим от этих действий на макроуровне через несколько лет, с лихвой покроет всю эмоциональную турбулентность?
СФ: Но не чревато ли это замедлением присоединения России к ВТО?
ИЮ: Я, конечно, могу ошибаться, поскольку в каком-то смысле чересчур радикально мыслю, но тем не менее уверен, что никакие ВТО не являются для нас панацеей. Учитывая все pro и contra, невозможно оценить, присоединение к ВТО – это плюс или минус. Ну, затормозится этот процесс, и что? Да ничего страшного.
СФ: Вы полагаете, что нам не стоит присоединяться к ВТО?
ИЮ: Это сложно оценить по-настоящему объективно. Я думаю, что мы должны стать участниками глобальной мировой экономики только тогда, когда реализуем все свои конкурентные преимущества. А сейчас мы даже не начали их реализовывать. Есть какие-то подвижки в отраслях, связанных с природными ресурсами и их первичной переработкой. Но более серьезные преимущества, которыми обладает наша экономика: 100 млн покупателей, огромный интеллектуальный потенциал – после быстрого присоединения к ВТО, скорее всего, нам никто использовать не позволит. Ведь в этом никто не заинтересован. Поэтому на глобальном рынке мы будем заранее спозиционированы совсем не так, как многие другие страны. В одних сферах – как сырьевой придаток, в других – как первичный машиностроительный комплекс. К тому же нельзя забывать, что сейчас для руководства нашей страны ВТО – это чистая политика. От реальной экономики в этом процессе осталось две копейки.
СФ: Для нас это политический козырь?
ИЮ: Непонятно, что конкретно. И козырь, и инструмент давления, и даже пряник. В нашей стране могут быть возрождены концлагеря, а нас, тем не менее, примут в ВТО. Или, наоборот, повыпускаем всех из тюрем и примем самое либеральное корпоративное законодательство, а Россию не примут в эту организацию. Все это только политика.
«Чего инфляции-то бояться?»
СФ: В конце прошлого года министр финансов Алексей Кудрин заявил, что темпы роста экономики ниже запланированных и что планы по удвоению ВВП едва ли будут реализованы. Совпадает ли это заявление с вашими наблюдениями?
ИЮ: Темпы экономического роста, действительно, замедляются. Государство просто недостаточно последовательно реализует свои задачи, при том что обладает огромным потенциалом в виде значительных финансовых резервов и административного ресурса. Государственная власть в России сейчас самая сильная начиная с 1986 года. Сегодня она может провести любые реформы и на парламентском, и на федеральном уровнях. При этом у нее есть мощное подспорье в виде стабфонда и золотовалютных резервов.
Однако, к сожалению, других механизмов регулирования экономики, кроме точечного впрыскивания государственных денег, в нашей стране не существует. А такие механизмы необходимо создавать. В любой западноевропейской экономике, как правило, существуют банки реконструкции и развития, агентства, дотирующие импортно- или экспортнозамещающие производства, рефинансирующие ипотеку. И все эти инструменты мы в состоянии запустить в нашей стране на собственные деньги. Нам необходимо просто адаптировать чужой опыт и создать эффективные и прозрачные механизмы стимулирования развития определенных отраслей экономики. И этого, кстати, будет вполне достаточно. Сейчас же налицо некая коллизия. Происходит усиление роли государства в целом ряде отраслей, включая финансовый сектор. При этом власть ждет от частного сектора инициатив по развитию ипотеки, кредитования населения и т. д., а концептуально никак этому не способствует. Фактически нет даже моральной поддержки. Так что массу своих ныне существующих возможностей правительство либо использует не в полной мере, либо вовсе не использует. А их использование как раз и привело бы к ускорению темпов экономического роста.
СФ: А как же риск ускорить темпы роста и без того чересчур высокой инфляции?
ИЮ: На эту тему в нашей стране образовался уже просто какой-то монетарный фетиш. Чего инфляции-то бояться? Мы с вами, к примеру, живем в Москве, и здесь только цены на бензин с начала прошлого года выросли приблизительно на 25%. О каких официально установленных 10% допустимого роста инфляции вообще можно говорить? Инфляция в стране, так или иначе, усиливается гораздо быстрее, и в этом отношении нельзя ориентироваться на средние показатели роста стоимости потребительской корзины. Инфляцию невозможно существенно подхлестнуть, если эффективно и профессионально инвестировать несколько дополнительных миллиардов долларов в развитие инфраструктуры экономики.
СФ: Что же тогда нас ждет в наступившем году?
ИЮ: Общее замедление экономического роста, дальнейшее раскручивание инфляции и укрепление рубля, поскольку нет очевидных предпосылок для изменения этой ситуации. Хотя я, честно говоря, не считаю эти факторы такими уж реальными челленджами для нынешней российской экономики, потому что, в конце концов, все это не настолько существенно. Ну хорошо, укрепится рубль еще на несколько пунктов по отношению к доллару, или инфляция подрастет – и что? Или если даже экономический рост составит не 6%, а 5%? Это все укладывается в определенные тренды и не является мерилом неких реальных изменений.
СФ: Иными словами, вы полагаете, худшее, что нас может ожидать в этом году,– замедление экономического роста. Ни полной стагнации, ни тем более кризиса, как считают некоторые аналитики, не будет?
ИЮ: Нецелесообразно прогнозировать такие ситуации во временном диапазоне в один год. Потому что стагнация – это полная и длительная остановка экономического роста. Да и кризис пока не из чего раздувать. Даже если принимать во внимание многие действия властей, которые являются не только жесткими, но и, по сути, излишними. К тому же вспомните, что еще несколько лет назад, до того как власть целенаправленно приступила к осуществлению своей новой политики, со стороны бизнеса тоже предпринимались не менее жесткие меры. Вы вспомните широкомасштабные корпоративные войны с привлечением тех же силовых ведомств для решения сугубо частных задач. А отток капитала и уровень налоговых неплатежей было чрезвычайно сложно оценить. И среди людей, считающих себя ответственными за судьбу государства, негативное восприятие всех этих процессов достигло критической отметки. Сила действия в данном смысле была равна силе противодействия. Власть начала действовать чрезвычайно интенсивно, поскольку в противном случае у чиновников попросту ничего бы не получилось.
СФ: Чем, по-вашему, это обусловлено? Некой страновой спецификой?
ИЮ: Скорее спецификой общества, которое функционирует по новым для себя законам всего около 15–20 лет. У нас объективно в настоящее время существует совершенно новое общество, в котором отсутствуют социальные институты и единая для всех его представителей парадигма. И процесс выстраивания этой новой парадигмы сверху обязательно будет сопровождаться появлением огромного количества несогласных.
«Мы сможем еще не раз наблюдать события прошлого лета»
СФ: Что ждет российский банковский сектор в новом году?
ИЮ: Безусловно, форсирование процесса развития, поскольку оно происходит с нуля. Так, сейчас всего около 6 млн человек в нашей стране получили кредиты. При этом население страны составляет 150 млн, из которых около 100 млн экономически активны. Из них в Москве живут только несколько миллионов. Остальные пока просто не имеют аналогичных возможностей кредитования. Так что в 2005 году, наверное, еще 6–7 млн наших сограждан возьмут кредиты.
СФ: И не более того? Бурного роста не будет?
ИЮ: Судите сами. К примеру, в Нигерии 15% всех автомобилей покупается в кредит. В России в прошлом году был колоссальный кредитный бум, однако кредитуется покупка всего около 5% машин.
СФ: Однако в Нигерии и населения поменьше будет.
ИЮ: У нас еще все впереди. Но рост будет поступательным и постепенным.
СФ: Удалось ли, на ваш взгляд, российским банкам оправиться от последствий летнего банковского кризиса?
ИЮ: Думаю, нет. Потери банков от кризиса были достаточно велики. Хотя это был не столько материальный, сколько репутационный ущерб. Уровень доверия людей к частным банкам в очередной раз снизился до критической отметки. Если верить результатам исследования, которое American Express заказывал исследовательской компании Gallup, 98% нашего населения в настоящее время не доверяют частным банкам. Это плохо, поскольку доверие придется тем или иным образом восстанавливать. А ведь речь идет не только о рядовых вкладчиках, которые не будут открывать в банках депозиты. В их числе и CFO, и гендиректора, которые могут разорвать взаимоотношения с частными банками и своих компаний.
СФ: Согласны ли вы с мнением ряда экспертов, что кризис был санкционирован в интересах госбанков?
ИЮ: По моему мнению, в настоящее время у госбанков и так все настолько хорошо, что им просто не нужно разрабатывать такие сложносочиненные концепции и заговоры. Я не думаю, что у них есть на это время и желание. Они просто воспользовались ситуацией на рынке.
СФ: Насколько возможно повторение этой кризисной ситуации? Ведь в конце прошлого года зампред ЦБ Андрей Козлов выступил с громким заявлением об очередном выявлении нечистоплотных банков.
ИЮ: Разумеется, возможно. Размеры современной российской экономики просто не позволяют нормально сосуществовать на рынке 1300 банкам. Так что совершенно очевидно, что многие из этих финансовых организаций занимаются чем угодно, только не банковским делом. А с недавнего времени власти за это довольно жестко наказывают банки, у них отбирают лицензии, а клиенты нервничают. Так что, я думаю, мы сможем еще не раз наблюдать события прошлого лета.