13 марта исполняется 95 лет Сергею Владимировичу Михалкову, Герою Социалистического Труда, лауреату Сталинской и Ленинской премий, бывшему председателю правления Союза писателей РСФСР и секретарю правления Союза писателей СССР, автору гимнов СССР и РФ.
Советские дети любили его за "Дядю Степу", а советские взрослые — за "Фитиль" и басни, крылатые строки которых не утратили актуальности до сих пор. Например, "а сало русское едят" — под этим лозунгом и сейчас выступают борцы с космополитизмом. "Власть" внимательно изучила менее известное драматическое наследие советского классика и пришла к выводу, что проблемы, поднятые гимно- и баснописцем несколько десятилетий назад, вновь выходят на повестку дня. Антирусская политика Великобритании и США, низкопоклонство перед Западом некоторых деятелей культуры и несомненное превосходство рубля перед валютами капстран.
В пьесе "Я хочу домой", написанной в 1949 году и удостоенной Сталинской премии, речь идет о советских детях (прежде всего Саше Бутусове, Ире Соколовой и Маше Любимовой), насильно удерживаемых британскими оккупационными властями и Красным Крестом в приюте (которым заведуют представители британской военной администрации Кук и Скотт и где воспитателями работают латыши Упманис и Смайда,— там детей обучают немецкому языку с целью сделать прислужниками немецких реваншистов и англо-американских империалистов. Советские оккупационные власти, прежде всего майор Добрынин и капитан Пескаев, борются за то, чтобы вернуть детей к их советским родителям,— и вызволяют Сашу и Иру из капиталистической неволи.
Добрынин. Минута бежит за минутой, за днями недели текут./ Пять лет, как в английских приютах советские дети живут!/ Как нищих, детей одевают, не досыта дети едят,/ По капле им в души вливают разведкой проверенный яд./ Над ними чужой и надменный британский полощется флаг,/ Встречая английских военных, они говорят: "Гутен таг!"/ Они на коленях в костелах и в кирхах молитвы поют,/ А в дальних заснеженных селах их русские матери ждут.../ Кем будет малыш из-под Пскова? Солдатом? Шпионом? Рабом?/ Лишенным Отчизны и крова безмолвным рабочим скотом?/ Какого злодейского плана секретная тянется нить? Какой дипломат иностранный велел ее в тайне хранить? Спросить бы у мистера Кука, который заведует тут,/ Хотел бы он сына иль внука устроить в подобный приют?/ Спросить бы у мистера Скотта (коль есть у такого душа),/ Хотел бы узнать он, что кто-то калечит его малыша?../ У дымных развалин Берлина я был в сорок пятом году,/ Я знал, что трехлетнего сына я дома, в России, найду!/ Я ждал его возгласа: "Папа!" И вот я вернулся домой./ Сегодня несутся на Запад два голоса — детский и мой:/ "В колледжах взращенные звери! Чудовища в масках людей!/ Откройте приютские двери — верните советских детей!"
Упманис. Какое вам дело до того, как в Советской России живут советские дети?
Саша (помолчав). Нам интересно. Мы хотели, чтоб они нам ответили. Мы же ничего о них не знаем.
Упманис. И очень хорошо, что вы ничего о них не знаете. Чем меньше вы будете знать о них, тем скорее вы станете настоящими людьми. Благодарите Господа Бога и английское правительство за то, что вы сами живы и здоровы, что у вас есть крыша над головой. И нечего вам заниматься перепиской с маленькими коммунистами. И вообще, поменьше разговаривай и выполняй то, что тебе приказывают старшие.
Саша. Я выполняю.
Упманис. Плохо, плохо ты выполняешь то, что тебе приказывают! Ты точно не помнишь, что ты должен быть благодарен Красному Кресту Великобритании за все заботы о тебе. Повторяй за мной: "Я должен быть благодарен английскому правительству..."
Саша (повторяет): Я должен быть благодарен английскому правительству.
Упманис. Из сиротского дома в Клингенберге убежал воспитанник.
Пескаев. Я знаю.
Упманис. Нам удалось установить, что три часа назад он и двое немцев, к которым он пристал по дороге, перешли из английской зоны в советскую и задержаны вашей комендатурой.
Пескаев. Я знаю.
Упманис. Мальчик убежал из английского приюта. Британские власти отвечают за его судьбу. Ребенок должен быть возвращен в английскую зону.
Пескаев. Он русский. Ему нечего там делать.
Упманис. Он должен вернуться в приют. Британские власти в настоящее время решают вопрос о его возвращении домой.
Пескаев. Он уже дома.
Упманис. Британские власти не считают такой способ репатриации законным.
Пескаев. А насильно задерживать советских детей в Германии вы считаете законным?
Упманис. Я выполняю приказ своего командования. (Протягивает удостоверение.)
Смайда (неожиданно). С каких это пор вы стали англичанином, Упманис? С тех пор как вы надели эту форму?
Пескаев (Смайде). Вы знакомы?
Смайда. К сожалению. Это Упманис. Он не англичанин! По национальности он латыш, по профессии — предатель.
Пескаев. А по виду англичанин. (Внимательно изучает документ Упманиса.)
Смайда. Вы не ожидали меня здесь встретить? Вы думали, что я умерла, когда вы, выполняя задание английской разведки, сшибли меня своим мотоциклетом и промчались мимо, даже не оглянувшись... Нет, Упманис, я осталась жива!
Заключительная сцена.
Добрынин. Я видел своими глазами за серой приютской стеной / Детей из Орла и Рязани, забывших язык свой родной,/ Детей, потерявших свободу, детей, потерявших семью,/ Не знающих, чьи они родом, затерянных в дальнем краю.../ Я видел, как девочка Маша в немецкой пивной подает,/ Как русская девочка наша нерусские песни поет!/ Я видел и куков и скоттов, которые наших ребят,/ Задумав ужасное что-то, домой отпустить не хотят!/ Не в силах сдержать возмущенья, всем гневом, всей правдой своей/ Я требую их возвращенья от имени честных людей!/ Никто у ребенка не смеет Отчизну и дом отнимать!/ Советский ребенок имеет великую Родину-мать! (Из-за занавеса выходят Саша Бутусов и Ира Соколова. Они в пионерских костюмах.)
В пьесе "Илья Головин", написанной в 1949 году и удостоенной Сталинской премии, речь идет о композиторе, который написал формалистическую симфонию, вызвавшую восторг на Западе и похваленную американскими радиостанциями, вещающими на СССР. Внутри страны космополитические музыкальные критики, прежде всего Залишаев, убеждают Головина в величии его произведения. Однако симфония разоблачается в статье в "Правде". Генерал Рослый, штаб которого во время войны располагался в дачном доме Головина, рассказывает, что бойцы любили его подлинно русскую музыку,— тем обиднее, что композитор скатился к безродному космополитизму. Новый глава Союза композиторов Мельников дает отпор Залишаеву и убеждает Головина в том, что тот пошел по неправильному пути, выгодному только Америке.
Рослый. Вы уж меня извините, ничего я не понял в вашей музыке. Намучился я, пока до конца дослушал. И вот об этом и хотел я вам в письме написать. Хотел у вас спросить, для кого и для чего вы ее сочинили? А потом в газете статью прочел. Спасибо партии — объяснила!
Головин. Я очень сожалею, что доставил вам такие страдания.
Рослый. Да что страдания? Горе! Я всю ночь спать не мог. Лежу и думаю: а может, думаю, отстал ты, генерал, от современной музыкальной культуры? В консерваторию ты ходил редко, новой музыки ты слушал мало, некультурный ты человек. Ничего в серьезной музыке не понимаешь.
Головин. Я это допускаю.
Рослый (волнуясь). А я вот подумал, подумал и сам с собой не согласился. Как же так, думаю? Глинку я понимаю. Шестую симфонию Чайковского. Девятую Бетховена сколько раз слушал. Понимаю? Понимаю! Песни русские люблю. Сам пою. Волнуют они меня? Волнуют! А почему? Да потому, что живет в них душа народа... Нет, не нашу музыку вы сочинили, Илья Петрович! Не русскую! Не советскую! Она прежде всего должна быть глубочайше народной, и тогда, уж поверьте мне, ее будет играть и слушать все человечество. А то, что вы написали, это, простите меня, язык эсперанто. А на языке эсперанто я ни говорить, ни петь не хочу и не буду. Я его не понимаю, Илья Петрович!
Головин. Язык эсперанто можно выучить.
Рослый (гневно). А зачем его учить? Такого и народа-то нет. Это его... эти... как их... безродные выдумали.
Головин (в беседе с братом). Все время, как ты знаешь, существовал я на этой даче. Безвыездно. Как медведь в берлоге. Один... Рояль в чехле... Понимаешь? Трудно было... тяжело. Много книг за это время прочел... Музыкантов, классиков наших перечитывал... письма... дневники... Ленина читал... Сталина... Читал и думал. О друзьях... о врагах думал... О народе нашем... "Вот, говорят нам, дерзай, дерзай!" А разве я не дерзал? Разве я не сочинил свою Четвертую симфонию? Сочинил! Я еще сам не успел в ней как следует разобраться, а вокруг нее шум! "Новое слово в искусстве!", "Новаторство!", "Гениально!" В консерватории — Головин! По радио — Головин! Журнал откроешь — опять Головин. Головин рад... Головин доволен. Слаб человек. А потом вдруг газета "Правда", и вся правда про Головина в ней написана! Черным по белому написана! Что же это получается! Я за роялем сидел, думал — старые каноны рушу, Америку в искусстве открываю, а выходит — этой самой Америке только того и надо!
Мельников (в разговоре с Залишаевым). Нет, вы никогда не верили в наше искусство! Вам по душе было нечто иное. И статьи свои вы писали хотя и по-русски, но с тем же акцентом, который звучит иногда по радио из-за океана...Вы поднимали свистопляску вокруг имени Головина, который сбился с пути, по которому шел, с единственного пути, который ведет к сердцу народа! Вы подхватили его под руки и начали подталкивать туда, где бы ему рукоплескали наши идейные враги. Вы хотели его отнять у нас, его — Головина, который со всеми своими заблуждениями наш, а не ваш! Но мы вам его не отдадим! Да он к вам и сам не пойдет, потому что он советский человек, советский художник, потому что он понимает, что зерно, для того, чтобы стать колосом, должно расти в земле, а не в зубном порошке.
В пьесе "Дорогой мальчик", написанной в 1971 году, речь идет о похищении советского мальчика Жоры Тимохина, являющегося сыном работника советского торгпредства в США (названых в пьесе одной из капиталистических стран), группой преступников под руководством Мак-Доннела, работающего под прикрытием владельца игрушечного магазина. Похитители перепутали Жору с его ровесником Джорджем Роб-Ронсоном, сыном крупного производителя собачьих консервов Ричарда Роб-Ронсона. В результате решительных действий советских дипломатов Жору вызволяют из неволи.
Мак-Доннел (обращаясь к Жоре). Очевидно, мой юный друг уже понял свое положение в нашем обществе?
Жора. Я понял. Меня украли... Ну, а если все-таки Ричард Роб-Ронсон пожалуется самому президенту? Что тогда? Кому-нибудь попадет?
Мак-Доннел. Хорошо. Допустим. У нас демократия, и я не исключаю возможности, что такая беседа может состояться.
Жора. Ну, и что скажет президент?
Мак-Доннел (не сразу). Мне трудно предугадать ход его мыслей, но я бы на месте нашего президента сказал: "Уважаемый сэр! Что такое один украденный мальчик, за которого требуют выкуп, по сравнению с сотнями убитых американских мальчиков в Индокитае, которых ни за какие деньги нельзя вернуть их родителям! Идите и не морочьте мне голову вашим сыночком! Если он вам нужен, платите! В нашей стране за все надо платить!"
Жора. Правильно. А я бы еще и добавил...Что в стране, где убивают даже самих президентов, не может быть настоящего порядка. Так что нечего жаловаться. А за сына надо платить.
Заключительная сцена
Жора. Слушайте! Меня зовут Жора Тимохин. Я гражданин Советского Союза. Я летел домой, в Москву. Меня украли из номера гостиницы. Но вы не думайте, что они хотели украсть именно меня! Меня просто перепутали с американским мальчиком. Они хотели украсть Джорджа Роб-Ронсона — сына фабриканта, чтобы потом получить за него выкуп в пятьсот тысяч долларов. Они задумали украсть его, а по ошибке украли меня! А потом они все-таки его докрали и получили за него деньги. Я вообще не понимаю, что это за порядки в стране, когда можно, оказывается, красть детей и требовать за них деньги! И еще я что-то знаю! Я знаю, что они украли уже двадцать семь детей и за них всех получили выкуп. Я, оказывается, двадцать восьмой, но за меня они ничего не получат, потому что за мной приедет советский представитель и он заберет меня отсюда бесплатно! Знаете, что я вам скажу? У нас в Советской стране нет гангстеров, а потом у нас есть милиция, которая не даст, чтобы так издевались над детьми, чтобы их воровали, усыпляли газом и запихивали в чемодан с дырками! На что это похоже, я вас спрашиваю? Напишите обо всем этом в ваших газетах и сообщите по радио. Только напишите правду и ничего не выдумывайте! А я сам напишу в "Пионерскую правду" обо всем, что со мной случилось, и в защиту моего друга Джорджа, который тоже не виноват, что его папа капиталист и должен выпускать собачьи консервы. (Неожиданно.) И вообще, долой буржуев и капиталистов!
В повести-сказке "Похождения рубля", написанной в 1967 году, речь идет о судьбе советской денежной единицы, счастливой тем, что она находится в обороте, служит средством выдачи зарплаты и расчетов в магазинах и на колхозных рынках. Рубль переживает потрясение от встречи с долларами и франками. В финале истершийся бумажный рубль подвергается обмену на металлическую юбилейную монету.
Я — Рубль. Новенький советский бумажный Рубль. Не успел я появиться на свет, как попал в общество собратьев-близнецов, похожих на меня как две капли воды. Мы лежали, прижавшись друг к другу своими личными номерами, и каждому из нас хотелось поскорее вырваться на свободу, чтобы начать полную разных приключений, интересную жизнь... Однажды со мной приключилось чрезвычайное происшествие. Шофер такси отсчитал меня очередному пассажиру. Мой новый хозяин повертел меня в руках, внимательно со всех сторон рассмотрел и аккуратно запрятал в толстый бумажник. Здесь приятно пахло кожей и табаком, но деньги, окружавшие меня, не имели со мной ничего общего. И они не были похожи на те, с которыми мне приходилось общаться до сих пор. Все они были другого размера и цвета, и на них были совсем другие картинки. Я сразу заметил, что незнакомцы с неохотой потеснились, чтобы дать мне место.
— Если я не ошибаюсь, мы имеем дело с советским Рублем? — громко произнес один из незнакомцев.
— Вы угадали,— сдержанно сказал я.
— В таком случае разрешите представиться! — продолжал незнакомец.— Все мы тут — американские доллары! Затесалось среди нас несколько французских франков, но они не в счет!
— Очень приятно познакомиться! — официально ответил я. Мне почему-то не понравился заносчивый тон Доллара и его явно пренебрежительное отношение к французскому Франку.
— Мы совершенно случайно попали в Москву,— продолжал Доллар тем же развязным тоном.— Надеюсь, что нас ни на что не истратят. Нам бы не хотелось тут задерживаться...
— А почему? — поинтересовался я.
— Любим шататься по свету! — хвастливо вмешался в разговор второй Доллар.— Я, например, был недавно в одной жаркой стране.
— Что вы там делали? Как вы там оказались? — задал я сразу два вопроса.
— Нас было несколько десятков тысяч,— охотно ответил второй Доллар.— Нас привезли для того, чтобы выплатить жалованье американским солдатам. Лично я достался летчику, и в первый же день мы полетели с ним на бомбежку. Мы вдребезги разбомбили школу, мост и несколько домов. Потом мой хозяин оставил меня в баре... А потом я очутился опять в Америке, но на этот раз в руках у одного черного. Бедняга не успел меня истратить. Его убили во время облавы. Видите это небольшое пятнышко возле портрета президента Вашингтона? Оно уже почти выцвело, но еще заметно.
При этих словах Доллар повернулся ко мне боком, чтобы мне было лучше видно. Я с ужасом посмотрел на буроватое пятнышко возле портрета пожилого человека с умным и добрым лицом.
Мне было жаль и бедного негра, и почему-то президента Вашингтона, изображенного на Долларе...
Может быть, мне надо было ему что-то ответить? Или рассказать что-нибудь? Ну хотя бы про то, что лично я никогда никому не доставался в награду за убийство, за разрушенную школу...
Но я промолчал. Я не хотел продолжать разговор. Мне и так было все ясно. Французские франки тоже молчали. Бумажник раскрылся, и на меня купили деревянную матрешку...
Чему вас научил Сергей Михалков?
Валентин Распутин, писатель:
— Ничему плохому Михалков меня не научил. Когда я с ним познакомился, я еще не знал и не догадывался о "клане Михалковых", поэтому вспоминаю о нем как о хорошем, милом человеке. Когда я приехал в Москву из Сибири, то первым писателем, с кем я познакомился, был Сергей Михалков. Он тогда возглавлял Союз писателей России и очень по-доброму, по-отцовски относился к нам — молодой поросли. Он никогда не отказывался нас принять, всегда помогал печататься. В то время быть знакомым с именитым писателем много стоило. Я благодарен Михалкову за то, что он отстоял мою повесть "Прощание с Матерой", которую зарубила цензура.
Юрий Черниченко, председатель правления Союза писателей Москвы:
— Он учил нас подлости и лизоблюдству, зады лизать начальству он учил. К сожалению, с "кланом Михалковых" при Путине бороться было нельзя. Посмотрим, что будет при Медведеве.
Илья Резник, поэт:
— Вообще я очень благодарен Сергею Владимировичу за его поддержку молодых авторов. При его помощи я смог выпустить свой первый диск. Но нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Сергей Михалков создал мощный гимн своего времени для мощной неповоротливой державы. И, наверное, на этом надо было прекратить переделывать гимны. Ведь российский гимн — это нанесение третьей краски на первоисточник, из-под которой все равно первоначальный смысл просвечивается. Впрочем, гимн — это моя больная тема, я же сам представлял четыре варианта гимна, но выбрали вариант Михалкова.
Владимир Сорокин, писатель:
— Держаться подальше от власти. К этому мне добавить нечего.
Илья Кочергин, писатель, участник встречи В. В. Путина с молодыми писателями:
— Когда я слышу "Михалков", то вспоминаю эпиграмму Гафта: "Земля, ты слышишь этот страшный зуд? Три Михалкова по тебе ползут". При упоминании этой фамилии невозможно не задуматься о роде в целом. Конечно, семейные занятия искусством сейчас вошли в моду. И если чему-то меня Сергей Владимирович и научил, так это тому, что я меньше всего на свете хотел бы породить такое явление, как "Никита Михалков". А как писатель он вызывает у меня ностальгию. Я в 70-е рос на его "Дяде Степе", и своему сыну с удовольствием читаю.
Альберт Лиханов, детский писатель:
— Чистому, внимательному отношению к детям. Он подарил мне интерес к детской литературе. А что касается "другого" Михалкова, это не мое дело. Но как можно не завидовать человеку, который трижды написал гимн страны?!! Зависть сопровождает успех. Я к этому отношусь с иронией и советую всем завистникам сделать столько, сколько Михалков сделал не только в литературе, но и в жизни. Он ведь многим помог и книги издать, и квартиры получить, и телефоны провести, и в больницу устроиться, всегда знал, где похлопотать надо.
Эдуард Лимонов, писатель:
— Меня?!! Я ж дворняга, а у Михалковых обучение приспосабливаться к любой власти происходит только в тесном семейном кругу. Как, впрочем, и барственность, присущая и Сергею Владимировичу, и Никите Сергеевичу, и всем остальным в их роду. Я в людях этого терпеть не могу, для меня слово "барин" синонимично слову "говнюк".
Дмитрий Быков, писатель:
— Однажды у Михалкова спросили: "Нашли ли вы ту самую единственную женщину?" "САМУЮ нашел, а ТЕХ нет",— ответил Михалков. По-моему, эта фраза характеризует его как нельзя лучше. Это верх цинизма. Своим примером Михалков, сколько я о нем знаю, учил меня не поступать так, как он. За что ему желаю здоровья и долгих лет жизни.
Захар Прилепин, писатель:
— Законам бытия, по которым можно жить долго и рожать столь же долгоиграющих детей. Говорю это без иронии, а даже с завистью — умеют же люди блюсти породу! Человека, прожившего почти 100 лет, уже не интересно ни за что критиковать. Михалковых надо принимать такими, какие они есть. Но не как объекты подражания в политическом смысле.
Владимир Буковский, писатель:
— Ничему — я даже "Дядю Степу" не читал. А так — он яркий пример безграничного цинизма и лицемерия. К примеру, когда моего отца склоняли из-за меня на партсобраниях Союза писателей, больше всех витийствовал Михалков, типа "в рядах партии не место таким, как Константин Буковский, воспитавший врага народа!". После собрания он, однако, подбегал к отцу и спрашивал: "Ну что, как там твой?" Или потом, когда Союз развалился, он — член ЦК КПСС — одним из первых заговорил о своем "дворянстве". Впрочем, и личные претензии у меня к Михалкову имеются. В шесть лет мне была непонятна строчка гимна "И Ленин великий нам путь озарил", вернее, кто, собственно, великий — путь или Ленин? И каждый, к кому я обращался с таким вопросом, давал мне подзатыльник.
"Чем хуже пьеса, тем лучше пресса!"
О Михалкове-драматурге в своей книге "Уходящая натура" рассказал знаменитый театральный завлит, историк театра Анатолий Смелянский.
"...В делах драматургических и театральных Сергей Владимирович чувствовал свою слабину и потому был особенно изобретателен в организации обороны. Он сохранял свой скептический ум и достоинств своих пьес не преувеличивал. В случае же армейской пьесы, посвященной, кажется, проблемам химической защиты населения, он даже смущался, понимаю свою, как бы это помягче сказать, некомпетентность.
"Ну что будем делать с этой куйней, говори!" — начал он домашний вечерний разговор. Я не знал, что с этой куйней делать, и тогда Сергей Владимирович изложил свой план: "Значит, так. Консультантом пьесы будет замначальника Генштаба генерал армии такой-то. Отзыв даст замминистра обороны такой-то". Я вставил нагло, что в театре, даже военном, отзыв Генштаба не так важен, как мнение некоторых народных артисток СССР. Сергей Владимирович тут же придумал хитроумный способ нейтрализации всех народных артисток. Еще никто в театре не видел в глаза его пьесы, но он уже планировал послепремьерное будущее: кто должен выступить в "Правде", кто в "Известиях", кто в "Комсомолке". Он играл в эту игру с детским азартом, сам создавал ее правила и распорядок... "Чем хуже пьеса, тем лучше пресса!" — срываясь на свой знаменитый фальцет, возопил он, и я в очередной раз был поражен его дальновидностью..."