Наш человек в Гаване

ознакомилась Анна Наринская

"Мы прошли уже несколько километров, когда я заметил, что на высоте примерно трех тысяч футов кружит небольшой самолет. Мы бросились в заросли сахарного тростника. И практически в то же мгновение по нам стали бить пулеметные очереди. Самолетов оказалось несколько, и на каждом были пулеметы. Казалось, что от пальбы земля вокруг дрожит. Потом выстрелы прекратились, мы заползли в гущу тростника, закопались в листья и замерли. Самолеты продолжали кружить над нами.

Именно тогда я пережил один из самых драматических и странных моментов своей жизни. Я лежал, лежал, закопавшись в листья, и вдруг почувствовал, что очень хочу спать. Я знал, что засыпать нельзя, что скоро появятся пешие солдаты, чтобы посмотреть на результаты воздушной атаки, но я просто не мог держать глаза открытыми. Наконец, я почувствовал, что окончательно засыпаю. Тогда я зажал приклад ружья между ногами, а дуло уткнул себе под подбородок и снял курок с предохранителя — чтобы меня не захватили живым. Так я заснул и спал очень крепко в течение трех часов. Когда я проснулся, был уже вечер и жара спала".

Эта сцена, так похожая на эпизод из романа (в каком-то смысле это и есть эпизод из романа), имела место в начале декабря 1956 года в местности под названием Algeria de Pio. Там группу из 82 бойцов, приплывших несколькими днями раньше из Мексики на знаменитой яхте Granma, поджидала засада. В живых осталось около 20 человек. Среди них, кроме самого Фиделя, были его брат Рауль и Че Гевара. Им удалось скрыться в горах Сьерра-Маэстра, где они организовали колонию по подготовке революции. "Я начал Революцию с восьмьюдесятью двумя бойцами. Если бы мне пришлось делать все снова, я бы обошелся пятнадцатью или даже десятью. Десятью исполненными веры. Если у вас есть вера в дело и план действий — не важно, сколько вас".

В английской версии 700-страничный том разговоров Фиделя с французским журналистом Игнасио Рамонетом, известным левым активистом и сотрудником издания Le Monde Diplomatique, представлен как автобиография вождя кубинской революции. На обложке крупными буквами написано: Fidel Castro. My life, а Рамонет скромно числится редактором. Эта "автобиография" — в списках мастридов большинства солидных изданий и практически везде рекомендуется как увлекательное чтение.

В общем-то так оно и есть. Во всех смыслах — книга Игнасио Рамонета действительно занимательное чтение и практически является автобиографией Фиделя. Французский журналист, который провел с кубинским лидером в общей сложности сточасовое интервью, дал Кастро сказать не только все, что он хочет, но и только то, что он хочет.

В предисловии Рамонет заявляет: "Я никогда не любил этих самовлюбленных интервьюеров, которые беспрерывно атакуют своего собеседника, чтобы доказать, что сами они умнее его и образованнее. Еще больше я не люблю тех, которые считают, что интервью — это подвид полицейского допроса. А еще есть такой нечестный и трусливый подход к интервью, при котором журналист разрешает себе делать все что хочет со словами интервьюируемого. Например, выбрасывать одни куски и оставлять другие, вынимать фразы из контекста и так далее. Беседуя с Фиделем Кастро, я, кроме прочего, хотел предоставить человеку, которого западный мир последние пятьдесят лет беспрерывно критиковал и разоблачал, а высказывания которого подвергал жесткой цензуре, возможность изложить свои аргументы, свой взгляд на события".

Тут же Рамонет отмечает, что и сегодня, несмотря на головокружительный провал главных кастровских оппонентов в общественном мнении, несмотря на то что нелюбовь к американской администрации превратилась прямо-таки в требование хорошего тона, многие люди, включая тех, кто составляет "ядро левых кругов", критикуют, не доверяют и даже прямо противопоставляют свои взгляды кастровской идеологии.

Рамонету, который сам, безусловно, входит в "ядро левых кругов", конечно, лучше знать, но объективный наблюдатель не может не заметить, что вообще-то отношение к Кастро в последние годы становилось все более и более уважительным. Из бородатого головореза он превратился в одного из мировых патриархов, мудрого, хоть и не без причуд. Даже его иконография изменилась — изображения, на которых он смахивал на параноика, сменили благообразнейшие портреты. Именно такая фотография седеющего Кастро появилась на обложке отнюдь не левацкого журнала Time с одновременно величавой и умилительной подписью: "Лев зимой". Умилительной потому, что отсылает американцев к известнейшему и любимому бродвейскому мюзиклу, по которому потом был снят еще более знаменитый фильм с Питером О`Тулом и Кэтрин Хэпберн. Никаких издевательств и надругательств, одно сплошное уважение. Которое, разумеется, не отменяет того, что Куба до сих пор в блокаде, а за несанкционированный визит американского гражданина на этот остров предусмотрен штраф, сумма которого может доходить до $250 тыс.

Некоторые представители "ядра левых кругов" — те, которые как раз настроены прокубински, говорят, что сегодняшняя готовность западного общественного мнения переквалифицировать Фиделя из кровавых диктаторов в чудаковатые старцы — повторение того, что произошло с Че. Его сначала укокошили, а потом разместили на майках.

О Че Рамонет расспрашивает Фиделя очень подробно. И тому приходится подробно отвечать. Именно приходится, потому что нельзя не почувствовать, что эти разговоры ему сильно надоели и он пытается отделаться наговоренными пластинками про смелость, самоотверженность и меткую стрельбу. Про скромность, достоинство, нравственную чистоту. Про верность идеям и даже пророческий дар. Последнее он, правда, возможно, нарочно сводит на нет, заканчивая этот свой панегирик тем, что вот для того-то мы и устраивали революцию, а потом боролись с безграмотностью, чтобы каждый, понимаете, каждый мог быть таким, как Че. Недаром у наших кубинских пионеров такой девиз.

В реальности "быть, как Че" предполагало многое. Например, вот такое. В мае 1957 года после нападения на казармы El Uvero, которое сам Че назвал "совершеннолетием повстанческой армии", эта самая совершеннолетняя армия отходила обратно в горы. Отходила, унося с собой захваченное оружие и амуницию и оставляя своих раненых. Один из этих раненых был совсем юн. Эрнесто Гевара был профессиональным врачом и прекрасно понимал, что оставленный без помощи молодой человек погибнет. "И что сделал Че? Перед тем как уйти, он нагнулся и поцеловал молодого человека в лоб",— вспоминает Кастро. И добавляет: "После нападения на El Uvero мы присвоили Че звание comandante".

Оставленный умирать юноша, даже поцелованный в лоб, мифа comandante как-то не прибавляет. Правда, особенно его и не разрушает. Потому что разрушить его уже невозможно. Как и невозможно разрушить миф Фиделя, который, заметим, даже в разговоре с благоговеющим перед ним Рамонетом подставляется десятки раз. Он говорит, например, что да, сожалеет о процессах, которые после победы революции проводились на спортивном стадионе. Сожалеет только потому, что они оказались, так сказать, неправильным пиар-ходом. Таким образом эти справедливые процессы выглядели показательными, направленными на запугивание нелояльного населения. А они ведь такими совсем не были.

На один из редких смелых вопросов Рамонета — насчет послереволюционной отправки "выявленных гомосексуалистов" на спецработы — кубинский лидер отвечает, что да, это было, но для их же, гомосексуалистов, пользы. Ведь в армию их нельзя было призывать, а если бы они вообще ничего не делали, подверглись бы общественной критике за то, что ничего не делают для родины.

И еще в одном случае Рамонет проявляет настойчивость — в разговоре про диссидентов, сидящих сегодня в кубинских тюрьмах (по отчету комиссии по правам человека, их 223). Кастро заявляет, что сегодняшнее число таких заключенных — чуть больше 1% от тех 15 тыс. узников совести, которые сидели там при Батисте, так что вроде бы о чем тут говорить. ""Сколько их там, вы сказали,— говорит Фидель,— 203?" "223".— "Так, а десятки людей, которые замышляли покушение на меня, отпущены на свободу и просто высланы за границу, где они до сих пор занимаются этим бизнесом. Потому что планирование покушений на меня превратилось в бизнес вроде тревел-бизнеса. А вы говорите 203".— "223"".

Хотя нет, конечно. Нет — это Кастро вовсе не подставляется, а, наоборот, окончательно подстраивается под контуры своего мифа. Этому мифу отлично соответствует и вызывающий восторг безмятежный сон под пулеметными очередями, и непопулярный подход "одним диссидентом (гомосексуалистом) больше, одним меньше — какая, al diablo, разница".

С этим мифом ничего нельзя поделать, и, похоже, его никак нельзя изменить. И даже прочитав 700 страниц книги Игнасио Рамонета, мы ничего по-настоящему нового про Фиделя не узнаем. Ну, разве только забавные факты вроде того, что фирменные бороды помогали подпольщикам отсекать шпионов, ведь любой, кто хотел проникнуть в ряды los barbudos, должен был иметь по крайней мере шестимесячную бороду. Но вообще-то все мы сегодня умеем знать про Кастро только то, что мы уже знаем.

Хотя есть в многостраничной книге Рамонета одна вещь — Кастро говорит, что в романах Хемингуэя ему больше всего нравятся те места, где герой разговаривает сам с собой. Это тонко.