Последняя королева

комментирует Сергей Ходнев

Сразу стоит сказать, что все сколько-нибудь существенные для мифа о Марии-Антуанетте предметы на выставке есть. Даже, вот сюрприз, печально известное благодаря многочисленным романистам бриллиантовое ожерелье, погубившее репутацию французской королевы — правда, не в подлиннике (подлинник был распродан по камушкам), а в виде современного воспроизведения. Словом, не хватает разве что бриошей, которые, по распространенной легенде, королева предлагала кушать народу, жалующемуся на отсутствие хлеба.

Подобраны эти предметы довольно талантливо — не говоря уже о самом масштабе выставочного начинания, к которому были привлечены многочисленные собрания, и не только французские. Вдобавок в качестве дизайнера экспозиции неожиданно пригласили оперного режиссера Роберта Карсена, благодаря которому выставка должна была стать чуть более театральной. Театральной, но не мелодраматической, хотя декларированные намерения кураторов от некоторой мелодраматичности все-таки не были свободны. Предполагалось показать Марию-Антуанетту как покровительницу искусств и как обычную женщину, которая в меру своих способностей частным образом наслаждалась процветанием этих самых искусств. Но при этом в уме молчаливо держалась прежде всего трагичность финала ее биографии.

Такая умственная конфигурация на самом деле оптимально подходит для того, чтобы сделать подлинно интересную выставку об этой персоне. Потому что без этой коллизии между внешним искусствоведческим бесстрастием и внутренним — несмотря ни на что — сочувствием фигурой Марии-Антуанетты сложно увлечься. Все увлечения на ее счет как-то слишком давно пережиты; за вычетом романтизации остается личность, конечно, незаурядная, но очень уж понятная и объяснимая.

Была девочка по имени Мария-Антония-Йозефа-Иоганна, один из плодов по-библейски многодетного брака Марии-Терезии Габсбургской и императора Франца I Стефана Лотарингского. Четырнадцати лет избалованную девочку отдали замуж за слегка аутичного мямлю по имени Луи-Огюст, которого угораздило быть дофином Франции. На брачном контракте, который экспонируется на выставке, рядом с подписью дофина красуется неловкая клякса — честное слово, впору кощунственно подумать, что ее там намалевал романтически настроенный архивариус эпохи Реставрации, которому приглянулся образ зловещего предзнаменования, омрачившего судьбу юной четы с самого начала. Дедушка дофина, эпически распутный Людовик XV, умер от оспы, и эти двое стали королем Людовиком XVI и королевой Марией-Антуанеттой (так, на слегка легкомысленный манер, юную эрцгерцогиню стали звать во Франции). Королевская жизнь молодой монархине была если и сахаром, то несколько кисловатым. Заплесневелый уклад версальского этикета, нескорый разумом супруг, бессовестное политиканство, скрытое под вычурной церемонностью, ощущение одиночества посреди чужестранной в общем-то придворной толпы (галуны, кружева, парики и пудра поверх немытых телес) и ничтожные шансы на приватность. Обиды любой нынешней звезды шоу-бизнеса на папарацци и желтую прессу — чепуха по сравнению с тем беспардонным общественным интересом к собственным интимным делам, который приходилось испытывать тогдашним коронованным особам. Ну а как иначе? Счастливой возможности назначать себе преемников у королей не было, приходилось этих преемников творить самым естественным образом. У Марии-Антуанетты с Людовиком XVI естественный образ действий поначалу не заладился — так об этом во всех физиологических подробностях оживленно судачила вся Европа. А когда брак все-таки был консумирован (выражения-то какие), когда королева понесла на восьмом году супружества, рожать ей пришлось опять же публично.

Вот и вынуждена она была от всего этого бежать. В двусмысленные отношения с приближенными дамами и сердечную дружбу с высокопоставленными чичисбеями. В неумеренную карточную игру до самого утра и в лукулловы пиршества. В театральные спектакли и спектакли бытовые — со строительством образцово-показательной молочной фермы, с притворно простым бытом Малого Трианона — ее резиденции, пейзанскими нарядами из драгоценных тканей. Собственно, все это не ахти какие открытия: широкой аудитории эту причудливую и на самом деле чудовищно дорогостоящую жизнь Мадам Дефицит (как прозвало "австриячку" злоязычное простонародье) показал во всей красе относительно недавний фильм Софии Копполы.

Ругать королеву за погубившее ее в конечном счете легкомыслие странно. Она ведь, вопреки напропалую чернившим ее до самой смерти антимонархическим памфлетам, вовсе не была развратным чудовищем, воплощением безнравственности. Скорее, просто недалекой и испорченной принцессой. Вот, например, сделанная по ее заказу фарфоровая чаша для молока, натуралистично изображающая женскую грудь (по известной легенде, живую модель для изделия предоставила мастерам сама королева); выглядит она не столько атрибутом бесстыдства, сколько глуповатой пошлостью, старательно подделывающейся под изящество принятых художественных мод.

Величие ее действительно обнаруживается только в том, как старательно она играла свою роль — роль, которую можно обозначить одним только словом: "королева". Играла на официальных церемониях, на интимных пирушках, во время революционных событий (когда в ней ненадолго проснулась кровь Габсбургов), во время судебного процесса, наконец, в последний день своей жизни — когда ее, ужасающе постаревшую прежде времени (если верить рисунку, который приписывается Жаку-Луи Давиду), но сохраняющую царственное достоинство, вывели на эшафот. В общем, именно последней королевой — со всеми старорежимными обертонами этого звания, восторженными и ругательными — ей и было суждено стать. После нее были, конечно, по всем правилам коронованные буржуазки, чиновницы и генеральши, но королев среди них быть уже не могло.

Париж, Большой дворец, до 30 июня