Актуальная антиутопия

комментирует Григорий Дашевский

"Дивный новый мир" Олдоса Хаксли и "1984" Джорджа Оруэлла — главные антиутопии ХХ века, изображающие два полярных варианта несвободного будущего: у Оруэлла вечные страх и нищета, у Хаксли вечные довольство и комфорт. По "1984" снято как минимум два кинофильма — в 1956 и 1984 годах, а по "Дивному новому миру" было снято лишь несколько малобюджетных телефильмов, а первый кинофильм собираются снимать только сейчас. Предполагается, что на Universal Studios Ридли Скотт поставит фильм с Ди Каприо в главной роли. Причина такого промедления — многолетний конфликт между наследниками. Но сейчас он улажен, и все ждут фильма и нового бума вокруг книги Хаксли.

Антиутопии (или, как их теперь чаще называют, дистопии) играют в светской культуре роль пародийных апокалипсисов, поскольку не просто рассказывают о последних временах, а, подобно "Откровению", указывают точные приметы этих последних времен. И как часть православных (очень небольшая) видит в ИНН число апокалиптического зверя, так и часть неверующих (очень большая) как только слышит о камерах видеонаблюдения, сразу вспоминает оруэлловского Старшего Брата, мыслепреступление и комнату 101.

Важно именно это сочетание — кошмарное социальное будущее и конкретные технические приметы. Книги, которые рисуют грядущий кошмар, но не указывают его конкретных технических примет, могут напугать при чтении, но потом смирно стоят на полке, потому что у нас не возникает научно-технического повода о них вспомнить. И наоборот, самые грандиозные научно-технические новшества, если им не повезло (или повезло) и они не попали в антиутопический сюжет, не вызывают в высокой культуре особых страхов. Например, трансплантация органов. В низовой культуре она стала предметом множества страшных (и часто правдивых) историй о похищении людей и изъятии у них органов, но представителей высокой культуры эти истории не пугают, ведь они резонируют с непрестижными детскими сказками, а не с престижными антиутопиями.

Олдос Хаксли в 16 лет почти ослеп, но непрерывно читал с лупой, выучил азбуку Брайля и стал человеком невероятной эрудиции; уверенно рассуждать о проблемах и достижениях современной науки ему помогало не только чтение, но и то, что он от рождения принадлежал к кругу ученых, философов, политиков — как сказал бы он сам, к касте браминов. И свой "дивный новый мир", стерильный мир счастья и стабильности, он построил на целом наборе научно-технических идей, в 1932 году (год выхода книги) самых передовых и далеко не общеизвестных.

"Дивный новый мир" Хаксли рассказывает об обществе, поделенном на пять каст — от правящих альф, красивых и умных, до чернорабочих эпсилонов, уродливых и тупых. Каждую касту выводят специальным образом в инкубаториях, а живорождение запрещено, и сами слова "мать" и "отец" сделались непристойны. Чтобы члены всех пяти каст были довольны своим положением, используется гипнопедия. Например, детям касты бета во сне внушают: "Дети-альфы ходят в сером. У альф работа гораздо труднее, чем у нас, потому что альфы страшно умные. Прямо чудесно, что я бета, что у нас работа легче. И мы гораздо лучше гамм и дельт. Гаммы глупые. Они ходят в зеленом, а дельты в хаки. Нет, нет, не хочу я играть с детьми-дельтами. А эпсилоны еще хуже. Они вовсе глупые".

Искусство запрещено: "Эту цену нам приходится платить за стабильность. Пришлось выбирать между счастьем и тем, что называли когда-то высоким искусством. Мы пожертвовали высоким искусством". Подлинная наука запрещена: "Мы даем науке заниматься лишь самыми насущными, сиюминутными проблемами. Всем другим изысканиям неукоснительно ставятся препоны". Романтическая любовь отменена, лозунг "Каждый принадлежит всем" поощряет постоянную смену половых партнеров. Любые отрицательные чувства устраняются с помощью безвредной таблетки счастья — сомы. Все всегда довольны. Такое общество стабильно и может существовать вечно.

Ясно, что бояться в этом, как всегда у раннего Хаксли, остроумно-циничном романе нужно самого кастового деления и исчезновения искусства и науки, а не инкубаториев, гипнопедии и сомы. Но испуганные или торжествующие восклицания "Ага, вот он, "дивный новый мир"!" мы слышим именно по поводу прозака или детей в пробирках, то есть по поводу замечательных достижений науки. И нас гораздо меньше нервирует прямая проповедь кастового общества, которую в России, например, мы все чаще слышим если не от самого правящего класса, то от его болтливой обслуги.

Но для фильма важна не только схема будущего мира, но и то, чьими глазами она показана. Обычно в антиутопиях главный герой принадлежит самому "новому миру", и сюжетом оказывается внутренний протест против этого мира, а не внешняя критика. А у Хаксли главный герой попадает в "новый мир" извне. Джон Дикарь вырос в индейской резервации, воспитан на чтении Шекспира и потому верит в право человека на скорбь, целомудрие, несчастье и прочие отмененные или запрещенные вещи: "Не хочу я удобств. Я хочу Бога, поэзию, настоящую опасность, хочу свободу и добро и грех". Он пытается бежать из "нового мира", но его все-таки вовлекают в оргию единения, и от стыда и отвращения он кончает с собой. Последняя фраза романа, пожалуй, лучшая в нем: "Медленно-медленно, подобно двум неторопливым стрелкам компаса, ступни поворачиваются вправо — с севера на северо-восток, восток, юго-восток, юг; остановились и так же неспешно начали обратный поворот. Юг, юго-восток, восток..."

Хаксли мог высмеивать любые проекты будущего, но как тот, кто принадлежит к кругу проектировщиков, а не проектируемых (с возрастом он легко и естественно перешел от насмешек над чужими проектами к собственным проектам — мистическим в 1940-х годах и мистико-наркотическим в 1950-1960-х.) Вот отсюда в романе и возникла странная двойственность. По сюжету центральный герой — страстный и невинный Дикарь, но авторское и, соответственно, читательское "я" слито не с ним, а с альфами, членами правящей касты: сомневающимся Бернардом Марксом и главноуправителем Мустафой Мондом (все герои названы по именам планировщиков будущего — Маркса, Ленина, Ататюрка, Троцкого, Муссолини, Гувера, Шоу и т. д.).

А что такое сюжет "Дивного нового мира", если помнить, что Дикарь для читателя-зрителя не "я", а "он"? Это история о том, как крупное, страстное, невинное, не похожее на нас существо попадает в холодный механический мелкий мир, влюбляется и гибнет под улюлюканье толпы. То есть это сюжет Кинг-Конга. Для фильма с Ди Каприо при его ужимках и внешности такое сходство двух сюжетов может оказаться роковым. Единственно возможной экранизацией романа был бы фильм, сознательно снятый с точки зрения правящей касты — как пропагандистский ролик для низших каст вроде "Космического десанта" Пола Верхувена. А еще лучше как поучительная лента о неудачном эксперименте для внутреннего пользования высшей касты. И тогда в России ее показывали бы только на закрытых загородных семинарах для топ-менеджеров.