При отъезде в Берлин на церемонию "Прощания германки" российский президент лишний раз доказал, что умеет держать слово. Накануне отъезда помощник президента Дмитрий Рюриков сообщил, что российский лидер намерен сделать ряд важных политзаявлений. Когда государь, попрощавшись с вельможами и прессой, веселыми ногами пошел в залу отлета, все думали, что Рюриков прихвастнул — однако ж нет. Вдруг из залы выбежал камергер и пригласил прессу вновь. Жаждущие политзаявлений репортеры, точно борзые кобели, бросились на президента и получили искомое: президент показал пальцем на фюзеляж самолета и сказал: "Вот", разумея нарисованного на борту свежевыкрашенного двуглавого орла. Воцарилось неловкое молчание, перемежаемое хихиканием премьера Черномырдина.
Казус с политзаявлением наглядно доказывает необходимость всемерно форсировать сочинение текстовки к "Патриотической песне" М. И. Глинки. Имей российский гимн слова, представители прессы при виде орла дружно грянули бы: "Славься, славься, наш русский царь", и церемония отлета превратилась бы в умилительное и возвышающее душу зрелище, тогда как при нынешнем отсутствии текста верноподданический музыкальный порыв привел бы разве что к недружному мычанию, так что "Внуково-2" стало бы подобием животноводческого комплекса. Теперь, вероятно, последуют оргвыводы в отношении верховного гимнюка поэта Михалкова, который, несмотря на поручение войти в комиссию и составить патриотическую песнь, предается совершенному бездействию.
Впрочем, иное действие хуже всякого бездействия. Председатель комитета по печати Борис Миронов так много наговорил о необходимости строго патриотического руководства прессой и так рьяно встал на защиту национал-социалистических изданий, что все газеты недостаточно арийского направления страшно бранят председателя и иначе как "министром-фашистом" не называют.
Национал-социалистические устремления Миронова отражают исконную российскую традицию, заключающуюся в том, что председателям комитета по печати свойственно иметь увлечения, никак не сообразные с их государственными обязанностями. Друг гр. А. К. Толстого и председатель комитета по печати М. Н. Лонгинов поэтически каялся в своих пристрастиях: "стихи пишу я не для дам, все больше о п... и х..., я их в России не издам, а напечатаю в Карлсруэ". Вероятно, и Миронов первоначально пытался напечатать в Карлсруэ патриотические сочинения, в частности любимую им брошюру В. В. Шульгина "За что мы их не любим", однако затем он прослышал, что в Германии за такое дело можно сесть в тюрьму, испугался и в нарушение заветов своего предшественника все же решил издавать патриотические творения в России. Остается надеяться, что скандал пойдет Миронову на пользу, он исправится и про примеру М. Н. Лонгинова станет писать исключительно "о п... и х...", издавая таковые труды хоть в Карлсруэ, хоть в России. Если же его примеру последуют другие патриоты, переключившись на сочинение стихотворений "не для дам", трудно даже и вообразить, как оздоровится российская общественная атмосфера.
Пока же она оздоровилась не вполне, рассуждения о том, за что сажают в немецкую тюрьму, оказываются чересчур академичны — интереснее посмотреть, за что сажают в аналогичное российское заведение. Судя по делу ювелира Льва Вайнберга, понять это не всегда просто — во всяком случае политики и предприниматели не понимают, а судейские, может, и понимают, да не говорят. Видя, какая удивительная история получилась с Вайнбергом, Григорий Явлинский в качестве неминуемых последствий назвал "дальнейший экономический спад, отток инвестиций и самих предпринимателей из России, нищету и беспросветность для ее граждан", а также предсказал волну "политических репрессий". Вечный соперник известного экономиста Егор Гайдар от апокалиптических предсказаний воздержался и лишь поручился перед судом за Вайнберга как за "уважаемого предпринимателя и законопослушного гражданина", после чего в сдержанных выражениях осудил злоупотребления судейских.
Методика Явлинского при всей своей универсальности грешит известным однообразием. Суммирование высказываний известного экономиста создает впечатляющую картину того, как совершенно любое явление природы и общественной жизни неминуемо предвещает "дальнейший экономический спад", "нищету", "беспросветность" и "политические репрессии". То обстоятельство, что нынешний расхлябанный режим рисуется в красках, чрезмерно черных даже для характеристики царствования Иоанна IV, порождает занимательный вопрос: ежели режим все ж таки перейдет к делу и вправду начнется всеобщая нищета с массовыми посадками, то какие же стилистические средства известный экономист использует в этом прискорбном случае?
Что же до Гайдара, то бывший и. о. премьера явил совершенно трогательный пример незлобия и великодушия — в 1992 году Вайнберг чрезвычайно негодовал на Гайдара и ставил ему в пример кабинет Силаева. При Силаеве, как пояснял Вайнберг, различные деликатные проблемы экспортно-лицензионного характера решались полюбовно и ко взаимному удовольствию, а от этих никакого прока не добьешься. Несмотря на столь суровые обличения, Гайдар лишь только увидел, как очередные проблемы решились к совершенному неудовольствию Вайнберга, немедленно поспешил спасать своего критика, реализовав настоятельно рекомендованный Гаем Юлием Цезарем политический принцип clementiae, т. е. милосердия к неприятелям.
Гайдаровское мягкосердечие не всем, однако, нравится. Узнав, что Гайдар готов поддержать кандидатуру Ельцина на президентских выборах, Борис Федоров не понял, "зачем нужен партии лидер, если он сам ни на что не претендует". Более того, Федоров убедился, как правильно он сделал, что не пошел в партию к Гайдару — "позиция ВР, когда почти за два года до президентских выборов признается все для себя потерянным, есть полный пессимизм, свидетельствует, что у партии не видно никаких новых идей и ею не извлечены уроки из прошлых выборов в парламент".
Насчет того, следует ли объединяться вокруг кандидатуры Ельцина, и о том, сколь богат новыми идеями "Выбор России", действительно могут быть весьма различные мнения. Но что касательно уроков 12 декабря, то, как помнится, после объявления итогов выборов все соглашались, что демократы повели себя как самовлюбленные дураки, расколов электорат на четыре блока и проявив патологическую неспособность умерить амбиции ради общего дела. Известно, что даже такие столпы патриотизма, как Бабурин и Невзоров, прошли в Думу исключительно благодаря грызне демократов, ни за что не желавших выставить единого кандидата. По итогам 12 декабря все соглашались, что дробить электорат недопустимо, и поэтому несколько парадоксально рассматривать нынешние попытки найти единого кандидата в президенты как наглядный пример полной необучаемости.
Федоров и Гайдар могут, впрочем, утешиться тем, что на другом фланге то же самое, ибо, как отметил президентский советник Марк Урнов, президенту противостоят "партии скандалов, партии нестабильности". Анализ вполне аналитичен, ибо то, что творится в аграрной партии, иначе как скандалом назвать трудно. Вице-премьер Александр Заверюха, испытав от общения с аграриями сердечный приступ, очевидно, решил, что дальнейшее общение с родной АПР опасно не только для психического, но даже и для физического здоровья, и указал аграриям, что "критиковать, бичевать и визжать считалось неприличным во все времена".
В полной мере с Заверюхой согласиться трудно, ибо широчайшее развитие критики и самокритики признавалось и признается (по крайней мере на словах) делом вполне почтенным и свидетельствующим о горячем желании бороться с недостатками. Даже и с бичеванием не все так просто, ибо трудно счесть "ювеналов острый бич" воплощенным неприличием. Более того, сам Заверюха, называя другого агрария, Юрия Черниченко, "крестьянином на асфальте", тем самым пламенно его критикует и даже бичует. Вероятно, Заверюха хотел сказать, что критик и бичеватель не должен визжать в процессе бичевания, с чем нельзя не согласиться. Ведь предполагалось, что в ходе всероссийского сельского схода поселяне станут бичевать Заверюху, а тот (что естественно для бичуемого) станет визжать. Однако ситуация, при которой визжит не тот, с кого спустили штаны, а тот, кто машет розгами, в самом деле и несуразна, и неприлична.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ