В Русском музее открылась выставка самого известного, самого патриотического, самого-самого русского художника — Ивана Шишкина. К корням приникала АННА МАТВЕЕВА.
Рассуждать о персональной выставке Ивана Шишкина даже как-то странно. Тем больше интриги в выставке Русского музея: пусть ничего неожиданного в ней нет, но сама попытка на минуту сдвинуть с головы Шишкина сияющий нимб, дать глазам отдохнуть и рассмотреть, чем же, собственно, нимб заслужен, — попытка крайне здравая.
Глядя на идиллические шишкинские пейзажи, трудно поверить, что начинал он среди передвижников. Товарищество передвижных художественных выставок создавалось в пику тогдашнему арт-истеблишменту, Академии художеств с ее традиционализмом и благообразными античными сюжетами. Передвижники не желали больше писать Аполлонов и нимф, а желали реализма, живой натуры, возможности освещать социальные и прочие насущные проблемы и всяческого живописного "мяса". Однако из всех передвижников Шишкин, пожалуй, менее всего подходит на роль протестного художника. Да, полтораста лет назад реалистический русский пейзаж вместо идеалистического итальянского сам по себе был скандалом. Но из всех передвижников Шишкин, наверное, менее всего желал быть скандальным, критичным и обличительным. Он разделял взгляды своих соратников, но гораздо больше них любил живопись и любил природу. И писал природу действительно непревзойденно.
Шишкин любезен всем и каждому кажущимся отсутствием какой-либо идеологии. Вот пронзенная солнечными лучами "Рожь" с ныряющими среди колосьев ласточками на переднем плане. Вот "Папоротники" и прочие "Травки" — любовно выписанные цветочки и стебелечки, и, кроме цветочков, ничего в этих прекрасных этюдах нет — ни проблемы, ни идеи. Вот "Зима" — что хотел сказать художник? Ничего он не хотел сказать, а хотел молча и упоенно купаться в оттенках голубых, серых, коричневатых теней на снегу в вечернем лесу. Вот "Лесная глушь" — и сразу понятно, что магия заросшей мхами, прохладной и влажной лесной чащи манила художника куда больше, чем все животрепещущие проблемы человечества. Так что все попытки представить Шишкина актуальным для своего времени художником обречены на провал.
Зато Шишкин предстает художником очень искренним. Из его картин неоспоримо следует: он писал лишь то, что любил. А любил он природу, и в первую очередь растительность: леса и поля, деревья и травки. Животных Шишкин любил гораздо меньше. Любому искусствоведу известно, что в знаменитом "Утре в сосновом лесу" шишкинской кисти принадлежит лишь фон: сосновый лес, первые лучи солнца и тончайшая, никакими репродукциями непередаваемая сизая утренняя дымка. Родных каждому россиянину медведицу и медвежат писал ученик Шишкина Савицкий. Людей же Шишкин не любил вовсе: среди тщательно, по стебелькам и лепесткам выписанных лужаек и опушек жалко и смешно смотрятся человеческие фигуры, намалеванные с явным отвращением небрежными штрихами. Трудно найти в русской живописи большего мизантропа.
Если все же продолжать искать в творчестве Шишкина вселенское значение, главная метафора творчества художника всея Руси предстает и ясной, и неутешительной. Главным богатством России всегда выступает роскошная природа и все, что она в себе таит, а люди в России — всегда персонажи третьестепенной важности.