Книги с Лизой Биргер

Франко Дзеффирелли

Традиционалист из традиционалистов, Франко Дзеффирелли поначалу умело вызывает у читателя успокоительное ощущение, что перед ним самые что ни на есть обычные мемуары, в которых все по правилам. Родился, крестился, отучился, начал карьеру, многого достиг, потом еще большего и еще, но на своей гениальности я не настаиваю, что вы. В общем, вряд ли бы кого-нибудь разочаровало и такое. Просто потому, что, обстоятельно излагая события своей жизни, этот человек волей-неволей вынужден вывести на страницы такую череду легендарных персон прошлого века, что воспоминания автоматически превращаются в эдакий Олимп. Иными словами, могли бы при других условиях получиться и мемуары жанра "я и другие великие", и это, бесспорно, тоже бы еще как хорошо продавалось и упоенно цитировалось. Подумайте-ка, а Висконти, оказывается, то-то, а Каллас се-то, ну а Сильвио Берлускони уж просто мое почтение.

Но в этом солидной толщины томе постепенно узнаешь совершенно иной подход к изложению собственной биографии. Вообще, при чтении воспоминаний, особенно если речь идет о здравствующем мемуаристе, иногда нет-нет да и испытываешь неловкость подглядывающего, когда воспоминающий пускается в несдержанную откровенность. Тут этого нет, не возникает это ощущение ни разу, о каких бы интимных вещах Дзеффирелли ни заводил речь, какую бы "кровь сердца" ни старался изобразить в своих строках. Не то чтобы его подозреваешь в неискренности. Нет, напротив, в то, что он по-своему искренен в каждый момент, верится безоговорочно: и когда он вдруг отвлекается, чтобы произнести небольшой гимн собакам, таким преданным и таким добрым; и когда рассказывает, что ему, лежащему на больничной койке, явился святой Франциск Ассизский, после чего он и задумал (дал обет, прошу прощения) снять фильм "Брат Солнце, сестра Луна"; и когда внезапно говорит, что флаг России своей цветовой символикой изображает непорочное зачатие Богоматери. Все это в его исполнении каждый раз выглядит совершенно органично — только у него, пожалуй, органичность специальная, сродни его собственному театру. Психологическая реальность его фильмов и спектаклей как будто бы вырастает из его внутреннего мира, каким он предстает в отчете о пережитых событиях. В этом мире все тоже очень красиво, иногда даже вычурно, в нем бушуют крупные страсти — иногда мелодраматические, иногда очень даже всерьез пронзительные, но все это с оттенком вездесущей театральности.

Вот юный Франко, член партизанской бригады, попадает-таки к фашистам, и молодой злодей уже готов его расстрелять, но все спасает чудесное появление отца Франко. Оказывается, молодой чернорубашечник чуть было не убил собственного сводного брата. Описав эту в общем-то жуткую ситуацию, режиссер не удерживается от того, чтобы воскликнуть: смотрите, это же настоящая опера, все почти как в "Трубадуре"! Когда он говорит о великих эпохах в оперном, театральном, кинематографическом искусстве, современником которых ему довелось стать, возникает ощущение, что эти эпохи для него неотделимы от его персонального золотого века, от пьянящего личного успеха. Не поймешь, отчего именно интонация местами становится такой торжественной — от воспоминания, скажем, о цветущей послевоенной поре итальянского бельканто или о том, как ему было всего двадцать пять, а он уже дружил с Лукино Висконти и Коко Шанель, и англичане вот-вот должны были позвать его ставить Шекспира в театре "Олд Вик". И о своем гомосексуализме он говорит с какой-то не то чтобы скромностью, а скорее величавой сдержанностью, и вслед за фрейдистскими разъяснениями следуют констатации того, что зато, мол, это очень по-ренессансному, по-флорентийски. Посреди гомерических послепремьерных раутов, вечеринок на виллах и будней в обществе то Анны Маньяни, то Ренаты Тебальди, то Лиз Тейлор, то Терезы Стратас, то Джоан Сазерленд кто-нибудь из блистательных персонажей непременно роняет то и дело многозначительную и грустноватую сентенцию о любви. А потом вдруг, как ни в чем не бывало, может следовать ворчливый пассаж о чиновничьих поборах в Италии или о фатальности ситуации на Ближнем Востоке. И, наконец, после всей этой биографической эпопеи, в которой уверенное самоутверждение сочетается с каким-то смутным внутренним беспокойством, следует исчерпывающе красноречивое признание — в сущности, краткий конспект этой 500-страничной книги: "В минуты неуверенности и сомнений мне было куда возвращаться, моим надежным прибежищем оставалась опера. Мать, учительница, подруга, сестра, которая не разочарует и не предаст. И неважно, что в театре мне тоже придется выносить какого-нибудь зануду-критика, об этом вообще можно не думать, потому что никому не удастся отравить мне радость успеха".

"Ревность" Селия Фремлин

В списке лучших детективов всех времен, опубликованном в прошлом году Независимой ассоциацией торговцев детективной литературой, имя Селии Фремлин стоит рядом с именами Артура Конан Дойла и Агаты Кристи. На заседаниях английских литературных кружков ее романы изучают вслед за "Джейн Эйр" и книгами Джейн Остин. Сегодня Фремлин больше 90 лет, она живет в лондонском пригороде, о котором написаны почти все ее романы. Она давно не пишет книг — прославившие ее детективы она создала в 60-х годах прошлого века. "Ревность" — роман 1965 года, первая книга Фремлин, переведенная на русский язык. Если совсем не знать, кто она такая — а кроме фанатов детективов, читавших книги Фремлин в оригинале, ее имя у нас никто не слышал,— то для общего представления и этой книги было бы достаточно. Образцовая семейная пара Джеффри и Розамунда вот уже больше 20 лет живут в счастливом браке, в основе которого — набор убеждений, или, как они сами их называют, "привычек", вроде того, что кошка — это хорошо, машина — это плохо, а тюльпаны в саду вообще верх пошлости. Все меняется, когда в соседний дом въезжает жизнерадостная и одинокая соседка Линди и навязывает паре свою дружбу, которая все больше тяготит Розамунду и все больше затягивает Джеффри. Но вдруг Линди исчезает — с этого начинается книга,— а Розамунда, которая совершенно не помнит день исчезновения соседки, начинает подозревать себя в совершении поступка, абсолютно недопустимого для порядочной женщины.

Самое мастерское у Фремлин — это жизнь пригорода, состоящая из визитов семейных пар, тех самых "привычек", забот о детях, рутины семейной жизни, когда понятно, что по субботам пара будет "заниматься тем же, чем и всегда по субботам,— сидеть в шезлонгах и рассуждать о том, что он, может быть, скосит лужайку". Появление Линди, которая громко осуждает семейный уклад, всегда выступает на стороне мужчин и вообще ведет себя без всякого уважения,— настоящая угроза этой прекрасной неторопливой жизни. Об этом, собственно, и детектив: семья — это хорошо, и жена всегда права, а вся ревность, все страдания и сомнения нужны только для сюжета.

Современная британская драматургия

Сборник, интересный уже хотя бы потому, что в современной Великобритании пишутся самые интересные современные пьесы. Еще в 50-х годах прошлого века при Королевском шекспировском театре была организована The English Stage Company, занимавшаяся розыском и постановкой современных драматургов. Приоритеты свои компания обозначала так: текст и автор. Пьеса — это не полуфабрикат для режиссера, а самостоятельный текст. Точно так же, как "Современная британская драматургия" не руководство к постановке, а сборник для чтения, 11 прекрасно переведенных ярких пьес.

В Британии этих авторов — Марину Карр, Марка Равенхилла, Кэрил Черчил, Мартина Макдонаха, Филиппа Ридли — знают давно и хорошо, да и у нас эти имена слышат не впервые. Но собранные под одной обложкой, эти пьесы показывают еще чувство и нерв современной драмы.

Здесь есть и политическая пьеса — в открывающем сборник тексте Кэрил Черчил "Top Girls" менеджер небольшого агентства по трудоустройству Марлин празднует свое повышение за одним столом с папессой Иоанной, безумной Гретой с картины Брейгеля, японкой Ниджо, бывшей куртизанкой японского императора в XIII веке, и терпеливой Гризельдой из рассказов Чосера и Боккаччо. Перебивая и не слушая друг друга, женщины рассказывают о том, как плохо им жилось. Пьеса, посвященная Маргарет Тэтчер, в общем-то о том, что никакой женщине не может быть в мире хорошо. Есть и остроумное издевательство над масскультом — "Продукт" Марка Равенхилла, на протяжении которого кинопродюсер сочиняет стопроцентно успешный сценарий с любовной историей, арабами, террористами и живым бен Ладеном. Есть почти античная трагедия "Порция Кохлан" Марины Карр — о женщине из ирландской деревушки, всю жизнь влюбленной в своего брата, который утонул в 15 лет. Есть детская пьеса — в тексте Филиппа Ридли "Брокенвиль" несколько подростков, старуха и ребенок встречаются после мировой катастрофы и пытаются помочь друг другу пережить ее, рассказывая друг другу истории. О том же и весь сборник — какие истории рассказывают друг другу люди на пороге мировой катастрофы.