В рамках фестиваля "Звезды белых ночей" в Концертном зале "Мариинский" выступил с гала-концертом Брин Терфель, знаменитый британский бас-баритон, лучшими ролями которого признаются моцартовский Фигаро и вердиевский Фальстаф. Петербургская публика сочла иначе, и настоящий успех достался Терфелю-вагнерианцу. Это мнение разделил с переполненным залом ВЛАДИМИР РАННЕВ.
Зато главным действующим лицом первого отделения стал оркестр. И увертюра к "Дон Жуану" Моцарта, и симфоническая поэма "Баба-яга" Анатолия Лядова, которую непонятно, как занесло в эту программу, и вступление к "Аиде" Джузеппе Верди прозвучали не только безупречно, но и неравнодушно. В антракте в фойе воцарилась атмосфера какой-то разреженной удовлетворенности: ну да, приехала звезда, поет неплохо. Маловато для неоправдывающихся ожиданий.
Но вскоре ожидания оправдались. Все второе отделение звучал Рихард Вагнер. И с господином Терфелем случилось нечто подобное тому, что происходит иногда с нашими футболистами, которые во время тайм-аута что-то обсуждают с тренером, а потом выходят на поле совсем другими людьми. Не знаю, общался ли с кем маэстро Терфель в антракте, но казалось, что на сцене появился совсем другой исполнитель. Хоть Брин Терфель и не считается на мировой оперной сцене одним из певцом-вагнерианцев, но монолог Ганса Закса из "Нюрнбергских Майстерзингеров" мог бы стать его пропуском в этот немногочисленный элитный профсоюз.
Суровый, но подвижный тембр, свобода в технике речитации и, конечно, голосовая мощь — все это сочетается у него с певческой и просто человеческой культурой. Монолог "Die Frist ist um" из "Летучего голландца" и романс Вольфрама из "Тангейзера" лишь подкрепили это впечатление. А если добавить в это гала еще и вступление к "Лоэнгрину" и увертюру к "Тангейзеру", исполненные гергиевским оркестром, как в последний раз, то второе отделение получилось монументальным вагнеровским апофеозом. По законам драмы одного лишь не хватало — финального катарсиса. Все-таки, заканчивать такую программу романсом Вольфрама — это, конечно, вкусно, но не сытно. Впрочем, за катарсис можно счесть бесконечные аплодисменты зала и крики "браво", слившиеся в общий финальный хор слушателей. Если бы Валерий Гергиев не дал знак первой скрипке уводить оркестрантов, этот нескончаемый хор вполне мог бы составить целое третье отделение.