Выбор Лизы Биргер и Татьяны Маркиной
Жюдит Бенаму-Юэ
Цена искусства
М.: АртМедиа Групп, 2008
Француженка Жюдит Бенаму-Юэ, специалист по международному праву, в последнее время занимается проблемами арт-рынка. Ее книга в оригинале носит скучное название "Art Business 2" (первая версия вышла в 2001 году). Выдуманный издателями заголовок "Цена искусства" гораздо больше идет книге. Это острый живой рассказ о современном арт-рынке, на котором "уместны любые представления о прекрасном, лишь бы они приносили доход".
Самая сильная формулировка в книге — это "у арт-рынка есть нечто общее с терроризмом: оба они могут существовать только в тесном "сотрудничестве" с массмедиа. Зачем рекордная цена, если о ней никто не знает?". Десятки миллионов, уплаченные за картины, аукционы как шоу и коллекционирование как "потребление искусства" — так, на взгляд автора, выглядит современный арт-рынок. Жюдит Бенаму-Юэ утверждает, что "искусство несовместимо с рынком". Тем не менее полторы сотни страниц ее книги посвящены именно тому, каким способом и с чьей помощью искусство и деньги все-таки соединяются. Автор одновременно пытается оказаться по обе стороны баррикады — не она ли сама и есть воплощение тех самых массмедиа, с чьей помощью торговцы искусством набивают цену своему товару?
Как бы то ни было, в этой книге со всеми подробностями рассказаны истории самых громких сделок с искусством за последние годы. Например, история Чарльза Саатчи, который использовал свой опыт рекламщика для раскручивания молодых художников (его питомцы — Дэмиен Херст, консервирующий коров в формальдегиде, и Крис Офили, украшающий свои картины слоновьим навозом). Или история о том, как подслеповатый коллекционер Стив Уинн проткнул локтем полотно Пикассо "Мечта", которое он только что продал за $135 млн.
Жюдит Бенаму-Юэ глубоко ненавидит аукционы и сочувствует галеристам (кажется, это специфически французская черта). Что не мешает ей давать блестящие жесткие характеристики и тем и другим. И, наконец, автор дает ответ на вопрос, мучающий абсолютно всех: как долго продлится нынешний взлет цен? Ответ заключен в анекдоте, в котором человек, упавший с небоскреба, пролетая мимо каждого этажа, говорит: "Пока все идет хорошо. Пока все идет хорошо. Пока..."
Митч Каллин
Пчелы мистера Холмса
М.: Иностранка, 2008
"Пчелы мистера Холмса" — второй роман американца Митча Каллина, переведенный на русский язык. Первой была экранизированная впоследствии Терри Гиллиамом "Страна приливов", рассказанная от первого лица история девочки-аутиста, которая проводит лето в одиночестве в Техасе в обществе голов от кукол Барби, погружаясь в мир своих фантазий. Герой второго романа Каллина действительно Шерлок Холмс, только очень-очень сильно состарившийся. Наступил 1947 год, Холмсу — 93, он одиноко живет в домике в провинции, разводит пчел, меняет экономок и блуждает в сложных лабиринтах собственной памяти. Тут три истории в романе — рассказ Холмса об одном своем давнем деле, дружба когда-то великого сыщика и маленького мальчика, сына экономки, и недавняя поездка Холмса в Японию.
Тут с самого начала надо понять, при чем здесь вообще Шерлок Холмс. Книг о Холмсе и по мотивам Холмса существует бесконечное множество — не сосчитать. Например, недавно переведен неплохой роман Лори Кинг "Отречение королевы" о девушке, которая стала ученицей старого Холмса. А сверхпопулярный герой Хью Лори в сериале "Доктор Хаус" — практически точная копия великого сыщика: он тоже пользуется методом дедукции, не жалует людей, не страдает сентиментальностью и даже живет в квартире 221б. Писателю Каллину дедуктивные способности Холмса-персонажа практически не пригодились, все его логические построения сводятся к "интерес к поэзии указывает мне на то, что вы питаете склонность к стихам". Его Холмс скорее похож на американского Хауса — человека, который дожил до преклонных лет, не испытав сильных чувств и никого не любя, пока мир был переполнен человеческим горем. Контраст между жизнью окружающего мира и внутренней жизнью достаточно закрытого персонажа и есть главная тема Каллина, ради нее и понадобился тут общеизвестный Холмс, чтобы, не пускаясь в описания нового характера, зафиксировать неизменное состояние человека в измененном состоянии мира.