Выбор Лизы Биргер
Человек-подушка и другие пьесы
Мартин Макдонах
М.: Коровакниги, 2008
Издательство "Коровакниги" не первый год занимается публикациями современных пьес — здесь выходили сборники Максима Курочкина, Василия Сигарева, Юрия Клавдиева. Из них ирландец Мартин Макдонах, пожалуй, единственный, к кому неприменимо название серии — "!Поставить". Повелительная интонация ни к чему, Макдонаха и так с огромным удовольствием ставят во всем мире — от Лондона до Бродвея, его первая короткометражка "Шестизарядный револьвер" получила "Оскара", а первый полнометражный фильм "Залечь на дно в Брюгге" открывал фестиваль независимого кино Sundance. Да и в России он гораздо популярнее современных драматургов, в одной только столице его ставил не только благосклонный к современной пьесе Кирилл Серебренников, но и неблагосклонный к ней Константин Райкин. Ирландец, всю жизнь проживший в Лондоне, Макдонах пишет свои пьесы об ирландской глубинке. Действие здесь обыкновенно происходит в богом забытых деревнях, и его герои рефреном повторяют примерно следующее: "Видно, Ирландия не такая дыра, раз уж здесь вообще что-нибудь происходит".
Происходит между тем многое. Для сборника были выбраны четыре из многочисленных пьес Макдонаха, в каждой своя ирландская история разрушения мира. В одной дочь убивает мать ("Королева красоты"), в другой брат идет на брата ("Сиротливый Запад"), в третьей ирландские террористические группировки перебили друг друга самым жестоким образом из-за пропажи кота ("Лейтенант с острова Инишмор"). В четвертой — "Человеке-подушке" — начинают сбываться страшные детские рассказы писателя Катуряна Катуряна. Мир Макдонаха неприветливый и жестокий, но веселый, потому что спасает его очень черный авторский юмор.
Этот черный юмор — "фишка" Макдонаха, но почему-то именно его нет ни в одной российской постановке. Представить, как это могло бы выглядеть на самом деле, можно по тому же "Брюгге", за который критики прозвали автора европейским Тарантино: в кадре кровавая баня, но "фишка" фильма не в крови, а в шутках про карликов. Правда в том, что на бумаге пьесы Макдонаха смешнее, чем в театре. В его выдуманной Ирландии творятся всякие ужасы и царит провинциальный макабр, но, как и в фильмах Тарантино, макабр игрушечный, а кровь — клюквенный сок, и самое главное начинается, когда герои, устав резать друг друга, садятся просто поболтать.
Где ты теперь?
Юхан Харстад
М.: Флюид, 2008
Происходит буквально следующее: удельный вес скандинавских авторов на рынке переводной литературы настолько велик, что скандинавы уже практически догоняют американцев и англичан. Из последнего — Тургрим Эгген, Свен Линдквист, Канни Меллер, Хербьерг Вассму, Юстейн Гордер, Ларс Соби Кристенсен. И это только норвежцы. О детской литературе вообще молчим — она полностью и окончательно оккупирована скандинавами.
Юхан Харстад — еще одно новое норвежское имя — его дебютный роман "Где ты теперь?" немного напоминает книги его популярного соотечественника Эрленда Лу. Только Лу пишет о кризисе и о том, как из него выйти, а Харстад написал роман о кризисе и о том, что выйти из него невозможно.
Сюжета в этом романе почти никакого и нет: герой, норвежец по имени Матиас, бросает все и уезжает на Фарерские острова, чтобы разобраться в своей жизни. На Фарерах он встречает новых друзей, работает садовником, вроде бы влюбляется, а потом возвращается назад. Еще он цитирует R.E.M. и Velvet Underground и почти каждую главу своего повествования называет цитатой из Cardigans. У него боязнь сближения, та самая, которая "заставляет нас слегка отодвигаться в сторону, когда в автобусе кто-нибудь садится рядом". А все потому, что "наверху никого нет" и если бы люди "Богу вообще понадобились, то Земля стала бы последним местом, где Он бы стал их искать". В отличие от таких же тридцатилетних, культурно и музыкально подкованных героев Лу, у героев Харстада нет никакого выхода, нет спасения. Классические рецепты жизнеутверждающей литературы: уехать далеко, сменить работу, влюбиться — все как один не действуют. В том числе и потому, что и отчаяние, и одиночество измеряются здесь не человеческим, но космическим мерилом, и эти космическое отчаяние и космическое одиночество делают книгу неожиданно поэтичной.