Кривой путь исправления

Классический Голливуд безжалостно отторгал режиссеров-эксцентриков, достаточно вспомнить плачевные судьбы Эрика Штрогейма и Орсона Уэллса. Рауль Уолш (1887-1980) чувствовал себя в Голливуде превосходно — 140 режиссерских работ. При этом совершенно непонятно, как продюсеры терпели его. Славно погарцевал по революционной Мексике в армии Панчо Вильи — по заказу пеонского Махно он снимал фильм о его подвигах. Лишившись на съемках глаза, любил на нудных деловых переговорах уронить стеклянный протез в стакан виски и тошнотворно долго выуживать его оттуда. Сыграв в "Рождении нации" (1915) Дэвида Уорка Гриффита актера Бута, убийцу президента Линкольна, всерьез отождествлял себя с ним. Во всяком случае, отправившись в 1930-х годах в Германию по поручению газетного магната Херста, намеревался ни больше ни меньше убить Гитлера. Ладно бы он так жил, но и работал, самурай этакий, тоже вопреки правилам. Успех "Территории" в Японии он объяснял так: "Дело в том, что в финале умирают и герой, и героиня. В Америке есть только два актера, которых вы можете умертвить в конце фильма, где они играют главные роли: Джеймс Кегни и Хамфри Богарт. Но вы не можете убить Гари Купера или Кларка Гейбла, потому что тогда для пожирателей попкорна все кончено — они этого не любят". Уолш знал, о чем говорил. В "Ревущих двадцатых" (1939) он нафаршировал свинцом и Кегни, и Богарта. А в "Высокой сьерре" (1941) впервые сделал Богарта звездой и опять-таки расстрелял в финале. "Территория Колорадо" — авторский ремейк "Сьерры". Уолш радикально сменил жанр, не тронув ни философию, ни стилистику. Был правильный нуар о гангстере, отсидевшем, собравшемся завязать, но сначала провернуть последнее дело, влюбившемся в порядочную девушку, но выбравшем смерть в объятиях девушки дурной. Стал неправильный вестерн о налетчике Уэсе Маккуине (Джоэль Маккри), сбежавшем из каталажки, собравшемся завязать, но сначала ограбить поезд, влюбившемся в порядочную девушку Джули Энн (Дороти Мэлоун), которую спас от бандитских пуль, но выбравшем смерть в объятиях метиски-танцовщицы — приблудной Колорадо Карсон (Вирджиния Майо). Уолш, пожалуй, даже усугубил черную мораль "Сьерры". Порядочные девушки, грезящие о друге детства — женихе из заплесневелого городишки, столь порядочны, что обязательно выдадут влюбленного бандита. А вот плохие девчонки знают, что такое верность, не понаслышке. Уэса губит то, что у него всего два достоинства: он отдает долги и не стреляет в спину. Ограбление поезда снято столь технологично и сдержанно-нервно, что могло бы служить инструкцией для профессионалов, если бы в Америке 1940-х годов еще грабили поезда. Но самое неправильное в фильме — Колорадо. Пожалуй, именно Уолш открыл женскую эпоху вестерна 1950-х годов, где правили бал атаманши с прошлым. Героиня Майо дразнит не столько Уэса, сколько зрителей то обнаженным плечом, то бесстыдно стройной ножкой. Это она типа иллюстрирует свой рассказ о том, как, работая наездницей в шоу, дважды ломала ногу. Толком объясниться в любви к Уэсу она не успела, но это объяснение сполна заменяет финал, где она — над трупом любимого — палит с обеих рук в блюстителей закона и порядка, никогда еще в вестернах не вызывавших такой ненависти. И, глядя на ее последний танец под градом пуль, невозможно не предположить, что именно этот эпизод держал в голове Артур Пенн, когда подарил в 1967 году Америке иконы великого бунта Бонни и Клайда.

"Территория Колорадо" (Colorado Territory, 1948)

"Подозрение" (Suspicion, 1941)

Для Альфреда Хичкока фильм часто бывал чем-то вроде невозможного пари, которое он заключал с самим собой от скуки и уверенности в собственной гениальности и неизменно выигрывал. Никто другой не смог бы снять "Подозрение", триллер о преступлении, которого не было, так, чтобы зритель места себе не находил от страха за Лину (Джоан Фонтейн), скоропалительно вышедшую замуж за обаяшку Джона (Кэри Грант), оказавшегося вруном, растратчиком, бездельником, игроком и другом людей, имеющих обыкновение умирать при мутных обстоятельствах. Паранойя Лины, уверенной, что муж намерен убить ее, и готовой умереть от его руки, заразна. Хрестоматийный эпизод: Лина как кролик на удава смотрит на стакан молока, который несет ей Джон. В стакане, уверены и она, и зрители, яд. На самом деле в стакане лампочка, которую поместил туда хитрюга Хичкок. Поэтому стакан, да еще и сделанный в три раза больше обычного, буквально приковывает к себе внимание.

"Муха" (The Fly, 1986)

С формальной точки зрения фильм Дэвида Кроненберга — ремейк ничтожного B-movie Курта Нойманна (1958) об ученом, поставившем на себе опыт по телепортации и невзначай поменявшемся генами с залетевшей в лабораторное пространство мухой. По словам самого режиссера, в те годы изучавшего тему мутации, его вдохновило на создание "Мухи" сходство некоторых человеческих лиц с насекомыми. В жгучем, уродливо-прекрасном лице Джеффа Голдблюма, сыгравшего несчастного Сета Бранди, действительно есть что-то мушиное. В отличие от скромного Нойманна Кроненберг мог позволить себе развернуться. Вряд ли в фантастическом кино есть что-либо более отвратительное и завораживающее, чем метаморфозы тела Сета, превращающегося в огромное, сочащееся слизью, сексуально неутомимое насекомое. Спору нет, чем скорее Сета пристрелят, тем лучше для него самого. Но с точки зрения политической корректности и толерантности Кроненберг поставил очень важный вопрос: имеет ли право женщина отказать в любви мухе?

"Мефисто" (Mephisto, 1981)

Благодаря "Мефисто" тихий венгерский лирик Иштван Сабо в одночасье стал мировой звездой, а затем и сделал международную карьеру. Точнее говоря, благодаря австрийцу Клаусу Марии Брандауэру, отдавшему свою невостребованную энергию и двусмысленное обаяние своему герою Хендрику Хофгену, актеру, напыщенно выражаясь, продавшему душу дьяволу. То есть подарившему свой талант нацистскому режиму и буквально растаявшему в финале под смертоносным светом прожекторов Нюрнбергского стадиона. Сильнейший фильм о нацизме? Безусловно. Но в той же степени и фильм о проклятии ремесла, о том, что идеальный актер — хамелеон не только на сцене, но и в жизни. Хендрик может все — проклинать войну и воспевать силу, превратиться в Фауста-бунтаря и сделать из Фауста истинного арийца. Возможно, фильм удался еще и потому, что сам Сабо слишком хорошо знал, что такое сделка с дьяволом. Недавно выяснилось, что в 1957-1963 годах он исправно информировал госбезопасность о своих коллегах.

"Жизнь бенгальского улана" (The Lives of a Bengal Lancer, 1935)

Испытывая странную привязанность к недавним поработителям, Голливуд неустанно воспевал Британскую империю. Фильм Генри Хатауэя — эталонный гимн. Мальчишки-лейтенанты мужают под опекой старого вояки Макгрегора (Гари Купер). Намазав лица ваксой, проникают под видом торговцев коврами в логовище афганского вождя Мохаммеда Хана (Дуглас Дамбрилл) и шпионки-вамп Тани Волканской (Кэтлин Барк). Лошади скачут, кабаны хрюкают, кобры заползают в палатки, гурии исполняют танец живота. Но во всей этой экзотике есть нечто поразительно родное и знакомое. Вот Макгрегор с "максимом" косит полчища исламистов. Да это же вылитый комиссар из какого-нибудь истерна Самвела Гаспарова 1970-х годов. Поменять чалмы улан на буденновки — и отличия от "Белого солнца пустыни" не заметишь. А врагов и переодевать не надо. Как ни назови их — исмаилитами, басмачами или душманами, разницы никакой: вечно вращают глазами, несут тарабарщину и размахивают кривыми ножами.