Представленные здесь результаты анализа сложившейся финансово-экономической ситуации показывают и объясняют, почему эксперты Ъ пришли к выводу и неоднократно писали о недостаточности чисто монетаристских методов управления экономикой, или, иными словами, о том, что в бинарной логике монетаризма (больше денег — меньше денег) нынешние российские проблемы не решаются.
Хоть сову об пенек, хоть пеньком сову — все одно сове не воскресать
Ъ уже неоднократно писал, что после дефляционного шока (в начале 1992 года) и предпринятых вслед за ним попыток ужесточить финансовую политику емкость российского рынка превысила объем денег на нем, что и явилось основной причиной начавшегося и продолжающего нарастать спада. Кстати, расчет темпов спада производства по итогам сентября — он завершен экспертами Ъ только на прошлой неделе — подтвердил наши худшие опасения. За резким падением в июле--августе последовала не временная стабилизация, а еще большее ускорение спада (до более чем 40% в годовом исчислении).
Следует отдать себе отчет в том, что насыщенность рынка деньгами является функцией размеров производства и инфляции, а следовательно, выбирая меры по регулированию хозяйства и приведения его в состояние динамического равновесия, за обоими параметрами следует тщательно наблюдать. Поскольку при нынешнем составе правительства монетарная политика остается доминантой управления экономикой, разберем с возможной тщательностью степень управляемости интересующих нас параметров (цен и выпуска) каноническими методами денежного сжатия.
Возможность управления ценами дефляционными мерами. Для начала — рисунок 1. На основании такого рода графиков некоторые официальные исследователи делают вывод, что по своему характеру инфляция в России ничем не отличается от инфляции в других странах, поскольку жестко связана с динамикой денег в обращении.
Действительно, цены и денежная масса связаны достаточно явно, с лагом в 4 месяца. Однако можно заметить, что если в начале периода цены очень сильно зависели от денег, то примерно с осени 1992 года (инфляция в этот период вышла на уровень 20-25% в месяц) зависимость существенно ослабла. Резкие колебания темпов роста денежной массы сопровождались ослабевающими колебаниями темпов роста цен. В среднесрочном плане зависимость также становится слабее: при очевидно понижающемся движении темпов прироста денег инфляция сохраняет набранный высокий уровень. На рисунке 1 хорошо видно также (кривые #3 и #4), что влияние монетарного фактора на рост цен в 1993 году неуклонно ослабевало — если в начале года рост цен опережал темп роста денежной массы в среднем на 4 пункта, то к настоящему времени разрыв достиг 10 пунктов.
Более тщательный эконометрический анализ с использованием показателя эластичности динамики цен от динамики денежной массы подтверждает эти визуальные оценки.
На рисунке 2 представлена краткосрочная эластичность динамики цен от динамики денежной массы (используется агрегат М2), отражающая зависимость помесячного изменения цен от соответствующего по времени изменения денежной массы. Хорошо видно, что эта зависимость за весь период либеральных реформ существенно ослабла, и соответственно, краткосрочная управляемость цен дефляционными мерами становится все меньше. Это однозначно свидетельствует о том, что в экономике постоянно усиливаются неденежные факторы, определяющие инфляцию.
Кроме того, был проведен анализ зависимости между указанными показателями на более продолжительных интервалах времени (3-4 месяца), то есть с учетом возможного запаздывания влияния монетарных регуляторов на темпы инфляции (рисунок 3). Тенденции оценки кратко- и среднесрочных эластичностей совпали, что повышает достоверность сделанных нами выводов. При этом удалось выявить еще одну небесполезную для грамотного управления хозяйством закономерность. Зависимость цен от денежной массы существенно возрастает летом, когда фоновый уровень инфляции снижается благодаря действию сезонных факторов. Начиная с осени, когда базовый уровень инфляции повышается, зависимость цен от денежной массы падает практически до нуля. Выявленная закономерность верна и для дефляционного сжатия, ведущего к снижению темпов роста цен, и для расширения предложения денег, ведущего к увеличению инфляции.
Следовательно, денежные меры по регулированию цен разумнее проводить с тем расчетом, чтобы они сыграли свою роль в определении ценовой динамики в летний период, благодаря чему будет достигнут более низкий годовой базовый уровень инфляции.
Влияние денежного сжатия на динамику промышленного производства. На рисунке 4 представлен индекс реального количества денег в обращении, рассчитанный с учетом инфляции и изменения емкости рынка, то есть показатель насыщенности рынка деньгами. За 100% насыщенности деньгами принята ситуация начала реформ — январь 1992 года (100% в данном случае — просто условный уровень отсчета). Как видно из рисунка, несмотря на печальный опыт шоковой терапии в течение всего 1993-го упорно уменьшалось предложение денег, и следовательно, степень насыщения рынка деньгами. По-видимому, опыт "раннего гайдаризма" не был в полной мере осознан, поэтому мы вынуждены рассмотреть историю вопроса.
На рисунке 5 представлена (в виде так называемой фазовой диаграммы) зависимость темпов спада промышленного производства от уровня реального насыщения российского рынка деньгами. Сама форма кривой указывает на то, что экономика реформенного периода развивалась по циклу, который в последние месяцы завершился глубоким падением на качественно более депрессионный уровень.
Начало кривой показывает, что шоковая терапия раннего периода либерализации привела к резкому усилению спада (февраль--май 1992 г.); реальное насыщение рынка деньгами снизилось до 30%. С мая по ноябрь последовательно сначала благодаря произошедшему спаду, а затем в результате разрешения кризиса неплатежей насыщенность увеличилась до 60%. Следствием этого было существенное замедление спада осенью--зимой 1992-1993 гг. Однако затем вновь были предприняты дефляционные меры, и к июню 1993 года уровень насыщенности вновь упал почти до 30%, в результате чего и произошел упомянутый коллапс, которому на рисунке отвечает почти вертикальный отрезок неуправляемого сброса производства при стабильном уровне насыщенности рынка деньгами.
Судя по этому анализу, для стабилизации производства необходим 60-процентный уровень насыщенности рынка деньгами. Хроническая же нехватка денег в хозяйстве приводит к его катастрофически быстрому разрушению.
Мы предприняли попытку количественно оценить зависимость между динамикой производства и изменением реального количества денег в обращении (рисунок 6). На рисунке представлена эластичность динамики выпуска промышленной продукции по отношению к реальному количеству денег в обращении. Отметим несколько важных моментов.
Во-первых, между названными показателями существует заметная связь с лагом 1-2 месяца.
Во-вторых, с осени прошлого года эта зависимость проявила устойчивую тенденцию к росту, что естественно для хозяйства, страдающего от постоянного недостатка денег. Сейчас процесс усиления этой зависимости приостановился, так как произошла стабилизация реального количества денег. Весьма вероятно, что динамика выпуска промышленной продукции вступила в фазу инерционного падения.
В-третьих, опыт прошлого года показал, что высокая степень зависимости может иметь место только при уменьшении реального количества денег, ведущего к усилению спада, тогда как при переходе к денежной накачке, которая должна остановить падение выпуска продукции, эта зависимость довольно резко ослабевает (лето--осень 1992 года). Без дополнительных мероприятий увеличение реального количества денег скорее всего может привести максимум к прекращению спада, но вряд ли к росту выпуска продукции.
Проведенный анализ, на наш взгляд, однозначно указывает на то, что монетарные средства управления (будь то попытка сбить инфляцию денежным сжатием или спад — инфляционным оживлением) в существующих условиях могут регулировать темпы роста цен и спада промышленного производства (а по-видимому, именно эти две цели будут составлять суть промышленной политики в ближайшем будущем) лишь в очень ограниченном диапазоне.
На основании приведенных выше количественных оценок связи предложения денег, роста цен и динамики производства мы попытались прогнозировать экономические последствия двух различных сценариев (сжатия и оживления), которые можно было бы реализовать, опираясь на ограниченные (как показано выше) возможности чисто монетарного регулирования.
Сценарий #1. Денежное сжатие. Судя по тем цифрам инфляции, которые называются последнее время как ориентировочные некоторыми членами кабинета, можно предположить, что темпы роста денежной массы будут снижены на первом этапе денежного сжатия примерно до 10% в месяц. В этом случае через 4 месяца (см. рисунок 1), если обстоятельства будут благоприятны, темп роста цен начнет падать. Через 6 месяцев, исходя из полученных выше характеристик эластичности инфляции по росту денежной массы, можно ожидать падения темпов инфляции до 12% в месяц.
Это очень важный и, можно сказать, этапный момент: при такой инфляции станут положительными существующие сегодня на кредитном рынке процентные ставки.
Все это время объем промышленного производства будет сокращаться с уже достигнутой в июле--сентябре 1993 года средней скоростью 4% в месяц, поскольку реальная денежная масса (насыщенность рынка деньгами) будет существенно меньше критического уровня, определенного нами исходя из вышеизложенных соображений в 30% от уровня начала 1992 года.
Допустим далее, что, если снижение темпов инфляции окажется устойчивым, сформируются новые дефляционные ожидания. Эти ожидания окажут понижающее давление непосредственно на цены, а также на процентные ставки (особенно средне- и долгосрочные) несмотря даже на сильный дефицит денег. Снижение процентных ставок может привести и к некоторому замедлению спада производства.
Положительные процентные ставки будут стимулировать сбережения и уменьшать отток капитала из страны. Эти факторы снизят критический для производства уровень насыщенности рынка деньгами. При сближении темпов инфляции и роста денежной массы (10%) можно еще раз снизить темп роста денег — до 5% в месяц. В этом случае примерно через год после начала проведения дефляции можно ожидать уравнения темпов роста денежной массы и цен на уровне 5% в месяц.
Еще примерно полгода объем промышленного производства, подстраиваясь под сократившуюся реальную денежную массу, будет падать. Упрощение структуры промышленности дополнительно несколько снизит критический уровень дефицитности денег, что может замедлить темпы спада. Общее падение промышленного производства за эти полтора года финансовой стабилизации оценивается накопленным итогом в 30-40% от сегодняшнего уровня.
Таким образом, при проведении жесткой дефляционной политики примерно за год темпы инфляции могут стать низкими (5% в месяц). Объем промышленного производства будет быстро сокращаться весь этот год, а также еще примерно полгода после достижения низких темпов инфляции, но уже с затухающим темпом. Падение за полтора года составит 30-40%, то есть в нижней точке объем промышленного производства составит 35-40% от уровня 1990 года.
Необходимо отметить, что расчеты по этому сценарию проводились со значительной долей оптимизма. Во-первых, предполагалось, что цены достаточно сильно и вовремя отреагируют на денежное сжатие, а этого может и не произойти. Во-вторых, при расчетах предполагалось, что снижающиеся процентные ставки окажут влияние не только на цены, но и на производство, что в условиях столь сильного кризиса обычно не наблюдается. Например, в США во время Великой депрессии очень низкие процентные ставки несколько лет подряд не оказывали влияния на производственный сектор. В-третьих, в расчетах был снижен критический уровень реального количества денег, необходимого для поддержки производства, — в надежде на то, что сжимающаяся экономика рано или поздно сумеет приспособиться к постоянной нехватке денег.
Из всего сказанного следует, что оценка объема производства в нижней точке спада в 35-40% по сравнению с пиком оптимистична. Реальный спад может оказаться и сильнее. Более того, если ситуация будет складываться неблагоприятно (а можно назвать массу случайных неблагоприятных факторов), равновесие (стабилизация производства при низком уровне инфляции) вообще может оказаться недостижимым.
Из всего сказанного, на наш взгляд, следует, что политика денежного сжатия может дать стабилизирующий эффект (даже при всех благоприятствующих успеху допущениях) только к середине 1995 года. Плата за это — полная деструктуризация национальной экономики: ее предельное упрощение, по достижении которого внутренний воспроизводственный и технологический потенциал для ее дальнейшего подъема будет равен нулю, а безработица — исчисляться в десятках миллионов человек.
Более подробный анализ качественного состояния экономики России в случае дальнейшего ужесточения финансовой политики дает совсем неутешительные результаты.
Народное хозяйство обкорнают до сырьевого костяка с двух сторон. С одной стороны, усиливающиеся спросовые ограничения вновь в первую очередь ударят по обрабатывающим отраслям, работающим на конечное потребление: они находятся на передней линии и потому по-прежнему наиболее уязвимы. С другой стороны, традиционной голубой мечтой всех жестких финансистов является укрепление рубля и, соответственно, снижение курса твердых валют. Значит, по переработке ударит высококонкурентный импорт — сначала по производству потребительских товаров (легкая промышленность уже на издыхании, на подходе пищевая промышленность и бытовая электроника), а затем и по выпуску промышленного оборудования.
Экспортоспособным сырьевым отраслям тоже достанется. В условиях стабильного или медленно растущего курса и бодро разгоняющихся внутренних цен экспорт становится неэффективным: уже сейчас вывоз большей части ранее высокоэффективных для этого бизнеса цветных металлов выпала из экспортнопригодного пула (см. подробнее обзор цен в этом номере Ъ). Следующие на очереди — энергоносители.
Конечно, сторонники жестких финансов могут резонно возразить, что в рамках готовящихся ими ограничений и цены будут вести себя гораздо приличнее. Возможно, согласно канону это и так. Но у наших канон пока не получается, а получается как раз наоборот: усилия по ограничению денежной массы и повышению курса рубля сопровождаются ростом внутренних цен — с июля по сентябрь они повысились не менее чем в два раза. Интересным образом этот неожиданный макроэкономический эффект прокомментировал Борис Федоров: министр все списал на рост цен на энергоносители и на этом закруглился, как будто цены на энергоносители — нечто эзотерическое и объяснению не подлежащее.
Отсюда грядущая перспектива российского народного хозяйства в условиях жестких финансов вырисовывается следующим образом. Производство распадется на три крупных сектора. Первый — сырьевые отрасли топливно-энергетического, лесного, металлургического и отчасти химического комплексов. Но даже здесь будут преобладать наиболее простые виды деятельности — добыча и первый передел. Сюда же стоит отнести и понесший огромные потери в живой силе и технике ВПК.
Второй сектор — инфраструктура, завязанная на сырьевой сектор: трубопроводы, связь, транспорт, производство некоторых простых видов оборудования — скажем, нефтепромыслового.
Третий сектор — торговля, сервис, непроизводственное строительство, мелкое производство (простые стройматериалы, местная промышленность, ремесла, отхожие промыслы, охота и бортничество).
При этом наши расчеты показывают, что если спад будет продолжаться тем же темпом, что в августе--сентябре, то уже к началу будущего года экономическая система России станет только такой и никакой иной. Любое же закручивание финансовых гаек способно только ускорить ход событий.
Ближайший пример подобной экономики, который нашли эксперты Ъ, это нечто вроде Венесуэлы. Там тоже нефть, ее инфраструктура, да торговля с ремеслами. Но там нефтяной комплекс хотя бы в частном владении. У нас же при всем при том практически никакой рыночной экономики, во всяком случае в том виде, в каком она грезится в светлых мечтах молодых реформаторов. С этими секторами государство легко и эффективно справится безо всякого рынка, уж что, а планировать монопродуктовые комплексы не составит проблемы.
Индексы промышленного производства в августе (среднемесячный уровень 1989 г. = 100, сезонность устранена)
Электроэнергетика 81,3
Топливная промышленность 68,6
Черная металлургия 45,8
Машиностроение и металлообработка 64,9
Химическая и нефтехимическая промышленность 51,0
Лесная, деревообрабатывающая и целлюлозно-бумажная промышленность 48,1
Промышленность строительных материалов 69,9
Легкая промышленность 43,0
Пищевая промышленность 65,1
Банкротства и банковская система. Вот уже два года одним из основных аргументов либеральных рыночников, которым оправдываются все неудачи российской реформы, является тезис о том, что рыночные механизмы не заработают до тех пор, пока неэффективно работающие предприятия не начнут банкротиться.
Не имея ничего против этого соображения в его академической постановке, эксперты Ъ решили остаться верными основному принципу собственного экономического мировоззрения — "в действительности все не так, как на самом деле".
Размышляя над проблемой банкротств не абстрактно, а применительно именно к сегодняшней российской экономике, мы пришли к некоторым, несколько парадоксальным с точки зрения классического экономического либерализма, выводам.
Основной вопрос заключается в том, почему те же самые российские предприятия, которые в плановой экономике были прибыльными, в условиях рынка стали убыточными.
Классический ответ на этот вопрос: в плановой экономике при отсутствии спросовых регуляторов многие предприятия производят ненужную продукцию, сбыт которой возможен только в условиях госзаказа (включая военный). Адаптация этого общефилософского соображения к конкретике российской экономики в устах либеральных реформаторов сводилась к тому, что плановая экономика страдала "громадьем" инвестиционных проектов, экономическая целесообразность приносилась в жертву политической престижности.
Что ж, "взгляд, конечно, очень варварский, но верный". Однако, по нашему мнению, еще и невозможно упрощенный. Даже если представить себе, что структура экономики идеальна (то есть производятся только те продукты, которые продаются на внутреннем и внешнем рынках), остается еще вопрос цен на первичное сырье и технологической эффективности его переработки. Как мы неоднократно отмечали, внутренние цены в экономике России уже практически вышли на уровень мировых, а технология, естественно, нет. В переработке наши потери существенно больше, чем в тех странах, на рынках которых эти мировые цены устанавливаются. В результате (и это подтверждено расчетами по моделям межотраслевого баланса) в процессе переработки сырья российская экономика (если считать по мировым ценам) не создает добавленную стоимость, а только уничтожает стоимость ископаемого сырья. В мировых ценах российская экономика в целом убыточна.
От ректификационной колонны старой конструкции, даже если самого Джеффри Сакса поставить ею командовать, не дождешься более глубокого крекинга и увеличения выхода легких фракций в соответствии с мировыми технологическими стандартами. Обанкротиться Сакс сможет, а повысить эффективность — нет.
Тот факт, что в процессе переработки сырья из-за технической отсталости экономика России в расчете по мировым ценам теряет, а не добавляет, стоимость можно рассмотреть на примере нефтепереработки. В Ъ#48 на стр. 25 были опубликованы наши расчеты соотношений российских и мировых цен. Так вот по сырой нефти товарный курс составил 298 R/$, по дизельному топливу уже — 864 R/$, а по бензину и того больше — 910 R/$. Из этих данных видно, что в ходе крекинга нефти российская технология накручивает на конечный продукт в три раза больше издержек, чем мировая. Результат налицо — чем легче фракция, тем легче рубль. Можно добавить и еще одну подробность — то что у нас считается мазутом, то есть тяжелой фракцией непригодной для дальнейшего осветления, на Западе покупают как сырье, из которого их технология позволяет еще получить значительное количество высокоактанового бензина.
Существует и множество других примеров на эту тему. Скажем, по тонкому стальному листу товарный курс составляет 690 R/$, по цинку 945 R/$, а по оцинкованному листу — уже 1010 R/$. Отсюда вывод — в российских гальванических ваннах на листовую сталь не столько наносится цинк, сколько растворяется ее исходная стоимость.
Следовательно, банкротства в наших условиях не устранят первопричины кризиса и инфляции, которые на самом деле, равно как и "в действительности", состоят в технологической отсталости и в хроническом и прогрессирующем недоинвестировании. Банкротства станут лишь катализатором процесса упрощения структуры экономики, который и так уже активно развивается в условиях жесткой финансовой политики.
Второй вопрос, требующий рассмотрения. Действительно, предприятия, производящие одинаковую продукцию, делают это с разной эффективностью. Скажем, себестоимость одного кВтч электроэнергии составляет на Саяно-Шушенской ГЭС 30 коп., на Волгоградской — 80, а на тепловых — аж 12-13 рублей. Казалось бы, оставь одну Саяно-Шушенскую — и эффективность повысится, тем более что в "простой" экономике спрос на энергию будет меньше.
Спорить с этим тезисом невозможно. Ведь когда какой-либо член общества умирает от старости, общество в целом омолаживается. Но любой демограф скажет, что такой процесс омоложения не свидетельствует о том, что общество воспроизводится. Для этого нужна еще одна малость — рождение новых граждан.
Так и в нашем случае: реальная эффективность производства повысится (а только на этом фундаменте можно по-настоящему бороться с инфляцией), если те ресурсы, которые "портятся" переработкой на неэффективных предприятиях, будут переброшены на те, которые работают с меньшими издержками и, соответственно, создают большую добавленную стоимость. Это относится не только к сырью, но и к ресурсам финансовым и людским.
Иными словами, чтобы банкротства реально повысили эффективность экономики, в ней должно существовать хотя бы несколько динамично развивающихся производственных секторов, нужно, чтобы капиталам и ресурсам было куда перетекать, помимо сферы обращения. Сейчас же, как уже отмечалось, все сектора и отрасли российской экономики находятся в состоянии тяжелейшей депрессии, что делает абсолютно бессмысленной постановку вопроса о ротации капитала в национальном масштабе. На микроуровне переливчики капитальчиков, конечно, внесут вкладик в борьбу с гиперинфляцией, но при этом достигнут будет соответствующий же результатик.
От банкротств либеральные реформаторы академического толка обычно ждут еще одного стимулирующего (с точки зрения развития рынка) эффекта — оживления деловой активности и расцвета инфраструктуры рынка. Векселя — туда, акции — сюда, те — кредитуют, эти — санируют и возвращают, старый собственник — в долговую яму, новый — в правление. А либеральный реформатор сидит на барабане в треуголке — все с точностью до миллиметра.
В мировой практике так бывало. Вспомним, например, приватизацию железнодорожных дорог и телефонной компании в Англии. Но почему-то бывало и наоборот. Американское правительство, например, выкупило однажды долги "Локхид" и "Дженерал Дайнемикс". Почему? Нам кажется, что ответ нужно искать именно в экономической истории США (а не Зимбабве и Колумбии, как это делают эксперты МВФ). Дело в том, что только экономика США пережила трагедию банкротств в национальном масштабе — во времена Великой Депрессии.
Именно тогда стало ясно, что массовые банкротства наносят страшный удар по банковской системе. В условиях банкротства тают остатки денег на счетах предприятий, снимаются депозиты, сбрасываются краткосрочные обязательства, учредители изымают взносы из уставных фондов. Добавим к этому невозврат кредитов (в том числе и межбанковских), разорение страховых компаний, которые эти риски страхуют, ажиотажный спрос на ликвидные валютные активы и перевод средств за границу, сброс акций самих банков. Добавляют в это блюдо остроты периодические внезапные исчезновения банкиров с деньгами клиентов.
Более того, сидя на дебетовом сальдо или просто имея на корсчете остаток, несопоставимый с объемом ежедневных активных и пассивных операций своих клиентов, банк теряет возможность даже элементарно обслуживать расчеты.
В результате резервы банков тают, ликвидность становится неудовлетворительной, так что говорить о какой-то устойчивости денежного обращения и борьбе с инфляцией вовсе не приходится. Оригинальный выход в свое время из этой ситуации нашел президент Рузвельт. Дабы пресечь панику и спасти банковскую систему США от окончательного разрушения, он объявил о начале "банковских каникул 1933 года", закрыв на семь дней все банки страны. За этим, кстати, в 1935 году последовало и заметное ужесточение банковского законодательства — была поднята планка минимальной величины уставного фонда, введена практика проверки спецслужбами финансового положения учредителей банков.
Здесь уместно процитировать соображение, высказанное авторами популярной в России книги "Деньги, банковское дело и денежно-кредитная политика": "Великая Депрессия преподала серьезный урок, показав, что в период кризиса центральный банк сам обязан позаботиться о том, чтобы предложение денег не сокращалось. Предупреждая любое сокращение в предложении денег, центральный банк должен также позаботиться о том, чтобы ни в коем случае не произошло сокращения активов и пассивов всей банковской системы. Вместо этого после наступления Великой Депрессии Федеральная резервная система (ФРС) допустила резкое сокращение предложения денег в США".
Отметим однако, что сегодня наш ЦБР имеет вовсе призрачные шансы последовать совету авторов цитируемой монографии — профессоров Долана и Кэмпбелла. Ему сейчас хуже, чем ФРС в 1929-1933 годах. Даже если ФРС пошла бы на эмиссию, то этот выброс был бы обеспечен золотыми активами, которые позволили ФРС в самое тяжелое время не отказываться от золотого стандарта и не повышать цену золота. Во-вторых, казначейство США не заимствовало в ФРС на льготных условиях и не изымало в свою пользу прибыль центрального банка. Это позволяло банку верхнего уровня в США даже в условиях краха всей банковской системы сохранить ликвидность собственного баланса. В России даже этого не будет — Минфин не даст. Именно он своими заимствованиями на льготных основаниях сделал ликвидность банковской системы и прежде всего главного банка России заложником бюджетного дефицита. Напомним, что тот же Минфин еще не погасил своих долгов и перед коммерческими банками по дотированию ставок по льготному кредитованию, которое они осуществляли по решению правительства. (Ни много ни мало, а таким образом из резервов банков на беспроцентной основе оказалось изъято более 1,5 трлн рублей.)
Сегодняшняя ситуация в банковской системе России сложнее, чем в Америке 30-х, еще и тем, что развал банковской системы у нас пойдет быстрее, ибо она в существенно большей степени монополизирована и опирается на банки-гиганты, у которых и без банкротств с ликвидностью не все в порядке. "Настоящие" же коммерческие банки завязаны преимущественно на столичный рынок, что тоже не повышает их устойчивости в экстремальных ситуациях.
Таким образом, в результате банкротств и основу из элементов рыночной инфраструктуры — банковскую систему — ждет жестокое "упрощение".
Приватизация. Столь же безрадостная судьба постигнет в случае ужесточения финансовой политики на фоне прогрессирующего спада и последнее "козырное" направление либеральной экономической реформы — приватизацию государственной собственности. Естественно, последнее — только по порядку рассмотрения, потому что по радикальности и неизменности намерений, по масштабам достигнутых результатов это, пожалуй, первое направление реформ.
Приватизацию у нас принято делить на большую и малую. Так вот, малой не грозит ничто. Ее неизбежность не возьмется сегодня оспаривать вслух и самый забубенный этатист. Поэтому предприятия торговли, сервиса, общественного питания будут приватизированы дотла, какую бы политику победившая власть не избрала. Последние сомнения в этом исчезли в июле, когда доля приватизированных предприятий перевалила за половину во всех трех названных сферах бизнеса. Разумеется, "венесуэлизация" экономики весьма чувствительно скажется и на этих сферах (прежде всего дальнейшим падением спроса), но это будут уже частные дела новых хозяев.
С большой приватизацией дело обстоит совсем иначе. Здесь рестрикционная политика сместит акценты настолько, что весь процесс обратится в жесточайшую карикатуру на себя.
И на заре большой приватизации, года этак полтора назад, наблюдатель уже мог предполагать, что один из ее скрытых мотивов не столь благороден, как провозглашаемые: государство не столько дарило новым частным собственникам золотые горы, сколько сбрасывало балласт, будучи не в силах отвечать по обязательствам десятков тысяч гибнущих предприятий. Но до сих пор никому и в голову не приходило, что этот мотив может стать ведущим. А вот теперь может стать именно так.
Между тем все те отрасли промышленности, которым предстоит выжить и в "упрощенной" экономике, — нефть, электроэнергетика, транспорт, ВПК — давно уже добились особого порядка приватизации своих предприятий, который означает скорее отсутствие приватизации. Вот смотрите: указ об особом порядке приватизации нефтяных отраслей вышел 17 ноября прошлого года. Огромные концерны "ЛУКойл", "Юкос" и "Сургутнефтегаз" для управления пакетами акций, закрепляемыми в госсобственности, благополучно созданы. Коммерциализация налицо. А приватизации как не было, так и нет. На чековые аукционы только начинают поступать мизерные пакеты акций второстепенных предприятий отрасли. Можно (и это будет делаться) продавать и чуть большие пакеты, и притом основных предприятий — сути это не поменяет. Государство сохраняет полный контроль над нефтью.
Указ о приватизации оборонных предприятий, вышедший около четырех месяцев назад, приостанавливает едва начавшуюся приватизацию оборонки. Правда, всего на три месяца, но зато здесь же введена целая серия затяжек процесса, которые при желании могут использоваться годами. Пакеты акций, которые государство задумает оставить себе, оно оставит себе не менее чем на три года. Словом, на акционерную волю из ВПК уйдут весьма немногие. Государство сохраняет полный контроль над ВПК.
Нет ни малейших сомнений: широкомасштабную приватизацию правительство будет продолжать, возможно, и широкомасштабнее, чем доселе, но смысл в рассматриваемых условиях она поменяет. Приватизироваться будут — в подавляющем большинстве — те предприятия, чья способность пережить столь глубокий спад и ужесточение финансовой политики более чем сомнительна; сам факт приватизации будет восприниматься чуть ли не как первая стадия процедуры банкротства. Смена собственника сведется к смене ответчика в суде. Легко представить себе следствия такой метаморфозы. Не будем говорить ни об "обмане трудящихся", ни о провале попыток создать "критическую массу собственников", ни о "дискредитации рыночных идей" — укажем лишь на осязаемые экономические последствия.
Ваучер окончательно превращается в бесполезную купюру. Продажа акций: и первичная, и тем более вторичная на глазах усыхает до нуля. Стало быть, в бесполезные купюры обращаются и все акции, уже купленные за деньги или за чеки — безразлично — никакая игра на курсах невозможна, выплата дивидендов вероятна, как снег в июле. Чековые инвестиционные фонды прогорают один за другим, а вместе с ними и порожденные ими структуры. Появление каких-либо иных институциональных инвесторов практически исключено, тем более в условиях "схлопнувшейся" банковской системы.
Фондовый рынок, не успев толком сформироваться, тут же расформировывается, и вместе с ним исчезает надежда на то, что хоть какой-то части несырьевых предприятий удастся привлечь капиталы, необходимые для выживания и развития. Свободный переток капиталов — первейшее условие структурной перестройки экономики — отменяется. А поскольку у находящихся под госконтролем уцелевших отраслей и без того хватает забот (ведь только они и будут кормить страну), то межотраслевых инвестиций не станут делать и они — и на этой территории высокотехнологичная промышленность сможет появиться только при следующей цивилизации.
В итоге жесткая финансовая политика и кампания по банкротствам могут, как нам кажется, заставить российскую реформу сложить одновременно оба своих крыла (инфраструктуру рынка и приватизацию) и камнем приземлиться на аэродром "упрощенной" трехсекторной экономики, в которой места госуправлению (в одиозном духе отраслевых министерств и Госплана) отведено существенно больше, чем цивилизованному рынку.
Сценарий #2. Поддержка производства денежной накачкой. Альтернативой финансовой жесткости традиционно принято считать политику инфляционного оживления производства. В недавнем прошлом (см. рисунок 5) эта политика в России приводила к позитивным (с точки зрения стабилизации выпуска продукции) результатам. Есть смысл попытаться моделировать применительно к сегодняшним условиям перспективы и этой политики, также лежащей в плоскости монетарного регулирования.
Увеличить насыщенность рынка деньгами можно резко повысив темп роста денежной массы, предположим, до 32% в месяц (на 10 процентных пунктов выше текущего уровня инфляции). С учетом спада промышленного производства это обеспечит рост насыщенности рынка деньгами со скоростью выше 10% в месяц (в первый месяц — 14%, затем, когда спад ослабнет, — меньше).
Промышленное производство реагирует на денежную накачку почти сразу. Через 4 месяца темпы спада снизятся до 2% в месяц, а инфляция усилится до примерно 30% в месяц. Через 4-5 месяцев следует начать сокращение темпов роста денежной массы — до 22% в месяц — в надежде, что это равновесный уровень, и инфляция будет к нему стремиться. Насыщение рынка деньгами будет таково, что темпы спада сократятся до 1% в месяц.
Денежная накачка экономики позволит довольно быстро приостановить спад промышленного производства. Можно надеяться, что за год оно упадет всего на 15-17% и составит около 50% от уровня 1990 года. Спад будет продолжаться, хотя и относительно невысокими темпами. Инфляция вначале несколько возрастет (вряд ли выше 30% в месяц), а затем вернется к своему "нормальному" уровню.
На первый взгляд, мы будем иметь ту же ситуацию, что и сегодня, но с меньшим объемом промышленного производства. Однако, как и в первом сценарии, подобный вывод может оказаться слишком оптимистическим. Основная опасность здесь заключается в том, что инфляция может и не вернуться к "естественному" уровню (22%). Когда денежная накачка раскрутит инфляцию, неизбежными станут дальнейший рост процентных ставок и падение курса рубля. Возросшие инфляционные ожидания могут создать кумулятивный эффект непрерывно растущей инфляции. Чтобы поддерживать производство, необходимо будет постоянно вливать в экономику дополнительные деньги (увеличивая темп роста денежной массы). И вместо хотя и высокого, но стабильного "естественного" уровня инфляции мы получим растущий "естественный".
Таким образом, реализация сегодня второго сценария окажется не столь эффективной и относительно безвредной, как в прошлом году в период разрешения платежного кризиса.