Именно к такому выводу склоняет наблюдение за уже неделю трясущим Россию правительственным кризисом. В стиле Ельцина времен его борьбы за престол (1991 год) Гайдар своей отставкой "взорвал ситуацию", вынуждая других участников политической игры к более четкому самоопределению, какового самоопределения они, судя по всему, вовсе не желали. Бесспорно, "взрыв ситуации" является весьма болезненным (см. динамику валютного курса) способом развязки патовых позиций, однако беда в том, что менее болезненных методик российская политика до сей поры не знает.
Со строго конституционалистской точки зрения, происходящее, начиная с 16 января — дня отставки Гайдара, настолько нормально и рутинно, что решительно непонятно, "зачем мятутся народы и племена замышляют тщетное". Лидер партии, проигравшей (или, скажем мягче, недовыигравшей) выборы рутинным образом подает в отставку, чтобы президент поручил сформировать кабинет персоне (Черномырдину), пользующейся доверием победившей коалиции (аграрии, коммунисты, лоббисты из ПРЕС и ГС). По результатам выборов Черномырдин, "конечно, герой и зачем же стулья ломать — от этого казне убыток". Однако вместо того, чтобы радоваться тому, как президент — вопреки обвинениям в тиранических наклонностях — бесстрастно и беспристрастно поручает вести формирование кабинета в соответствии с народным мандатом, рядовые граждане и знатные политики пребывают в состоянии, близком к паническому (вновь см. почти 20-процентный обвал рубля).
Причины паники могут быть двоякими: а) все давно жаждали и жаждут европеизма в деле формирования кабинета, однако смущает качество партий, призванных к участию в благородной европейской процедуре; б) сама европеизация является точным слепком с воспетой Фазилем Искандером "козлотуризации" — "хорошее начинание, но не для нашего климата".
В смысле пункта "а" начавшаяся 16 января паника является лишь отсроченным продолжением паники 12 декабря. Тогда граждан тоже смутила внезапная догадка, что они выбирали не какие-то абстрактные объекты, но объекты вполне конкретные — партии будущей правительственной коалиции. Правда, после 12 декабря больше говорили о чувстве стыда, вызываемом итогами выборов, и можно было цинически утешаться тем, что "стыд не дым, глаза не ест", — теперь же выяснилось, что стыд глаза, может быть, и не ест, но содержимое карманов ест и даже весьма, ибо не только реализация заранее заявленной проинфляционной политики, но даже и намек на таковую реализацию (т. наз. "инфляционные ожидания", за злоупотребление каковым непонятным словом агитаторов ВР весьма осуждали) хорошо чистит карманы. В этом смысле декабрь--январь единообразно доносили до граждан ту свежую и необычную мысль, что на выборах выбирают, а паника могла быть связана с тем, что за время всеобщих новогодних каникул про итоги выборов все успели забыть.
Девственность граждан отчасти понятна. Если люди не боятся отдавать голоса Жириновскому с Индийским океаном, то странно, чтобы они боялись вовсе неиндийских КПРФ, АПР и ПРЕС, сулящих всего-навсего резкое повышение инфляционного налога. Более интересно поведение политиков, которые также отнюдь не испытали большой радости, когда декабрьская "баллотировка по-европейски" 16 января возымела также вполне европейские последствия.
Несколько оживился разве что Григорий Явлинский, предложивший Ельцину свои услуги по формированию кабинета на началах полной carte blanche, однако удачным контрпримером это назвать как раз нельзя, ибо в предложении отсутствует европеизм. Гайдар подал в отставку как бы в связи с тем, что его блок набрал 17% голосов и поэтому не может по европейским правилам сформировать устойчивый кабинет, а Явлинский предложил свои услуги, потому что его блок набрал 8%, отчего кабинет будет не в пример более устойчив. Наличие оптимизма тут проистекает от отсутствия европеизма, хотя и с монархической точки зрения предложение загадочно: если президент, имеющий более или менее приемлемые отношения с Гайдаром, все же не поручает ему формировать кабинет сугубого меньшинства, т. е. не обещает монаршего прикрытия, не вполне понятно, почему на это прикрытие может рассчитывать Явлинский, отношения которого с Ельциным далеки не то что от известной теплоты, но даже и от минимального дружелюбия. Идея поддержать авторитетом короны премьера, не любимого ни Думой, ни народным большинством, ни дружным голосом купечества, ни даже самим монархом, была бы проявлением и не европеизма, и не самодержавности, но разве что монархического мазохизма — в каковом грехе Ельцина до сих пор, кажется, никто не обвинял.
Менее экстравагантные мыслители куда более унылы. Характерно поведение Аркадия Вольского, который решительно отверг, казалось бы, напрашивающееся предложение войти в кабинет и выразил порицание ушедшему Гайдару — именно за уход. Это при том, что еще в декабре соратники Вольского по ГС указывали: "Каждый день пребывания у власти этих людей усиливает конфронтацию" (Александр Владиславлев) и "Кому, как не нам, принимать навороченное ими" (Олег Румянцев). Мудрый Аркадий Иванович рассудил, что одно дело говорить в телевизор, другое дело взаправду "принимать навороченное". Аналогично отсутствие ликования у коммунистов и аграриев, объясняемое тем, что идеал национально-ориентированных политиков более сложен, чем тот, что был изложен в программах, и в реальности сводится к тому, чтобы разом быть и у власти, и не у власти. У власти в том смысле, чтобы иметь доступ к деньгам, не у власти в том смысле, чтобы добыванием денег занимался кто-то другой. В рамках того же европеизма это напоминает не столько структуру собственно правительства, сколько взаимоотношения слабого правительства и сильного профсоюза, регулярно берущего это правительство за глотку, но отнюдь не желающего оказаться на его месте. Поскольку Гайдар как раз предложил аграриям и национальным промышленникам оказаться на его месте, т. е. как бы пресечь
доходно-расходный дуализм власти, это понятным образом не вызывало не то что энтузиазма, но даже и формул неискреннего ликования — "Наконец-то!".
Не доставил Гайдар радости и Черномырдину. Отчасти мотивы премьера и мотивы лоббистов совпадают, ибо черномырдинское ядро кабинета ведало как раз расходами, а теперь ему предложено заняться также и доходами, и это при том, что у внеправительственных лоббистов всегда есть масса поводов отказаться от неприятной перспективы вхождения в кабинет, а у действительных членов такового нет ни желания, ни благовидного повода для отставки. Но тем испытываемые премьером неудобства не исчерпываются. В рамках сложившегося разделения труда Черномырдин работал "добрым следователем", а Гайдар ("монетаристское крыло" правительства) — злым. Успешность разделения способствовала тому, что в правительственных кругах все более начинали говорить о Черномырдине как реальном фаворите президентских выборов 1996 года: крепкий, сдержанный, немногословный, чужд радикализму, опытный хозяйственник, но при том (что, вообще говоря, опытным хозяйственникам никак не свойственно) сумевший не развалить экономику до основания. С отставкой злого следователя поддержание удачного предвыборного образа становится куда более сложной задачей. Если остаться добрым, а без злого вообще обойтись, то добрая гиперинфляция вряд ли сулит победу на выборах 1996 года (если до них вообще дойдет дело), если стать злым, то будут сравнивать с другими злыми (хоть с тем же Гайдаром), и не обязательно сравнение будет в пользу Черномырдина. Наконец, премьер вряд ли желал немедленного выяснения отношений с президентом — более грамотный способ вхождения во власть предполагал как раз плавное и как бы с согласия Ельцина перетекание полномочий в руки премьера. Отставка Гайдара поставила ребром вопрос о том, кому в итоге принадлежит последнее слово при формировании кабинета, а в лобовом выяснении отношений ни Черномырдин, ни Ельцин, похоже, пока не были заинтересованы.
В деликатном положении оказался и Ельцин. Конфирмуя составление кабинета по-черномырдински, т. е. по-европейски, в соответствии с итогами думских выборов, он как бы напрашивался на вопрос: "Зачем тогда монархические полномочия, необходимость которых прежде объяснялась необходимостью обезопасить курс реформ от случайностей политической конъюнктуры?" В развитие тезиса времен Александра I "сердце Государя — лучшая Конституция" президентская команда эксплуатировала тезис "сердце Ельцина — лучший гарант реформ". В итоге получилась неприличность: если в соответствии с волей народа проводить реформы без шока, то зачем нужна ультрапрезидентская конституция и за что страдают в темнице Руцкой с Хасбулатовым; если "просвещенный авторитаризм" нужен, чтобы обезопасить преобразования от колебаний политической конъюнктуры, то где же обещанные авторитарные методы формирования кабинета. К тому же по конституции первый министр — лишь слуга государя, а по жизни Черномырдин — сам себе и слуга и хозяин, причем идти на открытый конфликт с премьером не хочется, а признавать свои монархические полномочия несколько бумажными не хочется тоже.
Наконец, в сложном положении оказалась "демократическая оппозиция", шедшая в Думу с обширными заготовками будущей строгой критики пропрезидентского "Выбора России". Вместо этого "Выбор России" в лице его лидера сам оказался в оппозиции, то есть не только занял нишу, которую ПРЕС и ЯБЛ любовно готовили для себя, но и по ряду параметров (многочисленность фракции, полемические дарования Гайдара, фактическое знание предмета критики изнутри) обещает отбить хлеб оппонирования у "младших демократов". Иллюстрацией к их явной растерянности может служить и воспроизведение Явлинским давнего архимедова тезиса "дайте мне точку опоры, и я переверну мир" — с точкой опоры и дурак перевернет, не то что Архимед, где только взять эту точку опоры, и совсем бессмысленная ругань члена блока ЯБЛ академика Петракова, вдруг нашедшего наиболее адекватный нынешней острой ситуации объект критики и обличившего МВФ в "циничном и хулиганском поведении", выражающемся в том, что мало дает денег. В свете же сложных личных взаимоотношений двух экономистов ситуация вовсе анекдотична: Гайдар, будто подрядившись перебегать дорогу Явлинскому, на сей раз отбивает у него даже и мирную должность демократического оппонента — "придешь домой — там ты сидишь".
Причина устроенного Гайдаром общего неудобства заключается прежде всего в том, что особенность текущей российской политики выражалась, во-первых, во всеобщем желании все решать и ни за что не отвечать и, во-вторых, во всеобщем заклинании (исходящем также и от реализаторов первого тезиса) о необходимости всемерно соответствовать превосходным принципам западной представительной демократии, при которой кто решает, тот отчасти и отвечает, а кто отвечает, тот отчасти и решает. Своей отставкой Гайдар устроил нечто вроде короткого замыкания, соединив первый практический тезис со вторым теоретическим, и в результате российская политика вторую неделю чрезвычайно искрит и дымит.
Проблема состоит в том, что короткое замыкание — не всегда лучший способ починки электроприбора, но и электроприбор, способный только накапливать чрезвычайную разность потенциалов, сам по себе является сильным источником пожароопасности, с чем и связаны периодически устраиваемые в нем более эффектные (путчи) и менее эффектные (отставка Гайдара) короткие замыкания. В ситуации, когда и власть и оппозиция органически тяготеют к аморфному состоянию — "мы и власть, но вроде бы и не власть" — не совсем понятно, имеются ли вообще иные способы разрешать кризис ответственности иначе, как взрывая ситуацию по методике "Ельцин-1991" и "Гайдар-1994".
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ