Сызрань — город небольшой, но располагающий весьма диверсифицированной промышленностью: от молокозавода до оборонных предприятий. Экспертам Ъ показалось поучительным взглянуть на торчащие у всех поперек горла проблемы — неплатежи, безработицу — не с обычной для нашего журнала макроэкономической точки зрения, а отталкиваясь от вполне репрезентативного набора сызранских реалий. Корреспондент Ъ встретился с главами крупнейших предприятий города.
Наши постоянные читатели хорошо знакомы со взглядами экспертов Ъ на текущую экономическую ситуацию, поэтому в нынешней публикации почти не будет наших комментариев к тому, что говорили директора сызранских заводов.
Участники разговора и их город
Директора собрались по приглашению своего коллеги, Владимира Васильева, директора СКТБ "Луч" (бывший оборонный завод со 100-процентным госзаказом; разрабатывал и выпускал сложнейшие радиопрозрачные изделия; в последние годы, утратив госзаказ, лихорадочно ищет заказчиков на любые изделия из композитов). В беседе — прошедшей, естественно, в духе полнейшего взаимопонимания — активно участвовали: Василий Янин, глава городской администрации; Юрий Кубрин, генеральный директор АО "СНПЗ" (нефтеперерабатывающий завод, входящий в нефтяную компанию "ЮКОС"; испытывает изрядные трудности со сбытом продукции — точнее говоря, с получением за нее денег); Виктор Ефимов, генеральный директор АО "Тяжмаш" (прежде выпускал стартовые комплексы для межконтинентальных баллистических ракет; кроме того — турбины, углеразмольное оборудование и многое другое; теперь основные цехи работают 5 дней в неделю, ИТР — 4 дня); Алексей Тарасов, генеральный директор АО "Сызраньсельмаш" (вообще-то выпускает подборщики, копнители и т. п., но сейчас стоит — за исключением двух цехов, работающих для АвтоВАЗа); капитан первого ранга Валерий Котельников, директор механического завода #136 (выпускал задвижки, насосы, фланцы, бетономешалки — встал в день разговора, 21 марта); Юрий Полутин, генеральный директор АО "Сланцеперерабатывающий завод" (завод стоит).
Несколько слов — и о некоторых других предприятиях города. Завод железобетонных изделий стоит; кирпичный — стоит; ликеро-водочный — ясное дело, работает с перебоями; мебельная фабрика (выпускает так называемую "народную", то есть наидешевейшую мебель) — с грехом пополам работает; обувная фабрика еле дышит — нет сбыта; АО "Пластик" перевело ИТР на трехдневную неделю, собирается уволить 700 из 4500 своих работников; завод "Нефтемаш" (около 2 тыс. работников) — стоит; зато завод "Нефтехимзапчасть" работает; мясокомбинат — частично стоит (проблемы с сырьем); хлебокомбинат — естественно, живет на дотациях; мукомольный комбинат, хотя ему и не платят по госзаказу, работает и даже построил два магазина и крытый рынок; большая из двух швейных фабрик, тоже повязанная с госзаказом, стоит.
Понятно, впрочем, что Сызрань — отнюдь не самая депрессивная точка в России: это видно уже из приведенного перечня предприятий. Город не прикован ни к одной из наиболее страдающих от спада отраслей: ни к оборонке, как многие регионы Урала, ни, скажем, к текстильной или легкой промышленности, как иные среднерусские области. И хотя в промышленности города очень ощутима доля машиностроения, переживающего отнюдь не лучшие времена, экономика Сызрани вполне разумно диверсифицирована.
По данным Госкомстата России:
Физический объем промышленного производства в январе 1994 года сократился на 23,1% по сравнению с январем прошлого года. Спад в машиностроении — 52%. Против уровня декабря 1993 года общий выпуск снизился на 17,2%, суточный — на 11%.
И сызранцы очень толково используют свой пока не исчерпанный запас плавучести. Достаточно указать на жилищное строительство: в 1993 году в городе нарастили объем вводимого жилья, создали большой задел на нынешний год. По инициативе городской администрации создан торговый дом "Сызрань", видящий свою цель в снабжении товарами низкодоходных слоев населения — и пока довольно успешно эту задачу решающий. О более отдаленных перспективах здесь предпочитают не говорить: темна вода во облацех. Бог весть, что будет с городом — прежде всего, потому что совсем не ясна дальнейшая судьба здешних промышленных предприятий, пока сравнительно успешно кормящих 176 тыс. населения ("с военными — за 200 тысяч"), из которых почти треть — 55 тыс. — пенсионеры.
Положительное сальдо долго не живет
Наибольшую — и ближайшую — угрозу самому своему существованию предприятия указывают единогласно: неплатежи. Причем с изрядной долей скепсиса относятся к популярному делению на нетто-должников и нетто-кредиторов. В условиях непрекращающегося кризиса платежеспособности заводу долго в нетто-кредиторах пробыть не удается.
В самом деле: неплатежи вынуждают завод чуть ли не каждый рубль на восполнение оборотных средств брать в банке, после чего ему приходится только по кредитам выплачивать чуть ли не по 20 копеек с рубля товарной продукции, зарабатывая на этом рубле большей частью по 10-12 копеек. Вот у "Сельмаша" в сентябре прошлого года было положительное сальдо около 5 млрд рублей, в октябре уже 3,5, в январе — миллиард, а в феврале — 356 млн рублей. Алексей Тарасов говорит так: "Государство забрало у меня своими кредитами все положительное сальдо. Меня государство сделало банкротом. Не я себя сделал, а государство сделало." Ту же судьбу г-н Тарасов предрекает и коллегам — даже таким сравнительно благополучным, как нефтепереработчики: "У СНПЗ сейчас 6 млрд положительного сальдо; не будет в ближайшее время взаимозачета, не пойдут платежи — он выйдет на отрицательный баланс, как и я вышел сейчас."
Так что в некотором смысле деление на нетто-должников и нетто-кредиторов оправдано: возможность начать более или менее нормальную работу какой бы то ни было взаимозачет сулит
лишь последним. А поскольку число этих "последних" все убывает, разговоры о взаимозачете на глазах теряют актуальность: есть нетто-кредиторы — есть проблема расшивки неплатежей; нет нетто-кредиторов — сами понимаете.
Кредиты же — даже и льготные — разрешить кризис платежеспособности едва ли в состоянии. Вот, например, тот же "Сельмаш" вроде бы имеет шанс получить сверхльготный (под 10%) кредит в 8 млрд рублей. Допустим, он его получит — и что же? "3 млрд я плачу долг государству, миллиард я за три месяца задолжал своему коллективу, 1,5 млрд я плачу за мазут, электроэнергию, железную дорогу, автотранспорт — у меня остается только 2,5 млрд рублей для того чтобы купить комплектующие и металл. Мне ж надо начинать работать! И я начинаю работать в апреле месяце (если я их получу), а в июне снова встаю, только мой долг будет не сегодняшние 4 млрд рублей, а на 8 млрд больше." Ведь кредиты делают продукцию дороже, еще более затрудняя получение за нее денег.
Как сегодня заводы исхитряются осуществлять хоть какие-то взаимозачеты — уму непостижимо. Самарские энергетики, к примеру, гонят нефтепродукты в Татарию, те с ними расплачиваются шинами, шины отправляют в Казахстан, меняют на самолет, самолет продают в Китай — и так далее, и так далее. А что на каждом превращении неизбежно идут потери, на это уж никто и не смотрит...
Выход — во всяком случае, важнейший элемент выхода — директора дружно усматривают в государственном регулировании цен — в том числе и своих собственных. Сегодняшняя вольница в ценообразовании (в сочетании с единообразным налоговым прессом — но о нем чуть позже) ведет к неприятнейшим последствиям даже в отраслях, которые принято считать благополучными. Скажем, предприятия нефтяного машиностроения — монополисты, поднимая каждый месяц свои цены, вынуждают нефтяников, а за ними и нефтеперерабатывающие заводы, ограниченные 10-15% рентабельности, поднимать цены на свою продукцию. Россия стремительно движется к тому, что внутренняя цена нефти приблизится к мировому уровню, а цены на нефтепродукты его перешагнут. На Дальнем Востоке уже сегодня продается корейский и тайваньский бензин, на московской бирже уже продавали бензин А-86 (видимо, румынский), вполне реален массовый импорт нефтепродуктов. Юрий Кубрин считает, что уже сегодня из всех заводов отрасли способны эффективно работать только киришский, московский, ангарский и омский; остальным по 40-50 лет, амортизация за 90%, затраты громадные. "Можно еще сто раз повторять: 'рынок, рынок' — но так мы попросту развалим всю свою нефтеперерабатывающую промышленность."
Ведь для того, чтобы выйти на конкурентоспособный уровень, тому же СНПЗ только на завершение строительства установки первичной переработки нефти нужно отложить 15 млрд рублей ("сейчас строители работают — лишь бы работу не потерять, мы даже занимаемся натуральным обменом. Отдаем им нефтепродукты, они меняют на железобетонные блоки, мы с ними делаем взаимозачет по акту выполненных работ...") А чтобы построить современный комплекс глубокой переработки нефти — еще $700 млн. А чтобы такие деньги заработать, нужно много экспортировать, а таможенные пошлины высокие, а экспорт дизельного топлива уже невыгоден, мазута — едва-едва...
Словом, еще немного — и либо Россия будет качать нефть за рубеж и оттуда нефтепродукты — либо введет таможенные барьеры для их импорта. И то и другое — куда как весело.
Впрочем, не дожидаясь правительственных мер, нефтяники сами начинают пытаться сдерживать рост цен. По словам г-на Кубрина, после того как "ЛУКойл" объявил, что на три месяца заморозил в целом цены на нефть, в некоторых регионах пошли вниз цены на бензоколонках.
Правительство никто не любит. Особенно — за налоги
Если на сакраментальный вопрос "что делать?" директора и не имеют достаточно полного ответа, то вопрос "кто виноват?" их не затрудняет. Некомпетентность правительства.
Один из участников беседы рассказал такую историю. Ему удалось найти в Индии заказчика; тот перечислил задаток в $117 тыс., которые предстояло потратить на металл, сделать из него мельницы, сепараторы и так далее. И вдруг по некой телеграмме Минфина эти деньги слизнули в безакцептном порядке за бюджетные недоимки. И теперь под вопросом выполнение контрактных обязательств, грозят огромные штрафы на уровне международного арбитража. Для завода все это чревато катастрофой. Свой рассказ директор закончил резко: "Такие решения говорят о том, что у руля сегодня стоят люди, не компетентные ни в вопросах экономики, ни в каких-либо других. Я встречался на очень узких совещаниях и с Гайдаром, и с Шумейко, и с Черномырдиным — и ни одно из обещаний, которые они нам давали, не выполнено. А сегодня про нас, директоров, говорят: и такие, и сякие, и лоббисты, и красно-коричневые. С некомпетентностью нашего руководства мы к этому и пришли. А дальнейшее — непредсказуемо."
Наибольшее число упреков правительству прозвучало по поводу его налоговой политики. Понятно, что налогооблагаемым субъектам налоги в принципе нравиться и не могут, и не должны — но директора, не ограничиваясь стандартными причитаниями о налоговой удавке, предъявляют аргументированные претензии.
Они вполне основательно отмечают, что когда государство, наше или любое другое, устанавливает уровень налогообложения, оно должно устанавливать его таким образом, чтобы оставшейся прибыли хватало для восполнения собственных оборотных средств. Ведь если ее не хватает, предприятие обречено: не говоря уж о такой немыслимой роскоши, как инвестиции, оно не будет способно поддерживать достигнутый уровень производства, не залезая в долги с каждым проходящим месяцем. Несколько упрощая дело, можно прийти к формуле, с которой трудно не согласиться: чистая (после уплаты налогов) рентабельность не может быть ниже темпа инфляции — иначе завод гуманнее сразу пристрелить, не таская его по налоговым инспекциям. В российской же практике это условие не соблюдается, чему собравшиеся привели немало примеров.
Особое раздражение директоров вызывает "стрижка под одну гребенку". "Сельмаш", скажем, производит продукцию круглый год, а основная часть продаж проходит в два месяца. Так вот, машина, проданная заводом в декабре по цене 5 млн рублей, приносила ему 140 тыс. рублей прибыли, а сегодня он вынужден продавать ее по 10 млн рублей — и терпеть 1,8 млн рублей убытка. Почему? "Так я же ее сделал 10 месяцев тому назад, себестоимость была вот такая — а пересчитывать ее государство мне не разрешает. Налог на прибыль сразу вырос в 21 раз, а общие налоги — в 10-14 раз. И я говорил налоговым структурам: вместо того, чтобы создавать вот такую ситуацию, хоть бы один раз взяли любое предприятие — да и посчитали снизу. Способно оно оплатить вот эти налоги или не способно?"
Конечно, идея считать доходную часть бюджета снизу не имеет серьезных шансов на реализацию, но и "под одну гребенку" стричь едва ли разумно. Хорошо, "Сельмаш" — в сущности, сезонное производство; но нужно ли с единой меркой подходить к какой-нибудь велоремонтной мастерской — и к сызранскому "Тяжмашу", где производственный цикл по некоторым изделиям составляет год? Виктор Ефимов недоумевает: "Как это можно, сразу — с завтрашнего утра! — ввести одно на всех положение? Оно на корню губит либо тех, либо других, ведь нужен какой-то дифференцированный подход, какие-то отдельные положения. Раньше это четко понимали. А мы сегодня, принимая на уровне правительства и президента такие решения, довели до того, что мы внутри России все неплатежеспособны, абсолютное большинство предприятий."
Как дополнительная обида воспринимается авансирование налогов. Как может предприятие отдать налог с прибыли, которой еще не заработало? Ее, может, и заработать-то не удастся, "а уже начислено и пени растут". И деваться некуда — директора в один голос отмечают свою уязвимость: "Мы не умеем прятаться от налоговых структур, мы все на виду."
Тут они, конечно, несколько прибедняются. Но, право, не
слишком. Действительно, налоги казна худо-бедно, но вытрясает из большинства промышленных предприятий, а вот, например, заработную плату все большее число заводов платить оказывается не в состоянии. На сызранском "Сельмаше", скажем, совсем недавно выплатили зарплату за ноябрь.
По данным Госкомстата России:
За январь число предприятий, работникам которых просрочена выплата заработной платы, возросло на 31%, в т. ч. в промышленности — на 48%. Сумма просроченной задолженности на 1 февраля составила 1681 млрд рублей, увеличившись с начала года на 120%; в промышленности сумма задолженности — 934 млрд рублей, ее рост с начала года — 157%.
Участники разговора были единодушны: дифференцированный подход к налогам нужен со всех точек зрения, но прежде всего — как регулятор цен. "Чем выше рентабельность, тем больше должен быть налог на прибыль; тогда ему (вездесущему монополисту. — Ъ) не будет выгодно получать 20% на рубль товарной продукции, а выгодно только 4-8%."
Есть рынок — или нет рынка?
Для многих предприятий остается открытым чрезвычайно важный вопрос: а нужна ли вообще их продукция? С одной стороны, вроде бы нужна — масса желающих ее заказать, приобрести, а с другой стороны, у этих желающих денег нет. А что такое "неплатежеспособный спрос"? Фикция. Поэтому все поддержали слова Виктора Ефимова: "Кредит мне не нужен. Лучше пусть дадут кредиты тем, кто берет у меня продукцию."
Минорнее других настроены представители более сложных производств: "Нет смысла заниматься производством, особенно машиностроением. Наши товары сегодня не нужны никому, и рынка для них сегодня нет — если под рынком понимать деньги."
"Встретил в Москве приятеля, толкового парня, зам. генерального в одной фирме. 'Как живешь?' — 'Вот так.' — 'Деньги получаешь?' — 'Какие-то получаю.' — 'Ну и куда пускаешь?' — 'В производство.' — 'Ты что, с ума сошел? рубль в производство — это же 22 рубля убытка.' Я говорю: 'Борис, от тебя такое слышать... Ты же всю жизнь в военной промышленности работал.' А он: 'Я и сейчас шарашу военную технику, но невыгодно ей заниматься не на бюджетные деньги.' — 'А что делать?' — 'Ну короткими деньгами, коммерческими операциями.' — 'Да мы же не умеем, не те люди.' — 'Это ваши проблемы.'-- и весь разговор.'"
СКТБ "Луч", потеряв три года назад 100-процентный оборонный заказ, вступил в конверсию ("Мы ее в народе конвульсией звали"). Тогда рынок для него нашелся. Владимир Васильев рассказывает: "Сделали по технологическому признаку обзор потенциальных потребителей и пришли к выводу, что рынок есть — авиакосмическая отрасль. Мы объехали четыре завода, заключили с ними договоры и заработали так: берем кредит, делаем продукцию, отгружаем, гасим кредит, берем следующий и т. д. А что теперь? Денег у заводов нет, стоят 20 самолетов на Самарском авиационном заводе, он с декабря нам не платит, 25 самолетов стоят в Саратове, завален Илами-76 Ташкентский завод, в нулевом положении Таганрогский завод. Спрашивается, почему? 'Аэрофлот' сегодня летает на изломанных самолетах — они падают, всем это известно, но у 'Аэрофлота' нет денег закупить новые. А почему он раньше покупал? А раньше были на то государственные программы, дотации, субсидии, которые существуют в государственных и частных авиакомпаниях во всем мире — только в нашей стране их нет. Или зарубежный рынок: Туполев, Ильюшин не слишком успешно конкурируют с Боингом, но своя ниша у них была. И вот из-за полного отсутствия государственной поддержки мы практически потеряли китайский рынок. Когда к ним Гельмут Коль едет, он везет не только политические договоры, он везет и свою авиационную компанию Aerospace Industries: мол, подпишем договоры, а в нахлобучку вы купите 10 самолетов — и китайцы подписывают. Пусть не 10, а 5, но подписывают. У нас же до последнего времени ни один деятель ничего подобного не сделал. А ведь авиационный завод это худо-бедно 25 тысяч рабочих, да еще огромная кооперация..."
И предприятия теряют не только финансовые возможности, но и мотив для технического развития: чем проще у тебя производство, тем легче тебе выжить; теряют наиболее квалифицированные кадры: все присутствовавшие машиностроители жаловались, что их инженеры и классные рабочие массовым порядком бегут либо на ТЭЦ (там самая высокая в городе зарплата), либо на НПЗ "вентили крутить". И обратно их не соберешь — да и незачем: квалификация теряется быстро.
По данным Госкомстата России:
Под влиянием усиливающейся отраслевой дифференциации зарплаты, уровень которой в топливной промышленности (340 тыс. руб. в декабре 1993 года) и электроэнергетике (299 тыс.) в три раза превышал уровень легкой промышленности (86 тыс.) и машиностроения (103 тыс. руб.) (в 1991 году — в 1,5-1,7 раза) происходит межотраслевой перелив численности работающих. В электроэнергетике (+6,8%) и топливной промышленности (+2,4%) она заметно растет, в машиностроении (-9,2%), легкой (-4,6%) и других отраслях снижается; из промышленности в целом за год ушло 978 тыс. человек — 4,8% занятых.
"Сегодня мир коротких денег. Может, и нам диверсифицироваться, 'сникерсами' торговать? Ведь идет примитивизация экономики. Вот у нас вымываются кадры из-за того, что государство вроде бы и заказы дает, а ни черта не платит — и людям не на что жить, и мы вынуждены делать совершенно примитивные продукты, чтобы хоть чем-нибудь кормиться..."
Разумеется, в таких условиях примитивизация экономики неизбежна. "Я прекрасно понимаю правительство, которое если и
"дает деньги, то не на сложные производства, а только ТЭКу — я ведь и сам, на своем микроуровне делаю нечто подобное. Не сферические антенны выпускаю, а подкрылки для 'Жигулей'. Колпаки вот для колес буду делать."
Впрочем, понятно, что упрощение производства имеет и объективно непереходимые пределы. Скажем, можно ли на "Тяжмаше" выпускать косы, грабли или наковальни для сельских кузниц? Нельзя — они окажутся золотыми. Хотя бы потому нельзя, что там цеха по 40 м высотой — и их надо топить. А так как прибыль с наковален топить цеха не позволит, то через несколько лет они тихо развалятся. И опять же: нет цехов — нет проблемы...
Что же будет дальше?
Проблема, конечно, есть: куда девать людей, лишающихся таким образом рабочих мест. А людей таких много.
По данным Госкомстата России:
В 1993 году при сокращении объема промышленного производства на 16% численность занятых в нем уменьшилась на 5%. На 1 января 1994 года в режиме неполного рабочего времени работали более 7% занятых в промышленности, в т. ч. в легкой промышленности — 14%, в машиностроении — 11%.
За последний год только с двух заводов ("Сельмаша" и "Тяжмаша") ушло 3,2 тыс. Куда они делись, неизвестно. Ясно только одно: никто из них в производство не пошел. Большая часть заводов стоит или работает неполную неделю — зато многочисленные сызранские барахолки работают без выходных. "Кого там только не встретишь: и свои, и с других заводов. Что они делают: едут в Москву, на следующий день возвращаются с товаром и здесь продают." Такой вот внутренний челночный бизнес, по мнению директоров, и поглощает пока большую часть ушедших из промышленности. Корреспондент Ъ может засвидетельствовать: поезда уходят из Москвы на Сызрань, забитые под завязку. Даже в туалетах — ящики.
А куда можно устроиться, помимо барахолки? Василий Янин уверенно заявляет, что сегодня работоспособный мужчина может найти в городе работу — но не хочет. "Удивительный все-таки у нас народ. Летом 'Сельмаш' тоже стоял, мы предлагали людям очень хорошие деньги за сезонные работы. У нас создано АО 'Овощевод': там надо прополку делать, посадку. Ты же в вынужденном отпуске, приходи, зарабатывай! Думаете, побежали? Никто не пришел. Или вот на пассажирском автопредприятии не хватает 70-80 водителей, автобусы стоят. И тоже деньги вроде платим неплохие, и готовы переобучить того же слесаря — и никого. Ну хорошо, это, может быть, грязная и тяжелая работа. Но вот в органах внутренних дел — тоже недобор. Дали штаты, около 120 человек — и тоже не идут."
Но конечно, такая относительная благодать — лишь до поры. Если, например, "Сельмашу" не удастся в ближайшее время возобновить основное производство, он сразу выставит на улицу около трех тысяч человек — им все равно нечем платить, уже сейчас работники стоящих цехов (а с ними и руководство завода) получают по 14,6 тыс. рублей в месяц. Так вот, этих трех тысяч человек и хватит для того, чтобы наполнить Сызрань безработными: на барахолке они не нужны — "просто не поместятся, стоять уже негде".
Когда в Сызрани ждут социальных неурядиц? Если удастся пережить апрель и май, то только осенью. Летом-то легче: у большинства участки, под боком река, рядом — леса с грибами и ягодами — народу будет чем заняться. А вот в сентябре или октябре — неизвестно, что будет.
Сам факт, что годами работая "дай Бог, на 50% своих мощностей", промышленность Сызрани сумела до сих пор удержать безработицу в скрытом виде, есть прямая заслуга директорского корпуса. "За нашими спинами правительство имело защиту от общественных катаклизмов. Экономически мы были не правы: лишаясь каких-то доходов, мы должны были на следующий же день сокращать людей. Это другой вопрос — дураки мы или не дураки — но как граждане многие из нас понимали, что нельзя этого делать. Мы любыми путями стараемся платить своим людям, хотя это очень трудно; может, когда нибудь в правительстве все-таки одумаются — и наш потенциал будет востребован."
Впрочем, последняя фраза сказана отчасти по инерции. На правительственные вспоможения (помните: дайте кредит моим покупателям) директора не очень-то рассчитывают. Хотя бы потому, что не без оснований подозревают: "Кому деньги ни отдать, они дорогу найдут: отдай хоть нефтепереработчикам — они сделают один оборот и уйдут в 'сникерсы'".
На частные инвестиции тоже не слишком уповают (особенно оборонные предприятия, которым по полтора года не давали приватизироваться) — в общем, по той же причине.
Так что, похоже, придется Сызрани, подобно Мюнхгаузену, тащить себя из болота собственной рукой. Уже зародилась идея создания в городе промышленно-финансовой группы. До осени можно успеть.
ПОДПИСИ К ФОТО:
Алексей Тарасов, генеральный директор АО "Сельмаш": Государство должно устанавливать налоги таким образом, чтобы прибыли хватало для восполнения оборотных средств.
Юрий Кубрин, генеральный директор АО "Сызранский нефтеперерабатывающий завод": Чтобы построить современный комплекс глубокой переработки нефти, нам нужно $700 млн.
Виктор Ефимов, генеральный директор АО "Тяжмаш": Кредит мне не нужен. Лучше пусть дадут кредиты тем, кто берет у меня продукцию.
Владимир Васильев, директор СКТБ "Луч": Сегодня банки в производство не пойдут. Если они и вложат деньги, то только в небольшие предприятия с очевидной перспективой
.
Александр Ъ-Привалов