В августе театральный сезон в Екатеринбурге находится в полудреме, и лишь неугомонный Коляда и его театр работают.
Искрометная «Курица» начинается с пищания пятисот игрушечных поросят и танцевальной прелюдии под попсовую песенку «Когда я стану кошкой». Режиссер с первых секунд вовлекает зрителя в абсурдно-китчевый мир, хотя герои, казалось бы, из жизни, да и истории, подобные тому, что на сцене, тоже не редкость. Нонна по прозвищу «Курица» — начинающая артистка драматического театра провинциального городка Дощатова, умудрилась одновременно закрутить романы с главным режиссером и актером того же театра и увести неказистых мужчин у ведущих актрис труппы. На месте «преступления», с одним из возлюбленных в куче маленьких поросят и она была застукана женой актера-неудачника.
Сплетни быстро разносятся по театральному общежитию — все в курсе этого любовного многоугольника. Тут и провинциальная женская месть с предложением вылить виновнице на голову трехлитровую банку с зеленкой, и мужская ревность, доходящая до петли на шее. Причем, участники события даже в этой ситуации не расслабляются, помня, что они «дети» Станиславского и продолжают играть, грань стерта: и от фарса до трагедии совсем близко.
Так в кульминационные моменты главная героиня — ревнивая жена-актриса, встает напротив обычного вентилятора и под ветер, раздувающий платье «а-ля Мерилин Монро» вспоминает молодость, читая классические монологи из «Вишневого сада».
Пластические этюды, как и всегда, в изобилии присутствуют у Коляды. В момент исступления одной из героинь к ней является фантазия о мужчине в виде индийского принца, показывающего позы йоги и пародийные движения животом под песню «Джимми-джимми». Происходящее на сцене, правда, далеко от индийского кино, все здесь гораздо стремительнее.
В конце концов роковая «Курица» Нонна с чемоданом покидает своих возлюбленных. Происходит немая сцена, почти как в гоголевском «Ревизоре». Уходит она счастливая и радостная, а им всем надо как-то жить дальше. И, самое интересное, они живут после всего, и они смогут жить дальше.
По этой пьесе Коляды в 90‑е годы был снят художественный фильм, в котором снялись Светлана Крючкова и Наталья Гундарева. Картина получилась уморительно-смешной, однако автору пьесы фильм категорически не понравился: «Я писал трагикомедию, а они сняли водевиль».
Зато в собственной постановке Коляда сделал все, как задумывал. Тем более это несложно с его зажигательными и готовыми на подвиги актерами. Кстати, в спектакле занята почти вся труппа «Коляда-театра»: Сергей Федоров, Сергей Колесов, Антон Макушин, Вера Цвиткис, Ирина Белова, Василина Маковцева, Ирина Плесняева, Евгений Чистяков, Любовь Кошелева.
«Клаустрофобия»
Для Коляды эта работа — один из немногих примеров, когда он поставил спектакль не по своей пьесе. После премьеры некоторые газеты упражнялись в злобных заголовках в адрес режиссера, мол, «гореть ему в аду», «Коляда-ужас, летящий на крыльях ночи». А Николай Владимирович всего-навсего очень натуралистично, дерзко, но вместе с тем, трогательно показал жизнь трех героев, заключенных в тюремную камеру.
Автор пьесы хабаровский драматург Константин Костенко и о себе говорит весьма мрачно: «С 1995 года и по сей день я умираю, но делаю вид, что я — это не я». Кажется, критики наконец поняли, что чернуха, в которой они так долго обвиняли Коляду, была по сравнению с Костенко настоящей «белухой». И если бы кто-то из наших модных режиссеров решил снять фильм по «Клаустрофобии», наверняка назвал бы его «Жесть».
Спектакль — жесткий, но могло ли быть иначе в тюрьме? Хотя кто-то увидит в тюремных решетках и облупленных стенах лишь условность. Трое заключенных — «интеллигент» Гарин, рецидивист Прищепа и обиженный Богом — Немой, он даже без имени. Гарин и Прищепа много говорят о насилии. В итоге заключенный Гарин насилует Немого, а затем — убивает. Убийство выглядит как некий ритуал по спасению красоты в мире ужаса. Звучит мысль, что мальчику не надо жить на свете. Герои убеждены: мы — грязные, погибшие, а он, Немой, не должен «погибнуть» пусть умрет чистым. Вынужденный гомосексуализм становится своеобразной метафорой несвободы.
А сгущенка, льющаяся банками на сцене, как образ — сладкой мечты, привета из детства. Пожалуй, единственное, что очеловечивает опустившихся героев — они иногда бормочут: «Мама!». И в финале делают надпись на полу из сахара, где крупно виднеется слово «МАМА!».
Пожалуй, зрители скажут: мы не хотим этого знать, видеть и слышать про такую жизнь, и они по-своему будут правы. Некоторые выходили из зала в момент крепкого мужского поцелуя в губы, кто-то, заслышав первое нецензурное слово. Но спектакль гораздо глубже темы гомосексуализма в тюрьме.
Становится пронзительно грустно от мысли, что герои, даже такие, могут быть больны одиночеством. Об этом сигналят и кричат их волчьи глаза. Актеры Сергей Колесов, Сергей Федоров, Евгений Чистяков, обритые под ноль, играют про ужас быть запертыми — в клетку или в собственную немоту.
Одна из критиков сделала удивительное открытие: спектакль вызывает у нее отвращение, она ненавидит его за агрессию, и чувствует себя будто изнасилованной после просмотра, но с другой стороны, она испытывает восторг перед происходящим на сцене. Напряжение между ненавистью и восторгом — это, наверное, главное и самое парадоксальное впечатление от «Клаустрофобии».
Елена Серебрякова