Это тот случай, когда нам всем лучше бы помолчать, чем говорить. Монро умер весной этого года, умер так странно, так страшно, так кинематографично, что его уход не только породил массу разной степени достойности некрологов и скоропалительных воспоминаний, но и стал толчком к громким скандалам, которые еще не раз аукнутся разным людям на отечественной арт-сцене. За всем этим потоком очень личных, очень болезненных, растерянных от непонимания (или, наоборот, постоянного ожидания) этой ранней смерти, чуть не потерялось самое важное: о Владике Мамышеве-Монро при жизни писали очень много, еще больше давали писать и говорить о себе ему самому, но никто никогда не написал о нем большого аналитического текста, который бы попробовал осознать феномен "Монро" как практику по-настоящему большого художника. Самые честные из художественных критиков в похоронные недели в этом искренне раскаивались: мы все с ним дружили, мы делали с ним выставки, обнимались на вернисажах, танцевали и выпивали, мы не жалели хвалебных слов при встрече, но никогда никто не сказал ему всерьез, что видит в нем состоявшегося мастера, давно уже вышедшего за пределы двадцать пять лет назад взятой им на себя роли главного художественного фрика страны. Он так любил светскую жизнь и себя в ней, так был во всем этом органичен, что никто и не заметил, как светская эта колготня заслонила год за годом набиравший силу артистизм. Нам стыдно. Но сказать это сейчас еще труднее — чтобы не прозвучало как банальный реверанс погибшему.
Фото: XL Gallery
Фото: Владислав Мамышев-Монро
