— Говорят, ты в Ингушетию. Смотри, украдут. Станешь чьей-нибудь десятой женой. Давай на дорожку чаю выпьем. Может, в последний раз.

Шутка остается неоцененной: до командировки целая неделя, а коллеги и друзья уже успели утомить своими не особо отличающимися друг от друга остротами.

— Слышал-слышал. Валенки с собой возьмите и ватники. До зимы могут и не отпустить, а в яме-то сидеть холодновато будет,— гремит над ухом голос очередного умника.

Все, это, конечно, предрассудки, но в голове не перестают эхом звучать слова: «ингушский след», «ваххабиты», «боевики», «теракт», «режим КТО». Контртеррористические операции в республике стали рутиной: совсем недавно, 24 мая, в Малгобекском районе Ингушетии был ликвидирован Артур Гатагажев по кличке Абдуллах, возглавлявший бандитское подполье. А 8 июля 2014 года Минэкономики России и госкорпорация «Курорты Северного Кавказа» заключили соглашение об управлении туристско-рекреационной зоной в Ингушетии — горнолыжными курортами «Армхи» и «Цори». Победить терроризм туризмом в этом регионе власти пытаются с 2011 года, когда Ингушетия присоединилась к проекту создания туристического кластера на Северном Кавказе, куда уже входили Карачаево-Черкесия, Северная Осетия, Дагестан, Кабардино-Балкария и Чечня. Так куда мы собираемся — в туристическую поездку или на спецоперацию?

— Вы куда? В ЛОК? Снимать нельзя,— говорит человек в форме, забирая наши паспорта для проверки.

Мы въезжаем в Джейрахский район Ингушетии, где среди гор разбросаны главные достопримечательности республики — родовые башни, водопады, лечебно-оздоровительный комплекс «Армхи», он же ЛОК. Без паспорта сюда не попасть, а иностранцам — еще и без специального разрешения ФСБ: Джейрахский район — пограничная зона с Грузией, отсюда и меры предосторожности.

Машина несется по грунтовой дороге. По пути встречаются пасущиеся лошади, коровы и овцы. Дорогу то обступают отвесные скалы, то вокруг зеленой рекой перетекают друг в друга холмы. На одном из склонов торчат каменные столпы, некоторые будто неровно спилены почти до середины. Это Пялинг, башенный комплекс, каких здесь не счесть: Эрзи, Эгикал, Вовнушки и еще десятки древних поселений устремляются в небо 30-метровыми пиками боевых башен. История каждой — история какого-нибудь ингушского рода. Недаром ингуши называют себя галгай (по-ингушски «гIалгIай»), или «жители башен». Есть шанс услышать одну из таких историй вживую — если застанем дома Исропила Чаниева, известного на всю республику старика-горца, поселившегося у Пялинга 24 года назад.

Пока поднимаемся к его дому, смешливые девушки-гиды из комитета туризма республики — обе по имени Хава, одна по образованию биолог — засыпают нас преданиями о родовых башнях, первые из которых появились в Ингушетии еще в X веке.

— Перед тем как начать строить, на выбранное место наливали молоко. Если через неделю оно впитывалось — плохо: это означало, что почвы мягкие и башню строить нельзя. Приходилось искать новое место. Кроме того, обычай требовал возвести башню за год.— Следующий рассказ Хавы-биолога опять про молоко: «Если рождалась девочка, отец замешивал в большом чане известь с кислым молоком. Когда девочка подрастала и выходила замуж, ее муж забирал этот раствор с собой в качестве приданого, чтобы построить свою собственную башню. Секрет этого раствора разгадать не могут до сих пор».

Ингушские башни строились так, чтобы зажженный в них при приближении врага огонь был виден жителям соседних крепостей. Поэтому с неприступных боевых башен Вовнушки клана Оздоевых видны вдали две светлые пирамидки с узкими окнами-бойницами и усеченными верхушками. Они называются Башнями двух соперниц. По легенде их бывшие владелицы когда-то вышли замуж за одного мужчину, но решили жить по отдельности и потребовали построить себе по собственной башне.

Нам везет — Исропил Чаниев дома. Он встречает нас и ведет к себе через сад, раскинувшийся на горном склоне:

— Я родился в Северной Осетии в 1940 году. Когда мне исполнилось четыре года, нас выслали в Казахстан, и вернулись мы только в 1961-м. В Пялинге я поселился в 1990 году — тогда эти места были глухие, дороги не было и никто здесь не жил. С первого дня я оформил крестьянское хозяйство, сделал прописку, сейчас возделываю сад, сажаю картошку, держу скот, есть собственный пруд. Излишки продаю, но в основном все уходит на поддержку семьи: у меня четыре сына и четыре дочери. Пойдемте, я вам все покажу.

Сухой и тонкий как травинка, он преодолевает крутые горки так проворно, что мы за ним еле поспеваем, и быстро идет в направлении башен сквозь сиренево-зеленое марево цветущей мяты.

Если по узкой тропинке спуститься с площадки, откуда открывается вид на родовые башни Чаниевых, попадаешь к пруду. Его горец вырыл сам, огородив дамбой, и сейчас разводит в нем рыбу. У небольшого причала привязана надувная лодка. Если бы не Ураза — 30-дневный пост в священный месяц Рамадан, в течение которого мусульмане с рассвета до заката воздерживаются от еды и питья,— без застолья с жареной рыбой, творогом и свежим хлебом точно не обошлось бы.

— Обязательно приезжайте еще. Здесь пожить надо, в горы сходить,— зазывает к себе в гости Исропил.— У нас и зимой хорошо, видимость даже лучше: нет таких туманов, как сейчас, можно увидеть Казбек.

С давних времен в Ингушетии действует негласное правило: каждого, кто постучится в дом, в течение трех дней хозяева будут кормить, не спрашивая, зачем он пришел. Это правило, отсылающее к эзделу — ингушскому кодексу чести, соблюдается так неукоснительно, что возникает вопрос: а смогут ли здесь развивать гостиницы семейного типа, о которых говорит руководство республики. По пути в «Армхи» заезжаем в село Гули, где вроде бы уже есть такая маленькая частная гостиница.

— Остановиться у меня всегда можно, но деньги я брать не буду,— хозяин дома явно удивлен, что кто-то подумал, будто он собирается на гостях делать бизнес.

Позже этими сомнениями мы поделились с главой Ингушетии Юнус-Беком Евкуровым.

— Это пока что новшество, к которому относятся с опаской. Как только один заработает на этом, произойдет цепная реакция, все захотят заниматься этим бизнесом,—уверен глава республики.— Я помню время, когда в Ингушетии стеснялись таксовать, это считалось холуйством, а сейчас за каждое место бьются.

— А не будет ли считаться холуйской работа в сфере обслуживания туристов?

— Надо понимать разницу между холуйством и гостеприимством. Вы сходите на свадьбу здесь. Кто нас обслуживает? Китайцы что ли за нами ухаживают? Гость — это святое, у нас это в крови. Какая разница, где девушка или парень улыбается гостю — в гостинице или дома?

Пялинг и хранитель его башен остаются позади. Направляемся в «Армхи»— главный и пока единственный горнолыжный курорт в Ингушетии, расположенный недалеко от границы с Северной Осетией. До него предстоит заехать еще в два места: христианский храм Тхаба-Ерды и башенный комплекс Эгикал.

Храм Тхаба-Ерды построен на месте языческого святилища в VIII веке. Хотя он считается одним из древнейших христианских храмов на территории России, христианство в Ингушетии не прижилось: вплоть до начала XX века, даже после принятия ислама, многие ингуши продолжали молиться своим языческим богам. Рассказывают, что во время сильной засухи 1925 года жители Джейрахского ущелья, как когда-то их предки, поднялись на Столовую гору (она же Мят-Лоам), чтобы совершить жертвоприношение в храме божества плодородия Мят-Сели. У неподготовленного человека на это восхождение уходит минимум пять часов, поэтому сегодня на вершину в основном добираются или любители трекинга, желающие покорить Столовую гору (высота — почти 3 тыс. м), или бейсджамперы, не так давно открывшие для себя ингушские вершины. В июле 2014 года у подножия этой горы даже состоялся фестиваль по бейсджампингу.

— Бейсджамперы? Да, прыгают. Это хорошо, пусть прыгают, только здесь осторожнее надо быть. С уважением к горам относиться надо — услышать такие слова от замминистра экономического развития Ингушетии Махмуда Мальсагова, за пару часов до этого с упоением рассказывавшего о развитии промышленности в республике, особенно удивительно.

— C уважением?

— В прошлом году один погиб. Поблизости от того места, откуда он прыгал, по словам местных, находится святилище духов. Они уверены — несчастье стряслось из-за того, что он потревожил их покой.

Тем временем на телефон приходит сообщение от MCHS112: «МЧС России по Республике Ингушетия рекомендует всем туристам зарегистрироваться в ПСО “Армхи” по адресу с. п. Джейрах п. Р. Гудантова №4, тел. 8(928)794-01-49 для обеспечения безопасности и оказания помощи при необходимости». Наши гиды утвердительно кивают:

— Если есть желание самостоятельно отправиться в поход, лучше зарегистрироваться в МЧС. Они рассчитывают примерное время пребывания туристов в горах и в случае, если те не выходят в определенное время на связь, оперативно отправляют группу поиска.

Через полчаса подъезжаем к Эгикалу. Это крупнейший башенный комплекс в Ингушетии, где до депортации 1944 года жили люди. Сегодня селение на южном склоне горы Цей-Лоам необитаемо: дороги между башнями поросли травой. Здесь так тихо, что слышно жужжание пчел и шелест травы на ветру. Неподалеку жмутся к земле небольшие домики с пирамидальными крышами. Это склепы, миниатюрные копии башен, или, как еще их называют здесь, солнечные могильники. В них до принятия ислама ингуши хоронили умерших.

Напротив Эгикала, ближе к дороге, пустует огромный деревянный помост. В прошлом году здесь проходил международный турнир по смешанным единоборствам «Битва в горах», в этом году переместившийся в другое селение Джейрахского района — Таргим.

— А вы приезжали на турнир? — спрашиваем наших попутчиц.

— Нет, что вы! Кто же нас отпустит? Там столько мужчин собралось,— покачав головой, отвечает вторая Хава.— Пойдемте лучше, мы вам могилу писателя Идриса Базоркина покажем. Он умер в Грозном, но похоронен здесь, на родовом кладбище. Обязательно прочитайте его роман «Из тьмы веков». Удивительная книга! Действие происходит в Эгикале. А какая там любовь,— ее глаза светятся от восторга.

Кружа по горной дороге, минуем застрявшие между склонами аулы с компактными мечетями и краснокирпичными домами. «Ингуш — не ингуш, если, заработав денег, он не начинает строить себе дом»,— смеются наши гиды. В селе Ольгети приходится притормозить: здесь прокладывают дорогу, слева на склоне сверкает новым фасадом открытая в прошлом декабре районная больница.

ЛОК «Армхи» встретил свежим запахом сосен и обедом. В столовой главного здания уже все накрыто. Летом в «Армхи» работает летний лагерь. Маленькие дети не постятся, и через минуту здесь появились сначала мальчишки, толкающиеся и переговаривающиеся между собой, следом девочки, молчаливые, держащиеся за руки. Зал наполнился шумом. Кормят здесь вкусно: домашний гороховый суп, котлеты с гречкой, а на третье чай с конфетами из детства — лимонными и черносмородиновыми карамельками. После обеда можно отдохнуть на смотровой площадке ЛОКа, наблюдая сквозь накатившую дрему, как у самой вершины Столовой горы толкаются облака. Заснуть не дают галдящие ребята, тоже высыпавшие на улицу:

— Нарушаешь! Нарушаешь! Нарушаешь! — громко частит самый шустрый, размахивая перед собой палкой на манер полицейского.

История «Армхи» начинается с 1928 года, когда здесь был открыт санаторий. Сегодня «Армхи» — развивающийся горнолыжный курорт с системой искусственного оснежения, канатной дорогой и 1200-метровой трассой. Летом вместо лыж в аренду здесь можно взять горные велосипеды и мотоциклы. Инвестирует в развитие курорта группа «Акрополь» сенатора от Ингушетии Ахмета Паланкоева, уже построившая здесь водно-оздоровительный комплекс «Чайка» с двумя бассейнами — крытым и закрытым, отелем, рестораном и веревочным городком. Группа выступает инвестором и второго горнолыжного курорта в селе Цори, также в Джейрахском районе, который, в отличие от «Армхи», придется строить с нуля.

«Армхи» и «Цори» — часть амбициозного государственного проекта по созданию туристического кластера на Северном Кавказе, который курирует ОАО «Курорты Северного Кавказа», созданное правительством в конце 2010 года. В июне, выступая в Совете федерации, бывший полпред президента в Северо-Кавказском федеральном округе Александр Хлопонин неожиданно заявил, что в приоритете остаются лишь три зоны: Архыз в Карачаево-Черкесии, Эльбрус-Безенги в Кабардино-Балкарии и Ведучи в Чеченской Республике.

— Многие неправильно поняли комментарий Александра Геннадьевича. Он перечислил первоочередные проекты, и мы сейчас делаем все для того, чтобы Цори попал в их число,— пояснил нам Юнус-Бек Евкуров и добавил, что планы по созданию курорта в Цори и развитию «Армхи» остаются неизменными.

Комплекс «Чайка» уже открыт, судя по радостным крикам и глухим шлепкам, доносящимся со стороны открытого бассейна: кто-то с разбега врезается в воду.

— Посмотрите, пожалуйста, там купаются мужчины? Если да, то мы не сможем с вами пойти,— смущенно улыбаются обе Хавы.— Нам запрещено смотреть на голых мужчин.

Купаются. Три джигита: два взрослых и один маленький, упакованный в спасательный жилет, бомбардируют своими телами синюю гладь бассейна, на который выходят окна отеля. Рядом в лесу расположены площадка для пейнтбола и веревочный лагерь. На «тропах» из дисков и лестниц, натянутых среди деревьев, можно проверить ловкость. Если купание в бассейнах, лазанье по веревкам, пейнтбол и мотоциклы в «Армхи» наскучат, а Столовая гора вдруг утонет в тумане, можно отправиться на водопады. Самый большой — Ляжгинский — располагается всего в 15 минутах езды от ЛОКа.

— Раньше, при Советском Союзе, здесь турбаза за холмом стояла,— Сулумбек показывает на холм, за которым сейчас находится погранзастава на границе с Грузией.— Каждый день новые группы приезжали и уезжали в Тифлис, к Казбеку. А когда развал СССР случился, туристов не стало. Ну и война в Чечне… Короче, люди уже боялись приезжать.

Дом Сулумбека Гетагазова, окруженный ульями, стоит у дороги от «Армхи» к Цейлоамскому перевалу. Его дом — единственный в ауле Шоан, который когда-то насчитывал 12 дворов. Почти каждую ингушскую семью затронула депортация 44-го года. Семья Сулумбека не исключение. Здесь привыкаешь начинать беседу с вопроса: «Когда ваша семья вернулась?», а по возрасту человека можно угадать, где он родился. Сулумбеку 67 лет, значит, он родился в Казахстане или в Киргизии. На уточняющий вопрос утвердительно кивает: в Казахстане.

Семья Сулумбека вернулась домой в 1957 году, сразу после восстановления республики. Через три года их выселили повторно — в соседнее Ольгети, где создавался колхоз. В 1960-х молодой Сулумбек переехал во Владикавказ, нашел работу и обосновался там. Но после вооруженных столкновений между осетинами и ингушами в 1992 году ему в очередной раз пришлось оставить дом.

Операция «Чечевица» — одна из причин обострившегося противостояния между ингушами и осетинами. До ликвидации Чечено-Ингушской АССР правобережная часть Владикавказа и Пригородный район Северной Осетии входили в ее состав. Когда ингушей депортировали, районы перешли Северо-Осетинской АССР, а оставленные дома заняли осетины. После восстановления республики в 1957 году Пригородный район оставили в составе Осетии. Местные власти препятствовали возвращению ингушей в район вплоть до принятия в 1982 году постановления об ограничении прописки вновь прибывающих граждан. Но ингуши все равно пытались поселиться в родных местах: плотность населения в Пригородном районе росла, и конфликт между общинами из-за владения землей и домами усиливался.

В конце октября 1992 года конфликт перерос в вооруженное противостояние. В ночь с 30 на 31 октября в селах Дачное, Октябрьское, Камбилеевское и Куртат произошли столкновения. В течение нескольких дней после этого бои продолжались в Пригородном районе, во Владикавказе и прилегающих поселках. К 5 ноября подразделения российской армии, милиция и отряды осетинского ополчения контролировали почти все населенные пункты Пригородного района. По официальным данным, в период вооруженного конфликта — с 31 октября по 5 ноября — погибли 583 человека (350 ингушей и 192 осетина), были ранены 939 человек, 261 человек пропал без вести. Большая часть ингушского населения Владикавказа и Пригородного района бежала из Северной Осетии в Ингушетию.

Последствия этих событий сказываются на жизни двух народов до сих пор, и чтобы это увидеть, необязательно интересоваться этнической конфликтологией: достаточно проехать по трассе «Кавказ» через 105-й блокпост на границе Ингушетии и Северной Осетии, который в народе называют символом взаимоотношения двух республик. С 1992 года на «Черменском круге», образованном пересечением трассы и дороги из Назрани во Владикавказ, дежурят силовые подразделения для проверки автомобилей, пересекающих административную границу. Мощные шлагбаумы, нагроможденные бетонные блоки, камеры наблюдения, колючая проволока. Формально пропускной режим на посту должны обеспечивать федералы, но фактически дежурят осетины, а ингуши соревнуются в историях о «предвзятом» отношении к машинам с кодом региона «06» (Ингушетия). Впрочем, магическое слово «туристы» выручает, и мы быстро преодолеваем пункт досмотра.

Осетино-ингушский конфликт, войны в Чечне, рейды боевиков, бесчисленные теракты и контртеррористические операции ввергли республику в хаос. В 2000-х, отчаявшись найти работу, люди вновь стали уезжать — в другие регионы России, в Казахстан, где остались родственники, и даже в Европу. Один из сыновей Исропила Чаниева с хутора Пялинг 11 лет назад эмигрировал в Бельгию.

— У мужа строительная фирма вместе с бельгийским напарником в Изегеме,— рассказывает Хава, сноха Исропила.— Я живу там уже седьмой год, и только этим летом, получив вид на жительство, смогла приехать на месяц в Ингушетию с детьми навестить родню.

— И как вам в Бельгии?

— Там хорошо, спокойно,— грустно улыбается Хава.— Но скучно. И гор нет.

Тем, кому не удалось уехать, приходилось выживать тут — за счет собственного хозяйства и небольшого бизнеса. Так в регионе вновь стало популярным традиционное для ингушей пчеловодство. Пасеки на колесах и просто ряды ульев стоят повсюду: вдоль дорог, у склонов гор, в полях и по берегам горных рек. Бочонок с ингушским разнотравным медом уже стал классическим подарком для гостей республики.

— При компартии у меня была работа, я был водителем. У меня эту работу забрали, демократию построили. Раньше государство беспокоилось, а сейчас — нет. Получается, брошенный человек,— рассуждает пчеловод Иса Мистоев, чью передвижную пасеку мы обнаружили у Вовнушек.

Исе 56, и его семья живет в селе Хурикау, которое до депортации входило в состав Чечено-Ингушской АССР, а теперь находится на территории Осетии. В Хурикау нет ни центрального водоснабжения, ни газа, ни телефонной связи.

Еще в 2012 году уровень безработицы в Ингушетии составлял 47,7%, являясь самым высоким в России (в соседней Осетии —7,9% в 2012 году). В прошлом году этот показатель снизился до 39,5%. Снижение числа безработных связано с целым комплексом мер: реализацией федеральной целевой программы по созданию рабочих мест, содействием развитию в республике малого и среднего бизнеса, привлечением частных инвестиций в новые предприятия.

Еще до поездки в горы мы посетили разные производства в республике — от крупнейшего завода минеральной воды «Ачалуки» и назрановского завода легких сплавов ВИЛС до яблоневых садов, посаженных по итальянским технологиям, и недавно открывшейся маленькой фабрики по изготовлению первой в Ингушетии халяльной костной муки.

— Два года назад на этом месте ничего не было! — с гордостью показывал нам промышленную площадку в Карабулаке замминистра экономического развития Махмуд Мальсагов.— А сейчас 50 га полностью заняты инвесторами. Это — картонажная фабрика, рядом — предприятие по производству сборно-монолитного бетона, а здесь заканчивают строительство завода по производству алюминиевых и биметаллических радиаторов отопления, на котором будут работать 2 тыс. человек.

Вся республика действительно напоминает одну большую стройку. Не успеваем поворачивать головы: справа заканчивается строительство жилого квартала для семей переселенцев из Чеченской Республики, слева — две новые 18-этажные высотки для молодых семей и детей сирот.

— Вероятно, все строители тоже местные жители?

— Да, большинство ингуши, но есть и гастарбайтеры. Здесь, как и везде в России, их достаточно много, — к диалогу подключается наш водитель.— Таджики, узбеки, вьетнамцы.

— Вьетнамцы?

— Ага, их здесь много. Мне дом помогали строить.

Переглядываемся: вот тебе и безработица. Наши сомнения подтверждает замминистра экономического развития:

— Число безработных — 26,9 тыс. человек — действительно может быть завышено. Многие занимаются мелким бизнесом, не регистрируясь, и стоят на учете как безработные.

Но частные инвесторы, как и везде, предпочитают вкладываться в наименее рискованный бизнес. Ситуация с экзотическими производствами обстоит сложнее. В Назрани есть единственная в России компания Shadi, которая обрабатывает рыбью кожу по собственной технологии и производит изделия из нее. Кожевенник Ахмед Шадиев запатентовал свою технологию еще в 1990-е, но организовать цех по выделке кожи сумел только в 2008 году — спустя семь лет упорных экспериментов с сырьем, которое при переработке рыбы обычно выбрасывают. Он научился выделывать кожу осетровых, лососевых, сазана, толстолобика и других рыб. Ахмед проводит нас через помещения небольшой фабрики в комнату, похожую и на магазин, и на музей одновременно: на столе разбросаны всевозможные рыбьи шкурки, на полках стоит обувь, лежат сумки, кошельки и ремни, на стенах висят картины на кожаных полотнах.

Уникальным производством интересуются крупнейшие европейские компании — Ахмед рассказывает, что недавно ему удалось обработать шкурку гигантского кальмара, и образец, похожий на тонкий китайский шелк, оставила себе Swarovski. Но чтобы заключить с компанией контракт, на фабрике должны выделывать как минимум в десять раз больше кожи. Возможность расширения производства в России кожевенник оценивает пессимистично:

— Столько шуму вокруг было, а толку? Здесь бессмысленно заниматься инновацией. Пытаясь создать более серьезное предприятие, мы сталкиваемся с системными проблемами. Обучать кадры дорого, легкая промышленность не развивается, все ниточки-кнопочки я должен тоже заказывать за границей.

Сейчас кожевенник планирует оставить здесь небольшой цех, а крупный филиал развивать в Европе.

— Он получил и сейчас получает поддержку от государства. Но дальше, чтобы развиваться, построить фабрику, ему требуются большие деньги, которые бюджет республики не может ему дать, а брать кредит он пока не решается. Значит, нужен крупный инвестор, которого мы ему пока не нашли,— прокомментировал эту ситуацию глава Ингушетии.

Мы продолжаем колесить по частному сектору Назрани в поисках мастерской Адама Галаева, известного ингушского кузнеца. Улыбчивый Адам о себе рассказывает просто:

— Я когда-то дал себе установку, что работу буду делать только руками. Отец — на все руки мастер, с детства приучал к труду, и в нашей семье все имеют хотя бы опосредованное отношение к живописи. В общем, к 25 годам я окончательно остановил свой выбор на кузнечном ремесле.

— Заказов очень много,— смеется кузнец в ответ на вопрос о сложностях бизнеса в Ингушетии.— Когда люди говорят, что нет работы, это те, кто работать не хочет. Без разницы, на Кавказе или в Москве: для тех, кто хочет заниматься делом, работа есть всегда. Иначе бы у нас не было миллионов гастарбайтеров в стране.

Жалеет Адам только о том, что из-за большого количества заказов времени не остается на творчество. Скромничает: его дом заполнен изделиями художественной ковки. Времени неутомимому кузнецу хватило и на то, чтобы инициировать проведение в республике международного фестиваля холодного оружия «Кинжал-2014», подготовка к которому идет полным ходом.

— У нас в Ингушетии все очень любят встречную полосу. Хлебом не корми,— пресс-секретарь главы республики Шамсудин Боков недовольным взглядом провожает успевшего вовремя свернуть с нашего пути лихача.— Приехал ко мне знакомый в гости и спрашивает: Шамсудин, вот поясни мне, еду я по своей полосе, а они вылетают мне на встречную и моргают. Зачем? Ничего не оставалось, как открыть ему горькую правду: «Это они просто говорят тебе: подвинься».

Обе Хавы смеются. Та, что биолог, вторит ему:

— У нас еще есть «ингушский форсаж». Это когда машина на полной скорости заходит в поворот или резко срывается с места, да так, чтобы визжали колеса. Пойдете гулять по Магасу или Назрани — увидите.

Уже вечер. Мы возвращаемся с гор на равнину. Девушек давно ждут дома — через полчаса закат, и они наконец смогут поесть. Проезжаем Назрань с ее снующими машинами, заторами у главного рынка, бесчисленными крохотными магазинчиками. Из-за обилия невысоких частных домов из красного кирпича кажется, что попадаешь в деревню, только очень большую. Проезжаем недавно открытый парк, в котором уже зажглись фонари. Ближе к центру города здания становятся выше, на многих красуются аляповатые вывески: «Вырезка, фарш, мясо» на фоне сочного антрекота и бараньих ребер, «Все для хаджа» с гипнотизирующим взглядом из-под хиджаба, «Кондиционеры. Установка», «Стабилизаторы напряжения: лучшие в своем классе».

— Это Зимбабве какой-то,— подобрал хорошее определение для этого буйства фантазии Махмуд Мальсагов.— Надо поднимать культуру вывесок. Когда человек целый день смотрит на это безобразие, разве у него развивается вкус? Вот построим подземный торговый центр, в нем совсем другие вывески будут.

Помимо торгового центра в планах властей возвести в Назрани еще и 30-этажный небоскреб.

Магас совсем другой — улицы ингушской столицы пустынны, особенно в Рамадан. Город, основанный 24 года назад, расчерчен по линейке. Ровные ряды новеньких и строящихся многоэтажек, роскошный отель «Артис Плаза» с изумрудными стеклами, президентский дворец с колоннами и золотым куполом, центральная площадь с фонтанами и одинаковыми деревьями вдоль дорог. Напротив администрации возвышается Башня Согласия — 100-метровая копия древних боевых башен, увиденных нами в Джейрахском районе.

При входе в ресторан в Магасе, где мы собираемся поужинать, висит объявление с настоятельной рекомендацией в связи с Уразой бронировать столы заранее. И действительно, как только садимся, начинают прибывать люди — через 20 минут все столы в нашем зале уже заняты.

— Когда мы только сюда собирались, нас все пугали: украдут. А что, правда, могли?

Шамсудин улыбается:

— Раньше у нас девушек частенько крали. Это же давняя кавказская традиция. К примеру, родители против брака, а молодые любят друг друга — и что остается им делать? Но ситуация стала доходить до абсурда. Едет парень, видит понравившуюся ему девушку и, не спрашивая, затаскивает в машину. А если она до заката не вернется домой, это уже позор для семьи, что проводило к конфликтам. Случалось и так, что, удирая от преследования, похитители попадали в аварии. Поэтому в прошлом году наши старейшины собрались и решили, что теперь похититель должен платить за свой поступок — жертвовать ближайшей мечети 200 тыс. руб., а его сообщники — по 100 тыс. руб. Если же он откажется платить, его семья может быть отлучена от мусульманской общины. Сработало: сегодня о таких историях слышно реже.

На столе начинает появляться еда. Первыми приносят чапилгаш — тонкие лепешки с картошкой, затем бараний шашлык и дулх-халтам (мясо с галушками), лаваш и плошки с особым творогом, залитым топленым маслом, куда надо макать отварной картофель.

— Ты свою жену тоже украл?

Шамсудин смущенно кивает:

— Она была против, чтобы я ее крал, но как по-другому — наши родители не соглашались на этот союз. Сейчас, вспоминая, удивляюсь, как вообще все это получилось. Она почти никогда не ходила одна — на работу приезжала с отцом, обедать ходила с подругами. Но мне повезло. Знали бы вы, как она разозлилась на меня, когда все это случилось, потом со мной долго не разговаривала. Зато теперь мы женаты.

За соседний столик садится большая семья с детьми. Женщины очень красиво одеты — в длинные платья с цветастыми узорами, на головах платки. Впечатляет высота каблуков: сантиметров 15, не меньше.Что такие туфли здесь в моде, стало понятно еще во Внуково, когда к нашему гейту стали стекаться пассажирки рейса Москва—Магас.

— Женщины у нас любят красиво одеваться. Только вот юбки год от года становятся все короче, тогда как у вас в Москве все наоборот. Это понятно. Все-таки XXI век, интернет, хочется большей свободы. Потом, как и вам, надоест,— вспоминаются слова Махмуда Мальсагова.

Нам пора в гостиницу. Магас все-таки ожил к ночи, молодежь высыпала на центральную аллею после долгожданного ужина. Мамы прогуливаются с колясками, дети постарше нарезают круги на велосипедах вокруг фонтана, парни сидят под тентами-беседками, смех, из уличного кафе доносится восточная музыка, а где-то вдали раздается визг шин очередного ингушского стритрейсера. Неизвестно, сколько еще времени понадобится, чтобы в ответ на предложение сгонять на недельку в Ингушетию собеседник не крутил пальцем у виска и туристы стали здесь чем-то привычным. Глава республики Юнус-Бек Евкуров считает, что нужно терпение и впереди еще много работы: «Если нас, и для этого были причины, боятся, то пенять на кого-то уже бессмысленно. Нам самим надо очищаться от прошлого. Только от нас зависит имидж, который мы создаем».

Перед тем как зайти в отель, медлим: темный силуэт гор на горизонте в лунной подсветке похож на театральную декорацию. Вспоминаются слова пчеловода Исы:

— Луны такой красоты нигде больше нет. Я не могу это описать, я такого никогда не видел. Приезжайте сюда в полнолуние, вот тогда все узнаете.

Текст: Маргарита Федорова, Анастасия Горшкова
Фото: Глеб Щелкунов, Тимур Агиров
Видео: Маргарита Федорова, Юрий Жалин
Дизайн, программирование и верстка: Алексей Дубинин, Антон Жуков, Алексей Шабров
Инфографика: Юрий Жалин
Справочные материалы: информационный центр «Ъ»
Выпускающие редакторы: Анастасия Горшкова, Маргарита Федорова
Также в подготовке проекта участвовали: Татьяна Мишанина, Дмитрий Кучев