Пространство женского рода

Японка Кадзуё Сэдзима приехала в Москву, чтобы прочитать лекцию студентам «Стрелки» и рассказать CK о женской архитектурной доле.

Архитектор — очень мужская и неполиткорректная профессия. Люди, озабоченные созданием самых авангардных зданий, придерживаются самых старорежимных взглядов на жизнь. Да и может ли быть иначе?

Когда вы начинаете проектировать дом, вы обнаруживаете, что никакой стиль, никакая философия и никакая новая политическая доктрина не заставит человека летать, вместо того чтобы подниматься по лестнице. Будь он гей, лесбиянка, англосакс, китаец или негр преклонных годов, он должен иметь достаточное пространство над головой, свет из окна слева за письменным столом и правильно расположенный унитаз. И женских сортиров должно быть в полтора раза больше. Вот вам и вся разница, мы не кутюрье.

Поэтому архитекторы редко бывают гомосексуалистами (Филипп Джонсон — исключение, подтверждающее правило), рожают по многу детей и не по-товарищески относятся к женщинам, то есть держат их в черном теле. Всегда в мастерских на женщинах лежит вся черная работа, а главный архитектор-селезень красуется перед заказчиками. У нас царит патриархат. Трудно поверить, но до сих пор тема «Может ли женщина быть архитектором?» всерьез обсуждается на архитектурных форумах, а сонники обещают — «если молодая женщина увидит во сне архитектора, она должна считать это предупреждением о препятствиях на пути к браку». Во всяком случае, в довольно длинном перечне главных архитекторов мира, списке лауреатов Притцкеровской премии, только две женщины. Первого «архитектурного Нобеля» получила в 2004-м британка Заха Хадид, а в прошлом году Притцкером наградили японку Кадзуё Сэдзиму вместе с ее компаньоном Рю Нишидзавой.

Как вы делите с Нишидзавой успех и ответственность?

У нас три мастерских. Одна общая, SANAA, другая — мастерская Рю Нишидзавы и третья — моя, а конкурсы мы делаем вместе.

И сколько лет это продолжается?

Лет пятнадцать уже. У нас с Нишидзавой десять лет разницы. Он пришел в мою мастерскую почти сразу после того, как я ее создала. Он проработал шесть лет, а потом спросил у меня совета, не пора ли ему иметь собственную мастерскую. И тогда я предложила ему стать моим партнером, потому что он казался мне очень талантливым и я не хотела терять такого сотрудника.

Это было в 1995-м примерно — так появилось бюро SANAA (Sejima and Nishizawa and Associates). Кадзуё Сэдзима всегда беспокоится о том, чтобы Рю Нишидзава не остался в ее тени. Но тем не менее в 2010 году именно она получила приглашение курировать Венецианскую архитектурную биеннале, а в этом — что в России несравненно более почетно — позаседать в архитектурном жюри по строительству президентской инновационной деревни Сколково. И вот теперь прочитать лекцию ожидающим ее студентам «Стрелки».

В отличие от Захи Хадид, грузной и матерой, повадкой и статью напоминающей оперную диву прошлого века, Кадзуё Сэдзима — тонкая, стройная японка в маленьких очках, любящая не разноцветные хадидовские кафтаны, а Comme des Garçons. Держится согласно всем правилам утомительной японской вежливости — безо всякой игры и напора. Ее лекции — это комментарии к картинкам. В интервью она чаще всего ограничивается короткими ответами, не разменивается на шутки и искренне пытается правильно понять собеседника.

Легко ли женщине, тем более японской женщине, стать известным архитектором?

Женщинам моего поколения это было трудно. Мы учились архитектуре, и нас, конечно, брали на работу в большие компании, но мы никогда не были там на тех же позициях, что и мужчины. Но нашим матерям и старшим сестрам было еще труднее.

Разве женщина самой природой не предназначена быть архитектором? Она сама, ее тело — первый дом любого человека.

Это забавно, то, что вы говорите, и забавно это услышать от мужчины. Когда я училась, правительство сочло профессиональное неравенство настоящей социальной проблемой и начало заботиться о том, чтобы у женщин были по крайней мере равные возможности. Так что мне повезло, мне дали шанс.

Кадзуё Сэдзима училась архитектуре в токийском Japan Women’s University, а потом несколько лет работала в мастерской у замечательного японского мастера Тойо Ито. Он говорит о Сэдзиме как об архитекторе, который «помешан на простоте и способен соединить материальное и абстрактное». Лишь в 1987 году она рискнула заняться собственной практикой. В 1992-м ее назвали лучшим молодым архитектором Японии.

Когда я спрашиваю Сэдзиму, куда бы она сейчас отправила девушку учиться архитектуре, она говорит, что все равно посоветовала бы начать в Токио, потом продолжить в Европе — «это замечательный опыт: там множество стран, и профессионалы переезжают из одного города в другой, ты встречаешь там людей разных национальностей с разной биографией, все языки звучат одновременно, и это очень полезно». А закончить, быть может, имеет смысл в американском Принстоне. Там Сэдзима некоторое время читала лекции и с большой симпатией отзывается о принстонских порядках и принстонских студентах.

Я напоминаю Сэдзиме о придуманном ею павильоне на Венецианской биеннале 2000 года, который назывался City of Girls,— со стерильно белыми стенами и деревьями, задрапированными белыми лентами, который был населен удивительными существами-девочками с рюкзачками, пригодными и для переноски учебников, и для выращивания ребенка. Критики тут же обозвали его «барбитектурой», но мне это тогда показалось великолепным выражением нежного женского видения пространства.

Сэдзима тут же вспоминает кураторов-мужчин, которые дали ей возможность высказаться, и первым среди них — Арату Исодзаки. А я вспоминаю ее работу 1991 года: общежитие для девушек-студенток в Кумамото, такое же белое, стерильное и удивительно уютное. После этого в 2004-м она получила в Венеции «Золотого льва», а в 2010-м стала командующим всего мирового архитектурного парада и придумала для X Архитектурной биеннале один из самых простых и ясных девизов за ее историю: «Люди встречаются в архитектуре».

На этой выставке она оказалась не только куратором. Фильм о построенном SANAA в Лозанне Rolex Learning Center практически открывал экспозицию Арсенала. Его снял не кто иной, как Вим Вендерс, который клялся, что заставит ee архитектуру заговорить. Меня фильм скорее разочаровал. Усилия режиссера, населившего учебный центр выдуманными персонажами со всех концов света, мне казались напрасными, архитектура в этом не нуждалась.

— Нам уже говорили об этом,— соглашается Сэдзима,— но понимаете, там очень трудно снимать. Все дело в том, как переливается пространство, а статичные фотографии этого не передают. Режиссер добавляет драматизма — это его профессия.

Я говорю, что в здании и так достаточно драматизма. Могу засвидетельствовать, что Rolex Learning Center — одна из самых удивительных школ на свете. Это огромное одноэтажное здание, прямоугольное в плане, местами поднимающееся над землей, с круглыми внутренними дворами. Внутри — совершенно открытое пространство без единой непрозрачной перегородки. Вместо перегородок — искусственные холмы, и волнам пола соответствуют волны потолка.

Этот центр немного похож на 21st Century Museum of Contemporary Art в японской Каназаве, тоже построенный SANAA, но там оболочка обнимала экспонаты, здесь же — самые разнообразные элементы школьного центра. И библиотека, и кафе, и места для занятий разложены в едином пространстве.

— Да, конечно,— говорит Сэдзима.— Вы видите все вокруг и сразу, и, если вы любопытны, вы можете подключиться к любой деятельности, которая в данный момент происходит вокруг вас. Это не классический университет с его коридорами и классами, мне кажется, это соответствует стилю преподавания, принятому в Лозаннской политехнической школе.

Rolex Learning Center строился поперек всех норм, но это не стало поводом для того, чтобы отклонить проект. «Это никогда не будет держаться»,— сказали инженеры. Тогда позвали мостостроителей, привыкших к самым крайним ситуациям и смертельным ущельям. Плиту-основание надо было заливать одновременно как единое целое, и расчет движения бетономешалок был похож на партитуру балета машин, заливающих из своих хоботов специальную смесь. Опалубку составляли 1400 квадратных деревянных кессонов, каждый надо было вырезать лазером и установить по GPS. Их монтаж напоминал игру в Lego. А еще сложнее было их одновременно убрать: лес гидравлических домкратов, мгновенно отпускающих опалубку по сигналу компьютера,— такого даже в высокотехнологичной Швейцарии еще не видели.

— Мне кажется, что мы немного изменили их манеру работать. С нами они научились собирать целые команды лучших специалистов. Но это было непросто. Менялись решения. Для меня было в новинку, что по одному и тому же поводу могут сказать «да», а могут сказать «нет».

В каждом из проектов SANAA есть некая пространственная игра — даже в более привычном с виду New Museum в Нью-Йорке или школе дизайна в германском Эссене, в Стеклянном павильоне художественного музея Толедо, в американском Огайо. SANAA сейчас — одно из самых востребованных бюро в мире, недаром французы поручили ему постройку филиала Лувра в городе Ленсе. В Британии SANAA получило право спроектировать меняющийся каждый год парковый павильон галереи Serpentine в Лондоне. Обходя деревья, эта сложная в плане зеркальная поверхность поднимается и опускается на тонких опорах. «Местами это крыша,— говорит Сэдзима,— а местами стол».

Однажды партнеров спросили, что они еще хотели бы спроектировать. «Он мечтает спроектировать церковь»,— сказала Сэдзима. «Она хочет построить школу»,— сказал Нишидзава. Наполовину их желания исполнились. К тому же они построили штаб-квартиру Christian Dior в Токио, магазины Prada в Гонконге и шоу-рум Derek Lam в Нью-Йорке. Так что в числе их увлечений — еще и модные магазины, являющиеся школой жизни и музеем стиля для жителей современных городов.

— Любите магазины? — спрашиваю я Сэдзиму.
— Очень люблю.
— Как женщина?
— Как архитектор.