Встретился с Сергеем Капковым, новым директором Парка культуры,— это теперь модно, с ним все встречаются. Разговаривали про парк. Он там вовсю наводит чистоту к переезду Дарьи Жуковой с музеем современного искусства, а я все спрашивал, что будет дальше, когда все будет чистым. Это он не вполне знал, да и я тоже.
Парк по смыслу — это образ рая. Парк культуры так и строился — это был сталинский рай, где среди благоухающих кущ бродили души физкультурников. Но и после того, как кончился Сталин, рай не кончился. Просто изменился образ рая, стало ясно, что рай — это Запад. И даже когда кончилась советская власть, то рай тоже не кончился, потому что выяснилось, что рай — это свобода.
Теперь мы несколько ужаснулись этому образу рая, особенно в преддверии переезда Даши Жуковой, да и как не ужаснуться. Однако вопрос в том, какой другой образ рая сейчас есть. Что там должно быть, в раю? Чего хотелось бы, на что рассчитывать?
У архитектуры есть такой смысл, чтобы убеждать, что все вокруг тебя правильно и осмысленно. Например, если общество строит коммунизм, то архитектура должна убеждать, что его построить можно, и даже уже что-то и построено, и это прекрасно. А если оно верит в Бога, то архитектура убеждает, что Бог есть и он прекрасен. А если оно верит в Разум, то она убеждает, что все вокруг прекрасно и разумно. Есть некий большой смысл, а архитектура тебя приобщает к нему, и ты становишься частью этого смысла, перевоплощаешься в смысл своей жизни. Отчасти это отношения мифа и ритуала: архитектура ритуальна по отношению к какому-то большому мифу, который разделяет большая часть общества.
Ну и какой у нас нынче миф? Чему мы поклоняемся? В чем наша вера?
Это оказывается довольно трудно сформулировать. Вернее, формулируется это довольно легко, но с враждебных позиций. Люди, которым не нравится современная жизнь, упрекают современников в поклонении мамоне, земным благам, бесконечному потреблению, в то время как следует действовать иначе. Упрекаемые не соглашаются, говорят, что они не такие, а другие. Но какие — это сказать трудно.
Я, честно сказать, думаю, что как раз такие, но в положительном смысле. То есть они поклоняются потреблению, но не видят здесь греха. Напротив, центральным мифом капитализма является то, что потребление нравственно и прекрасно. Это довольно сложный и приятный процесс.
Основа тут не деньги, как наивно принято думать, а свобода — деньги просто субститут свободы, поскольку они свободны относительно того, на что их можно потратить. Свобода — это, помимо прочего, неопределенность, потенциальная возможность иметь что угодно, быть кем угодно и делать что угодно до того, как ты кем-то стал и что-то сделал. Так происходит в любой общественной системе, но общество потребления постоянно заботится о сохранении свободы и даже ее приращении уже после того, как ты кем-то стал и что-то сделал. Тут есть много разных ухищрений — вопросы ликвидности имиджа, обмена определенностями, постоянное поддержание в себе разных идентичностей привлекают самое пристальное внимание. Суть капитализма — это миф о вечном возвращении свободы, когда, уже потратив свои деньги и время своей жизни на то, чтобы кем-то стать и что-то приобрести, ты можешь, если вложился в достаточно ликвидный актив, все это продать, вновь стать никем и ничего прошлого не иметь.
Архитектурно-пространственное соответствие этому мифу — вещь сложная невероятно. Дело в том, что вся европейская архитектурная традиция строится на идее воплощения идеала. И человек через архитектуру тоже должен воплощаться в репрезентацию этого идеала. Коммунистического, христианского, просвещенческого — это неважно. Важно то, что в обществе потребления никто не хочет ни во что воплощаться окончательно. Он хочет обменивать часть себя на некоторый вариант identity, но так, чтобы часть его оставалась ни в коем случае не разменянной. С тем чтобы была возможность приобретения какой-то другой identity, продажи предыдущей, и вообще чтобы был ресурс для обменного оборота. Исходя из этого, идеальной архитектурой общества потребления должна была бы быть такая, которая никогда не равна себе самой. Она должна все время изменяться, предоставляя человеку возможность никем окончательно себя не чувствовать, но почувствовать себя разными людьми понемногу.
Было такое явление — средневековый театр. Он строился как подземная улица, на которой стояло множество сцен. Там ставились христианские драмы, и сцены были евангельские — дом Марии, дворец Пилата, Голгофа. Актеры по подземным переходам перелезали из одной сцены в другую и вылезали наверх, становясь то архангелом Гавриилом, то одним из бичующих, то Вараввой. Вот это идеальная архитектура для общества потребления.
Сегодняшний образ рая, каким мы его видим в Париже, Лондоне или Риме,— это такое пространство, где еще ничего не потреблено. Движение не на машине, а на роликах, скейте, велосипеде, лучше взятых напрокат, но в принципе столь ничтожных по цене, что ею можно и пренебречь. Двигаясь на скейте, ты можешь прорасти в обладателя любой машины, а купив «Мерседес», ты уже становишься обладателем «Мерседеса». И нужно, чтобы Wi-Fi был бесплатным и рос прямо из травы. И дома чтобы не было, а была природа, в которой дом может возникнуть любой. Рай в этом смысле — это такое место, где жизнь еще не прожита и первый доллар еще не разменян, хотя ты уже взрослый и можешь сам решать, как ее прожить и на что его потратить.
Я думаю, что примерно такой рай и возникнет в итоге в парке Горького. Но боюсь, что этот образ рая не будет востребован в должной мере. Потому что это не рай, это чистилище. Это место, где ты освобождаешься от груза предшествующих решений и покупок. А настоящий сегодняшний рай — он выглядит по-другому. Это большой торговый комплекс, когда ты в него только вошел и можешь купить все, хотя еще ничего не купил. Сегодняшний рай нуждается не в чистоте, а в торгующих.
Кстати, вы, вероятно, знаете, что тинейджеры перестали тусоваться в парках. Они предпочитают торговые комплексы. Прямо с утра туда приезжают. На роликах катаются, скейтах, мороженое едят, соки пьют, иногда в киношку ходят. И целыми днями там тусят. Как раньше в парке.