В интервью Сергей Собянин так описал процесс принятия решения о расширении Москвы. «Чья была идея расширения Москвы?» — спрашивает газета «Ведомости». «Могу рассказать,— отвечает Собянин.— Для меня было очевидно, что Москва в действующих границах задыхается… Поэтому мы с президентом обсуждали этот вопрос. Идея с переносом федеральных структур в большей степени его идея, и она придала особую яркость этому проекту». Рассказ выглядит довольно фантастично в том смысле, что решение об увеличении города в два с половиной раза как бы сначала зреет в отдельно взятой голове мэра, а потом решается «на двоих», хотя кажется, что тут были бы уместны какие-то проработки экономистов, географов, ну и вообще, чтобы кто-то еще подумал. Однако, судя по тому, что дело это возникло как гром среди ясного неба и все возможные эксперты в ответ на вопрос, что это было, только возвышенно мэкали и диву давались, Собянин тут не врет, а так оно и было.
Способ решения проблемы кажется совершенно нецивилизованным, но это только с наших позиций. В цивилизации феодальной это самый нормальный и просвещенный способ действия, вовсе не отличающийся от того, как, скажем, действовал Иван Данилович Калита, отправляясь в Орду выпрашивать ярлык на княжение. Вопрос о присоединении к Москве Владимирского, а потом Новгородского княжения он решал с ханом сам-друг, и экспертов там никаких не было, потому что их не было вообще. Дмитрий Анатольевич и выступает здесь в роли Узбек-хана, благосклонно относящегося к своему Собянину и жалующего его ярлыком на правление в Забутове и до Пахры.
Согласитесь, в таком ракурсе следует признать крупный феодальный успех Собянина, умело отхватившего земли от своего лопуха-соседа. Однако ж не слыхать рукоплесканий его важным земельным приобретениям. Обыватели волнуются в рассуждении, не случится ли какой экспроприации их дачных хозяйств на присоединенных территориях, потому как государственный нрав знают. Но и эксперты тоже не рады. Некоторые, более позитивные, как, скажем, академик Вячеслав Глазычев, говорят, что прямо осуждать рано, надо сначала посчитать, что получится, про¬ана¬ли¬зи¬ро¬вать, и уже потом, если станет ясно, что ничего не получается, тогда осуждать. А некоторые, как академик Юрий Бочаров, уже придумали, и выводы у них самые мрачные. Решение о расширении Москвы, с его точки зрения,— глубоко ошибочное решение, крайне вредное для развития России в целом. Москва и так высасывает из России деньги, причем в жуткой пропорции (пять к одному), и людей, а теперь она станет в два с половиной раза больше. Москва — это болезнь России, и мы не нашли ничего лучшего, чем увеличить ее в два с половиной раза.
На первый взгляд проблема в том, что оценка действия производится не в тех координатах, в которых оно совершено. Сергей Собянин действовал в феодальном обществе, где вопросы государственного управления решаются лично и малым кругом людей, а его судят с более поздних позиций. Критики оказываются на стадиально более высокой ступени, чем действующие политики, и отсюда возникают трения и недопонимания. Вопрос, однако, в том, на какой ступени стоят критики, важно осознать, на каком уровне мы осмысляем проблему.
Джон Фридман в 80-х годах прошлого века создал теорию глобальных городов. Суть этой теории в том, что в рамках процесса глобализации возникают «места глобальности» — мировые города, экономика которых в малой степени связана с национальной экономикой. У них есть вполне вычленяемый набор признаков. Это появление офисов глобальных компаний (Москва тут входит в первую десятку городов мира), это дороговизна жизни (тут у нас прямо-таки первые места), это большое количество мигрантов и связанные с ними межнациональные проблемы, это основные маршруты перемещения жителей (жители Москвы больше ездят на мировые курорты и в мировые столицы, чем по России), это джентрификация, когда бывшие бедные кварталы сносятся, бедные жители выселяются на окраины, качество городской среды возрастает, она повышается в цене и богатые занимают места бедных, это транспортные проблемы и т. д. и т. п. Я хочу сказать, что по всем этим характеристикам Москва является глобальным городом, и это очевидно любому. Ее вообще бессмысленно соотносить с экономикой России или тем более Московской области, она является одним из «мест глобализации».
Но это такое специфическое место, где джентрификацию называют «точечной застройкой» (противопоставляя ее «комплексной», понятию из эпохи хрущевских микрорайонов), проблему мигрантов рассматривают в аспекте или девиантного поведения Рамзана Кадырова, или — правильно ли резать таджикскую девочку, а вопросы соотнесенности с мировым контекстом осмысляют исключительно в параметрах сходства и различий между управляемой демократией и демократией вообще. Тут чаще печалятся по поводу несходств и всерьез опасаются нового витка сталинизма, хотя какой к черту Сталин, если девять десятых вращающихся в Москве денег непосредственно включены в мировые финансовые потоки?
В качестве гипотезы я осмелюсь высказать предположение, что у нас просто нет языка для того, чтобы назвать, что с нами происходит, мы осмысляем это в рамках той понятийной логики, которая нам досталась от советских времен, к тому же основательно ее подзабыв. Мир вокруг совершенно изменился, наполнение брежневской Москвы почти ничего не имеет общего с сегодняшней, но у нас нет координат для ориентации. Это примерно как ходить по Тель-Авиву с картой Киева.
Но я думаю, тут открываются определенные перспективы. Дело в том, что глобальные города конкурируют между собой, оттягивая к себе людские и финансовые ресурсы. В принципе эта конкуренция осмысляется так, что выигрывает самый продвинутый, тот, у кого лучшие технологии в экономике, политике, связи, транспорте, экологии и так далее. Однако на самом деле это неполное представление об этом рынке, поскольку перед нами не техническая, а географическая конкуренция. В географической конкуренции притягательными могут быть довольно-таки архаические местечки, у них есть свои милые плюсы. Москва в этом случае может брендироваться как архаическое местечко среди глобальных городов. Это такой мировой город, где жители по сю пору опасаются роста, где до сих пор нет чайна-тауна, проблема мигрантов сводится к тому, чтобы националисты не бузили на Манежке, а вопросы расширения города и вовсе решаются как при Иване Калите.