Citizen K начинает проект «Повестка дня», в котором его герои рассказывают о том, в чем они видят смысл сегодняшней жизни
Однажды в 80-х я ездил с группой увлеченных архитектурой людей в Яхрому. Была оттепель, один архитектуровед провалился под лед, неглубоко, чуть ниже пояса. Физически это был очень мелкий человек с большой, раза в полтора-два его больше, женой. Он сидел в автобусе, укрытый ее серым пуховым платком, из-под которого внизу торчали тонкие синие ноги. На автобусной печке сушились его брюки, распространяя легкие серые облачка, он мелко стучал зубами и смотрел вокруг с затравленным интересом. Жена говорила не останавливаясь. «Он мне сразу сказал, что детей, Валечка, у нас не будет, а наши дети будут малые города». И она была такая крупная, что по стати, пожалуй, способна была родить небольшой город, а по его виду было ясно, что пусть дети не по его части, но по малому городу он мужик заводной.
Иных родителей дети тем, какие они есть, повергают в отчаяние. Это верно и в отношении русских малых городов. Степень их нестроения, когда что ни дом, то невпопад, превышает ту меру хаоса, которую приличный человек готов впускать в свою жизнь и сознание. Кажется, что естественно так получиться не могло, были предприняты какие-то специальные усилия для достижения особенной несуразности.
И это, похоже, так и есть. Есть гипотеза, что русские города строились не как Бог на душу положит, а в соответствии с законами, изложенным в Кормчей книге. Трудно сказать, читали ли наши древние зодчие эту книгу, но книга была. Это свод правил, по большей части церковных, изложение постановлений Вселенских соборов, но также и мирских установлений от естественного жизненного уклада до юридических норм. Там есть «Законы градскаго главы различны в 40 гранях» — избранные статьи Прохирона императора Василия Македонянина, и в том числе чин закладки городов. Который включает правило «прозора» — разрывов между соседними домами. Изначально это был текст про строительство приморского города на горе, и закон мотивировался необходимостью сохранения за каждым домовладением права видеть море. Это очень правильное установление.
Во всех русских списках Кормчей книги, c XIII по XVII век, обязательно упоминается это море. Историки градостроительства не придают этому большого значения, но, я думаю, здесь возможен другой взгляд. Древнерусские люди ведь относились к переводам греческих текстов буквально, видя в них своего рода ритуальные формулы: чуть иначе скажешь — и все пойдет вкривь и вкось. Вспомните историю раскола. Нельзя ли предположить, что русский градостроитель надеялся — если все расставить по Прохирону, то случится чудо, и, скажем, из Яхромы станет видно море.
Фото: Алексей Тихонов
Окажется, образно говоря, что прямо-таки здесь разорваны трех измерений узы и открываются всемирные моря. Ради такого чуда, согласитесь, можно пойти на любой прозор, ведь выход к морю — это вековая мечта русской государственности. Причем то, что море не открывалось, было делом понятным — ведь в совершении ритуальных действий очень важно не ошибиться, а попробуй не ошибись, когда целый город городишь. Не уследили, Васька баню поставил в прозоре, и все, фьють — нету моря.
Иногда кажется, несколько излишне буквальное, магическое отношение к зарубежным установлениям, по разным причинам близким нашему сердцу, осталось с нами по сию пору. Сегодня, скажем, все мы, думающие и чувствующие люди, согласно связываем главные упования души с тем, чтобы избрать Геннадия Андреевича Зюганова президентом России. И это настолько абсурдно, что даже непонятно, как могло произойти такое настроение.
Отдельные ходы, приведшие к нему, исполнены возвышенной благонравности. Потому что демократия — это когда вот честно, по-настоящему честно, а не так, как у нас. Уважение к европейским конституциям соединилось с нравственным раскаянием за сомнительное с точки зрения этической преемственности благосостояние. Тревожное чувство нечистоты жизни вывело нас на улицы, и мы там ходили, а кто-то стоял. Не то чтобы у нас были какие-то новые идеи относительно того, как надо жить. За последние 20 лет идеи не изменились ничуть (нужно, чтобы все осталось так, как у нас есть, но при этом все стало бы как в Европе). Но произошло повторное дуновение того же ветра, нанесло чувства, что все получится. Надо только честно проголосовать, честно все подсчитать, честно принять все, что подсчиталось, и мы преобразимся. Перестанем брать деньги в конвертах, избавимся от греховности и никогда, даже ночью в пустом городе, не будем проезжать на красный свет.
Будущее, однако же, пусть не полностью определено, но заключено в препротивнейшие рамки: Путин и Зюганов, и не то чтобы думающие и чувствующие люди этого не осознают — это известно всем, и прекрасно известно. Хорошо хоть если Путин победит в первом туре — тогда у нас останется возможность презирать его как главного нечистотника. А если он выйдет во второй тур с Зюгановым, тогда ведь придется как-то даже мысленно подталкивать его к тому, чтобы он чего-нибудь пофальсифицировал, а потом чувствовать себя соучастником, как в 1996 году. Причем это все очевидно, но говорить об этом вслух в приличном обществе вот уже месяц как строжайше не принято. Говоришь, и явственно ощущаешь повисший в воздухе привкус святотатства, будто публично попытался предположить на приеме в посольстве, что Ее Величество королева Елизавета тоже отчасти взяточница.
Таинственным образом это настроение ничуть не мешает с крайним энтузиазмом относиться к предвыборному процессу, следить за малейшими изменениями пейзажа и развивать гражданскую активность путем гуляния по улицам. Мне кажется, что объяснить это иначе, чем через ритуальное отношение к европейским нормам государственного устройства, не представляется возможным. Подсознательно мы веруем, что если правильно соблюсти ритуал и провести выборы со всей тщательностью и усердием, то вдруг явится чудо, и неважно, Зюганов ли, Путин ли — преобразятся и станут сосудами демократической законности и христианской справедливости. И хотя ни разу такого не получалось, но кого это останавливает? Главное — точно исполнить ритуал, и тогда из каждого окна откроется вид на море.
Я насчет будущего. Совершенно очевидно, что в ближайшем будущем нас ждет жесточайшее разочарование. Или Путин, или Зюганов — в любом случае мы в очередной раз убедимся, что моря не видать.
И мы не в состоянии придумать для страны сколько-нибудь пристойной повестки дня, и нет у нас рецепта, как жить, и, в сущности, и Путин не так уж плох по сравнению с Зюгановым, а кабы не тотальное воровство и презрение к окружающим, так и что ж? Если они в принципе демонстрируют нам уважение и оставляют в знак этого уважения нам разные бонусы с дивидендами, то мы, со своей стороны, тоже ничего более пристойного придумать не можем, хотя и презираем за это и их и себя. Ну, то есть мы обфрустраемся по полной, если только любимого мною Леонида Парфенова на волне протеста не сделают начальником телевидения, и он тогда как-то нас утешит.
Кстати о Парфенове. Откройте «Нашу эру», и вы обнаружите, что 1972 год, скажем, сильно отличался от 1978-го. В 1972-м было ощущение живого надрыва глобального шестидесятнического проекта — и в песнях Галича, и в смерти космонавтов, и в семиотике Лотмана, и в «Вопросах философии» Мамардашвили. В 1978-м люди ушли в малые миры — в деревенщики, в Простоквашино, в грузинские горы «Мимино», в ранневизантийскую литературу Аверинцева — они больше не перестраивали мир, а пытались разглядеть порчу в истоках. Это совсем другая проблематика. Но Брежнев в 1972-м никак не отличается от Брежнева в 1978-м, даже китель с медальками тот же самый. Время движется, но движение отсчитывается не по Брежневу.
2004 год довольно сильно отличается от 2012-го, но не тем, как изменился Леонид Парфенов, или Борис Акунин, или Дмитрий Быков, или Людмила Улицкая, или еще кто-либо из достойных людей. Они какими были, такими и остались, и никакого нового прозора куда-нибудь не открылось. А отличаются годы Путиным — ой, он стал совсем другим, был полковник перед прыжком в диктаторы, стал удав, опасающийся бандерлогов. Но это значит, что политика съела время. У нас нет другой повестки дня, кроме политической.
В сентябре прошлого года, когда Медведев и Путин поменялись местами, над городом вдруг повисло ощущение выпадения из времени и утраты смысла жизни. Их повестка схлопнулась, распространив в воздухе то, что называется horror vacui, ужас пустоты.
И было даже ощущение, что в этой пустоте что-то начнет зарождаться. И оно оказалось ложным.
Вместо этого произошел взрыв в политической повестке, в поисках смысла самые достойные люди вышли на улицы и изумились тому, как их много, и с тех пор уже два месяца ходят изумленные и воодушевленные собой. Этот взрыв вобрал в себя все возможные повестки, даже моду осенне-зимнего сезона 2011–2012 иные объявили политическим протестом и революцией, не говоря уж о литературе или искусстве, вскорости появятся революционный фитнес и протестное меню в ресторанах. С людьми больше не о чем говорить, вернее, любые попытки сказать пару слов о погоде воспринимаются как малодушное желание перевести разговор на другую тему, даже если та самая тема еще не обозначена.
Я сам вовсю живу именно этим, и все мои друзья и знакомые тоже, и я постоянно жду, что будет, когда это схлопнется. Ведь другого содержания жизни нет, все остальное как-то мелко и не вовремя, а это тоже никуда не годится. Невозможно требовать роспуска парламента и требовать от того же парламента принять новые законы. Невозможно уходить в революцию, имея в виду переизбрать того же тем же самым. Шествие прекрасно, пока шествуешь, но когда приходишь туда же, откуда вышел,— это облом.
Нужно создать неполитическую повестку дня. Я не знаю, из чего. Из литературы, моды, искусства, философии, экологии, науки, бизнеса, города, из журналов, интернета — из чего-нибудь кроме Путина.
Нам нужен неполитический смысл общественной жизни. Я думаю, может, опять полюбить малые города? Поехать в Яхрому, даже под лед провалиться — это не страшно, там мелко. Жили же люди этим, и были счастливы, и достойны самих себя. Море — не море, но там иногда открываются потрясающие виды. Знаете, там такие прозоры, и видно далеко, и кажется, что есть будущее.