Дмитрий Бутрин
Заместитель главного редактора по экономической политике
До 2002 года название формально главного государственного праздника Российской Федерации еще что-то объясняло: то, что сейчас называется Днем России, именовалось Днем принятия декларации о государственном суверенитете Российской Федерации. На самом деле и это неточно: 12 июня 1990 года о собственном суверенитете СССР объявила РСФСР, а не еще не существовавшая тогда Российская Федерация. Мало того, популярное до 2004–2005 годов народное название этого праздника — «День независимости России» — содержало в себе некоторую неточность. Документ, подписанный в этот день в 1990 году председателем Верховного совета РСФСР Борисом Ельциным, подтверждал суверенитет РСФСР в составе Советского Союза — более или менее открытый курс на независимость советская Россия взяла ровно через год, когда 12 июня 1991 года Борис Ельцин стал избранным президентом РСФСР, и во многом именно этим руководствовался в 1992 году Верховный совет уже сменившей название Российской Федерации (кстати, совсем не высший орган власти на тот момент), устанавливая новый государственный праздник.
Более рационально сейчас второе по популярности и явно ошибочное «народное» название для 12 июня — «День Конституции». Это тоже некоторая условность. Основы для изменения конституционного строя РСФСР-Российской Федерации начали меняться российским съездом народных депутатов еще в 1989 году, и до принятия 12 декабря 1993 года новой Конституции РФ советская Конституция РСФСР действовала. Уже через четыре дня после декларирования Россией госсуверенитета конституционная комиссия РСФСР под руководством Олега Румянцева начала готовить новый Основной закон для будущей РФ, даже не рассчитывая, что старый текст Конституции РСФСР 1978 года можно как-то исправить, однако декларацию 12 июня 1990 года в качестве «основы для будущей Конституции» вряд ли можно было рассматривать.
Текст документа, подписанного Борисом Ельциным, несомненно, имел революционные по тем временам моменты. Так, именно им СССР как формальная федерация советских республик немедля превращался в конфедерацию де-факто — декларация 12 июня провозглашала существование российского гражданства, отдельного от советского (советское лишь сохранялось за всеми гражданами РСФСР), верховенство законодательства России над законами СССР и добровольную передачу РСФСР Союзу некоторых властных полномочий с возможностью полного отзыва. Впрочем, совсем уж новостью эти изменения, зафиксированные крупнейшей и по населению, и по доле в экономике части СССР, назвать нельзя. К 12 июня 1990 года уже четыре советские республики (Эстония, Латвия, Литва и Грузия) объявили себя суверенными, а две, Латвия и Литва, сообщили о выходе из СССР. И это если не считать выглядящего сейчас анекдотическим провозглашение суверенитета и декларативного выхода из СССР первого субъекта советской федерации Нахичеванской АССР — это произошло еще в январе 1990 года, впрочем, Нахичевань объявила не полную независимость, а вхождение в еще не существующий на тот момент в природе независимый Азербайджан, таких казусов через год будет немало.
Есть соблазн вообще объявить 12 июня кульминационным днем «парада суверенитетов» 1990 года — вхождение России в длинный список советских регионов, пожелавших наконец пересмотра правил игры в Советский Союз, действительно сделало необратимым будущий распад СССР. Однако и в этом есть некоторое лукавство: скорее всего, истинную необратимость, невозможность «собрать СССР обратно» в новом виде обеспечила через месяц, 16 июля 1990 года, декларация о госсуверенитете Украины. Этот документ был более точен и беспощаден по отношению к СССР: УССР (в отличие от РСФСР) в этот день заявила о готовности ввести по необходимости собственную денежную единицу, создать свою банковскую, таможенную и налоговую системы, а также объявила о своей нейтральности и будущем безъядерном статусе. Обновленный Союз, о котором тогда мечтали все, кроме пока еще не преобладающих сторонников национальной независимости каждой из «15 сестер», стал невозможен именно в этот день — 12 июня 1990 года Россия еще сохраняла возможность стать лидером нового Союза и, мало того, делала неявную заявку на это лидерство в новой конфедерации-государстве.
То, что случилось в последующий год, можно считать триумфальной историей, начавшей создание современной России, а можно — катастрофой; и в той и в другой точке зрения есть свой смысл, они не имеют права на существование друг без друга — игра была и выиграна, и проиграна.
Политическая часть происходящего известна и даже постепенно начала забываться. Команда Бориса Ельцина в своих политических действиях опережала команду Михаила Горбачева с 12 июня 1990 года до 19 августа 1991 года всегда на месяцы, недели, а иногда и на дни — но никогда не оставляла возможности себя опередить. В экономике картина была другой.
В самой по себе декларации независимости России самый важный политический момент — это внятное и однозначное заявление о будущем разделении властей в новом государстве РСФСР: напомним, несмотря на множество публицистических требований о разделении властей, советская модель, предполагающая, что независимых друг от друга суда, парламента-законодателя и правительства—исполнительной власти, равно как и президента, оставалась основой государственности. Россия после 12 июня не только избрала президента, но и первой среди республик СССР, опередив в этом даже страны Балтии, создала правительство, преобразовав совет министров РСФСР при Верховном совете РСФСР, элитной части съезда народных депутатов. Совет министров СССР преобразовался в мало дееспособный кабинет министров СССР под контролем так и не созданного президентского совета СССР лишь в 1991 году — технически именно это обстоятельство позволило Ельцину выиграть. При этом команда Ельцина практически не торопилась с перехватом полномочий союзных министерств; одним из немногих примеров такого перехвата было распоряжение Верховного совета РСФСР от 24 октября 1990 года о запрете советским властям самостоятельно распоряжаться поставками продукции целлюлозно-бумажной промышленности России — таким образом во многом решалась задача недопущения цензуры печатных СМИ. Но в основном команда Ельцина терпеливо дожидалась, когда какой-либо кусок из союзных полномочий дезорганизуется в такой степени, что перехват власти в этой конкретной отрасли воспринимался и сотрудниками отрасли, и большей части союзного министерства скорее как приход реальных хозяев, а не как захват.
Отметим, команда Ельцина в этой истории — это совсем не команда единомышленников, а скорее совокупность представителей РСФСР, объединенных общими соображениями и готовых в случае необходимости отступать, равно как и конфликтовать друг с другом. Так, в том же октябре 1990 года тогда еще вполне соратник Ельцина Руслан Хасбулатов, зампред президиума Верховного совета РСФСР, попытался создать Банк внешней торговли РСФСР с крупным по тем временам капиталом 1,4 млрд руб.— но после обсуждений внутри властных команд России создание российского ВЭБа, который мог бы создать проблемы существовавшему союзному ВЭБу, было приостановлено.
Во многом выиграть соревнование с союзными властями Борису Ельцину и его единомышленникам удалось в силу того, что значительные союзные силы были брошены на совершенно безнадежное дело — попытки руками и ногами удержать в орбите своей власти республики СССР, еще за несколько месяцев до этого твердо решившие Союз покинуть. Так, в разгар битвы российской и союзной команд за полномочия осенью 1990 года председатель Совета министров СССР Николай Рыжков издавал постановления об оставлении в собственности Советского Союза 51% акций «союзных» предприятий, организаций и объединений, расположенных на территории «Латвийской ССР» — учитывая, что в Латвии к тому моменту уже не считали себя частью Союза, занятие это было более чем бесплодное, поскольку РСФСР этими моментами с удовольствием пользовалась.
При этом нельзя сказать, чтобы в России не интересовались сохранением Союза. Так, премьер-министр России Иван Силаев в сентябре 1991 года, то есть уже после краха ГКЧП, возглавляет временный Комитет по оперативному управлению народным хозяйством СССР — по сути, временное экономическое правительство СССР, призванное заменить дискредитировавший себя кабинет министров СССР. И одним из первых постановлений комитета был документ, призванный создать «межреспубликанскую акционерную корпорацию “Химнефть”» — АО для недопущения прекращения взаимных поставок химического сырья и полупродуктов между республиками.
То, что из «Химнефти» ничего не вышло — лишь эпизод в последовавших до 1992 года попытках новой российской власти сохранить Союз в его экономической ипостаси. Практически все проекты в этой сфере, которые велись при полной (хотя и хаотичной, и анемичной) поддержке Запада, закончились неудачей в основном не по вине России. В этом смысле Беловежские соглашения 26 декабря 1991 года вряд ли имеет смысл оценивать в том ключе, в котором их оценивают сегодня. С одной стороны, их считают похоронами Союза совершенно справедливо. Накануне 1992 года, когда правительство России готово было либерализовать цены в экономике и уже в силу этого должно было решить вопрос о том, что будут делать другие республики существующего только на бумаге СССР, политический Советский Союз уже был трупом. Хотели или не хотели авторы Беловежских соглашений сохранять Союз, так же осмысленно обсуждать, как дискутировать, должны ли рабочие, роющие могилу, выступать за жизнь или смерть усопшего — от них не так много зависит. С другой стороны, Беловежские соглашения, как бы это странно сейчас ни звучало, были очередной безнадежной попыткой оставить в политической реальности возможность для будущего конфедеративного Союза на базе СНГ. Без этого документы 26 декабря просто теряли смысл — для того чтобы объявить себя более не состоящим в некоем Союзе, большинству республик вообще не было нужды посылать в зимний лес на границе с Польшей своих представителей, а советская Туркмения, кажется, в свое время даже забыла объявить, что она из Советского Союза формально вышла.
Впрочем, если политическая составляющая происходящего давно описана, то экономическая и бизнес-составляющая истории противостояния 1990–1991 годов союзных и российских властей — самая интересная часть происходящего — почти никого не заинтересовала. В лучшем случае эта часть описана через макроэкономическую схему. В ней СССР был разрушен, потратив собственные золотовалютные резервы в 1981–1990 годах и осуществив займы на $60 млрд на последний рывок к коммунистическому будущему — «продовольственную программу» 1982–1990 годов, множество строек двух последних пятилеток и наращивание с 1986 года заработных плат и пенсий при фиксированных ценах. Российская декларация 12 июня о суверенитете России и будущей Российской Федерации была бы невозможна, если бы рывок был удачным — он закончился в 1990 году обвалом промпроизводства и ВВП, первым крупным после 1945–1949 годов всплеском инфляции, обращением профицита платежного баланса и нарастающей неуправляемостью в любой сфере экономики.
Мог бы быть иным макроэкономический сюжет 1990–1992 годов? В теории, исходя из наших знаний о том, что происходило в экономике СССР в эти годы, у Советского Союза были резервы существования примерно до середины 1992 года. К этому моменту имевшийся 15–16-процентный дефицит бюджета СССР не мог уже финансироваться ни продажей золотых резервов (их хватило бы на финансирование в утвержденной схеме критического импорта до апреля-мая 1992 года), ни займами на внешнем рынке (на 1991 год иностранные партнеры СССР готовы были предоставить стране займы примерно на $17 млрд, внешний госдолг СССР мог бы превысить $80 млрд к концу 1992 года, но это был бы предел, за которым последовал бы гарантированный дефолт по советским обязательствам и обязательствам Внешэкономбанка СССР), ни займами на внутреннем рынке и через систему банков (население СССР не привлекали в 1990-х годах даже высокие ставки в банках — им обоснованно, что было показано позже, не верили). В начале 1991 года СССР как экономика уже распался — почти невозможно представить себе спасательные операции, которые позволили бы что-то исправить, и именно в силу этого ГКЧП никто не воспринял всерьез ни в СССР, ни в мире. Вероятно, именно поэтому история развала СССР как тема почти не привлекает к себе никого, кроме малограмотных спекулянтов от экономики. Для сколько-нибудь серьезного исследователя причины и картина происходящего на общем уровне просто неинтересна, больших открытий тут сделать невозможно — и так все ясно.
Но сама по себе история распада СССР в 1988–1991 годах на уровне отраслей, предприятий, объединений гораздо более важна и интересна.
С одной стороны, советская экономика последних лет существования СССР — основа, на успехах и неудачах которой выросли экономики независимых государств — и России в первую очередь. С другой стороны, эта история полна скелетов в шкафах и поэтому неудобна. «Первоначальное накопление капитала» началось в СССР в 1988 году, и круг советских миллионеров, ставших в будущем миллиардерами, гораздо шире, чем можно было бы предполагать. В 1990–1991 годах, по оценкам МВФ 1991 года, полулегальный и легальный отток капитала из СССР составил около $6 млрд. Нет, это совсем не «золото партии», эти средства лишь частично вернулись в российскую преимущественно экономику в 1992–1995 годах, и большая часть из них не участвовала в создании будущих крупных компаний и холдингов. Тем не менее эти деньги — огромные даже по нынешним меркам! — были материальным следствием бизнес-процессов, происходивших в советской экономике, в которой официально не было никакого бизнеса.
Началось все достаточно странно и вполне в советском духе. В 1986–1987 годах первые эксперименты советской власти по перестройке органов управления народным хозяйством СССР (на тот момент Перестройка собственно в этом и заключалась — всеобъемлющий смысл и заглавную букву в термине происходящее получило лишь в конце 1987 года, а до этого перестраивали не всю жизнь, а лишь аппарат управления) привели к чудовищному даже по советским меркам увеличению числа управляющих этим самым народным хозяйством. Число министерств на союзном уровне давно перевалило за сотню, порой они были не просто союзными, а союзно-республиканскими и работали параллельно с республиканскими министерствами, которые, в свою очередь, делили власть с областными хозяйственными властями, а также с министерствами автономных союзных республик, властями городов — все это прослаивалось стройной системой вездесущих Советов, собственной вертикалью КПСС, своей системой подчинения отраслевых и межотраслевых объединений. Над всем этим нависала своеобразно встроенная в аппарат система Госплана (и местных госпланов) и научных учреждений, ведающих плановой экономикой. В общем, если кто-то представлял себе власть в СССР в 1987 году как бодрого и зубастого Левиафана, по прошествии многих лет должен признать, что ошибался: это был скорее бегемот, причем бегемот престарелый, ожиревший и страдающий проблемами с памятью. Весной-летом 1988 года российские республиканские власти вступили в переписку с советским правительством о том, чтобы сделать что-то с нарастающей неразберихой. Итогом стало, с одной стороны, принятие закона СССР «О государственном предприятии (объединении)», поставившего хотя бы минимальные барьеры в управлении Коммунистической партией и Советами народных депутатов промышленными предприятиями, а с другой стороны — решение о радикальном сокращении (от 25% до 42%) союзной и республиканской бюрократии, максимальной, где это возможно, передаче полномочий по управлению предприятиями из СССР в РСФСР. Наконец, третьей составляющей было открытие предприятиям возможности перехода на хозяйственный расчет и — что удивительно смело для того времени — открытие для них возможности экспорта и импорта. Идея разрешить сотням советских предприятий самостоятельно торговать со всем миром была, отметим, крайне необычной. В макроэкономических терминах курс рубля в торговых операциях с большинством стран мира был занижен не в меньшей степени, чем курс китайского юаня,— если советские товары действительно были кому-то сильно интересны за пределами СССР (а это порой, хотя и очень нечасто, было так), их можно было обратить в импортные станки, сырье, а то и в товары народного потребления. В ситуации, когда население уже два года как имело на руках избыток советских рублей, на которые нечего было купить, это открывало широкие перспективы для того, кто ситуацию понял.
Поняли немногие — но процесс шел быстро. Советские власти уже через полгода столкнулись с необходимостью хоть как-то упорядочивать активную, хотя и зажатую сотнями инструкций, постановлений и инструкций порой сталинского времени, внешнеторговую активность. Так, в марте 1989 года Совет министров СССР пишет специальные правила работы Советского внешнеэкономического консорциума с Американским торговым консорциумом — тогда уже хозяйственные связи не исчерпывались трансграничной торговлей, в СССР уже работали совместные предприятия госпредприятий СССР и иностранных компаний, и они почти мгновенно освоили выгодность ситуации с заниженным курсом Госбанка СССР и с фактически множественными курсами Внешэкономбанка СССР, со сверхдешевым советским сырьем и множеством других возможностей делать бизнес в создающихся на глазах серых зонах. Правление Советского внешнеторгового консорциума, например, имело право самостоятельно «устанавливать размер вознаграждения» за любые услуги, оказанные в ходе экспортно-импортных операций, причем не только при операциях с США, но и с любыми другими странами.
В целом в романтический период внешнеторгового бизнеса СССР (1988–1990) возможности для среднего (в пределах единиц-десятков миллионов долларов в год) экспортно-импортного предпринимательства были для знающих и влиятельных людей едва ли не сказочными. Так, постановления Совмина СССР 1988–1989 годов о правилах работы в СССР таких структур, как советско-американский фонд «Культурная инициатива» или международный фонд «За выживание и развитие человечества», поражают воображение: фонды получали не только полное освобождение от налогов и пошлин, но и избавление, например, от таможенного досмотра, приоритет в любых видах связи, гостинично-выставочных услугах, право организации собственных лотерей, аукционов, создание «дочек».
Российские власти в этот момент еще мало осознавали, какие возможности открывает для бизнес-историй некоторая либерализация внешней торговли — скорее их интересовали внутрироссийские игры. Часть их была странна, если не сказать анекдотична. Так, доельцинское правительство РСФСР летом 1988 года было глубоко погружено в вопросы создания научно-производственного объединения «Транспрогресс» при Совете министров РСФСР. «Транспрогресс» был, судя по всему, первой классической аферой, замешанной на идеях научного прогресса: основным занятием объединения была подготовка к созданию в России «трубопроводного контейнерного пневмотранспорта» (гигантская пневмопочта, сжатым воздухом перемещающая по просторам России через сеть трубопроводов грузы вместо железной дороги), системы вакуумного сбора бытовых отходов и мусора, «автоматических роторно-конвейерных линий» и общественного транспорта «с подвеской на постоянных магнитах». Возможно, председатель российского правительства Виталий Воротников во все эти чудеса, которые позволят осуществить рывок в социализм с человеческим лицом, действительно верил — история не сохранила сведений о том, кто и что на идеях транспортного прогресса заработал, но наверняка заработки были немалы.
Между тем на просторах СССР некоторое оживление, вызванное нарастающим управленческим хаосом, хозрасчетом, внешнеторговыми свободами и едва ли не полной деморализацией прокуратуры и надзорных органов СССР, совершенно не приспособленных к тому, чтобы отличать в новоявленном советском бизнесе жуликов от энтузиастов, а воров — от крепких хозяйственников, требовало следующих шагов. С одной стороны, пусть и государственные, но все же хозрасчетные (то есть, по идее, недотируемые, самоокупаемые) госпредприятия требовали кредитов для инвестирования в собственные операции. С другой стороны, система Госбанка СССР и специализированных банков выглядела банковской системой только снаружи: ставки кредита были, по существу, нулевыми или слабоотрицательными до середины 1990 года (во второй половине 1990 года они стали сильноотрицательными — минус 7–8%), правила обслуживания кредита были обусловлены чем угодно, но не экономическими расчетами. С конца 1988 по 1990 год в СССР разрешено было создавать кооперативные банки, а сеть специализированных советских банков (Жилстройбанк, Агропромбанк, Промстройбанк) начала акционироваться, получать независимость, нормализовать деятельность в соответствии с принципами банковского дела в остальном мире — и конкурировать с новообразующимися Автобанком, Инкомбанком, Уникомбанком. Власти России, отметим, подключились к процессу банковского строительства позднее — так, собственный коммерческий банк Союза кооперативных и других негосударственных предприятий, Росбизнесбанк РСФСР начала создавать лишь в январе 1991 года.
Впрочем, в конце 1989 года, когда отдельные советские компании уже вовсю организовывали представительства во Франкфурте и Токио, а их руководство осваивало азы дачи взяток советскому руководству в свободно конвертируемой валюте, начало происходить то, что по большому счету и сделало невозможным дальнейшее противостояние властей СССР и «демократов» из СССР в чисто административной плоскости. Советский Союз в лице его правительства с августа 1989 года приступил к построению уже формального госкапитализма — и, в сущности, только в этом можно было видеть угрозу выживания СССР.
Август 1989 года почти никем не описывается как время крупных перемен. Между тем именно тогда начался процесс создания корпоративной структуры того, что должно было стать основой советского госкапитализма, но стало основой госкапитализма российского. Совет министров СССР выпустил серию постановлений, создающих несколько «государственных концернов» — ГГК «Газпром», ГК «Норильский никель», ГК «Алюминий», Государственной агрохимической ассоциации (ГАА).
Виктор Черномырдин — тогда министр газовой промышленности СССР — позже описывал процесс создания концерна «Газпром» с некоторой наигранной наивностью: ему крайне не хотелось непрерывно участвовать в бюрократических совещаниях в ранге министра, согласовывать все в Совете министров, вот он и предложил советскому правительству — а что если превратить его министерство в предприятие? Вышеупомянутый закон «О государственном предприятии» действительно делал руководителя предприятия чуть более свободным в своих решениях от министра, чем министра — от партийного и правительственного руководства, вот заместитель Черномырдина, молодой, но грамотный хозяйственник Рем Вяхирев и подсказал молодому и бодрому министру: зачем тебе быть министром? Давай сделаем концерн! В правительстве, усмехался Черномырдин, помялись, но решили, что Черномырдин с Вяхиревым точно с собой трубопровод Уренгой—Помары—Ужгород не унесут, газ на Ямале никуда не денется, парни они башковитые. А наворотят что-нибудь не то — так положат партбилеты на стол, и вся недолга.
Впрочем, обстоятельства создания госконцернов были таковы, что объявить их административной прихотью возможности, конечно, нет совершенно. «Газпром», «Норникель», госхолдинги по производству азотных удобрений и алюминия были главными экспортными предприятиями и России, и СССР — создание самоуправляемых госконцернов было внятным способом защиты властей СССР от возможных действий властей РСФСР по получению контроля за этой валютой. Впрочем, это решение было, видимо, одновременно роковым для СССР: госконцерны, вместе контролирующие порядка 15% ВВП СССР и не менее трети экспорта, к лету 1990 года, то есть к моменту декларации РСФСР суверенитета, де-факто объявили в противостоянии СССР и РСФСР нейтралитет — и удерживали его до самого распада СССР летом-осенью 1991 года. Они были заняты другим — созданием государственных компаний мирового масштаба, и неважно, в чьей юрисдикции эти компании будут зарегистрированы в итоге. Успехи «корпоративизации» экономики СССР во многом подтолкнули уже российские власти к собственным активным политическим шагам — в том числе декларации независимости.
Экономический сюжет противостояния властей СССР и РСФСР, кстати, сразу после 12 июня начал ускоряться. Так, уже 19 июня советское правительство открыло шкатулку Пандоры, утвердив «Положение об акционерных обществах и обществах с ограниченной ответственностью» и «Положение о ценных бумагах». Это очень наивные и порой просто смешные правила, призванные создать рынок ценных бумаг в РФ и частную собственность на средства производства без права частной собственности на них для граждан, открыли сейчас уже забытый процесс — «советское акционирование» предприятий. Так, 26 июня 1990 года председатель Совмина СССР Николай Рыжков подписал постановление об акционировании КамАЗа. 18 сентября 1990 года акционировать решили (явно по образцу «Газпрома») госхолдинг по строительству гидроэлектростанций «Союзгидроэнергострой»), а 19 сентября — Министерство по производству телекоммуникационного оборудования и производственный холдинг этого профиля, вместе они стали госконцерном «Телеком». В ноябре 1990 года дан старт акционированию объединения по производству экспортных судов — «Судопромимпекс». «Акционировалось» все, что можно. Так, в сентябре 1990 года начато «акционирование» объединения часовой промышленности в АО «Часпром» — по иронии судьбы им долго занимался уже в российское время экс-премьер СССР Валентин Павлов, который его и создавал,— безуспешно. А в начале декабря создан по схеме акционирования концерн «Нефтегазстрой» — группа предприятий, работающих в СССР и за ее пределами на объектах нефтедобычи: это было уже очень серьезно. Отметим, самая лакомая и даже более важная в этом смысле, чем газ, нефтяная отрасль России и Азербайджана «акционированию» и «концернизации» не подверглась — скорее всего, это просто привело бы скрытую войну правительств СССР и РСФСР в стадию открытой.
Но уже тогда было очевидно, что СССР — это скорее распадающаяся фактура, нежели претендент на долгую жизнь. Так, в основании схемы «акционирования» «Судопромимпекса» уже, видимо, лежала чисто коррупционная схема (последствия операций поздних 1980-х в судостроении и морских перевозках властям России в любом случае приходилось урегулировать и 20 лет спустя). Советское правительство к концу 1990 года выступало с все более странными и завиральными инициативами. Так, в октябре 1990 года оно приступило к созданию госкомпании по массовой подготовке современных социалистических менеджеров — консультационно-исследовательский консорциум «Персонал управления»»: из затеи не вышло ничего, кроме несоблюдения нормативов сдачи валютной выручки консорциумом; кто-то заработал. В январе 1991 года было создано советское АО «Эталонный город», которое на средства СССР должно было превратить в город-сад из промышленного города-ада несколько населенных пунктов СССР — Галич, Клин, Переславль-Залесский, Сегежу, Тутаев в России, Каменец-Подольский и Харцызск на Украине и Новополоцк, Светлогорск и Солигорск в Белоруссии. Кто-то заработал, впрочем, времени на решение всех экологических проблем перечисленных городов до распада СССР все равно не хватило бы.
Не все начинания СССР в деле построения госкапитализма были бесплодными. Так, созданное в том же 1990 году АО «Волга-Днепр», авиаперевозчик крупногабаритных авиагрузов, отлично существует до сих пор. Но советские власти все чаще демонстрировали, что рано или поздно в руководстве СССР могут найтись люди, которые сориентируются в возможностях госкапитализма для стабилизации системы к 1991–1992 годам и торможения всех тех политических процессов, которые с 1988 года позволяли надеяться на демонтаж советской власти. В первую очередь это были военные. Так, к концу 1990 года созданный в июне Научно-промышленный союз стал одним из консультантов правительства Николая Рыжкова, а в конце декабря 1990 года союз же поддержал «хозяйственное общество содействия конверсии “Конвинтер”», открывавшее возможности (по крайней мере в теории) для аккумуляции части средств военного экспорта в «союзной» части бюджета СССР.
Сложно сейчас предположить, сопротивлялись ли власти РСФСР во главе с Борисом Ельциным, еще не ставшим президентом России, имея в виду сценарий усиления в СССР военных — или этой угрозе, которую можно предположить сейчас, особенно не было видно. Некоторые элементы сопротивления были также анекдотическими. Так, создание властями РСФСР в ноябре фонда социального развития «Возрождение» предполагало ни много ни мало создание собственной международной финансово-промышленной группы для дополнительного социального обеспечения граждан РСФСР (и что явно читается в постановлении, подписанном Борисом Ельциным, между строк — для заработка дополнительных политических очков в противостоянии с Михаилом Горбачевым). Неизвестно, какой бы аферой эта история закончилась (а наверняка она закончилась бы аферой — подавляющее большинство процессов строительства «концернов», «международных ассоциаций», «фондов» 1988–1990 годов уже в 1992–1996 годах именно аферами разного масштаба и обернулись). Но в целом РСФСР отвечала СССР примерно тем же — превращением министерств в акционерные общества, госконцерны и т. д., но уже под руководством союзников властей России и популизмом в свою пользу. Так, сельское хозяйство уже через шесть дней после декларации о госсуверенитете РФ власти РСФСР обрадовали постановлением №252 «О списании с колхозов и совхозов, независимо от их ведомственной подчиненности, других предприятий и организаций агропромышленного комплекса РСФСР задолженности по ссудам банков СССР»: банки были советскими, колхозы — российскими. В июле 1990 года текстильные предприятия РСФСР были объединены в госконцерн «Ростекстиль», автодорожные строительные компании — в госконцерн «Росавтодор», а все Министерство речного флота — в госконцерн «Росречфлот». Война за СМИ привела команду Бориса Ельцина к идее создания в январе 1991 года госконцерна по лесопереработке «Российские лесопромышленники» — явно в ответ на создание Советом министров СССР в октябре 1990 года двух советских госконцернов по производству деревообрабатывающего оборудования, «ИнТОС» и «ДеКО». Во многом война акционирования была попыткой войны национализаций на уровне государства и внутри него. Остановиться в этом процессе было непросто — так, 11 сентября, когда дело СССР было уже проиграно, «временное правительство» СССР в лице Комитета по оперативному управлению народным хозяйством создало АО «Автосельхозмаш-холдинг». Эта компания (на деле просто акционированное министерство), существующая до сих пор в российской ипостаси, оказала самое непосредственное влияние на отрасль, а в Российской Федерации запомнилась многим совместным проектом с партией «Единая Россия» — несостоявшимся сверхдешевым автомобилем «Мишка». Гораздо более интересно то, что из госконцерна вырос Автобанк — в 1990-е один из лидеров банковского бизнеса и совладелец ГАЗа. Некоторым из начинаний времен советского бизнеса, в том числе начинанию советского министра Николая Пугина, успевшего буквально вскочить в последний вагон «советского акционирования», удалось поучаствовать в российской «большой приватизации» 1994–1997 годов, хотя и эпизодически, и в основном неудачно.
В условиях нейтралитета «больших» госконцернов игра «кто кого переакционирует» не могла ни для кого быть выигрышной, и понимание этого во многом подстегивало руководство России к более энергичным шагам в политической сфере. Так, в сентябре 1990 года президиум Верховного совета РСФСР создал Российский корпус спасателей — российских парамилитари под руководством Сергея Шойгу (ставшему главным российским милитари только в 2014 году). А в октябре 1990 года власти России объявили — в пику вполне уже антипредпринимательскому и госкапиталистически-настроенному официальному СССР — «зонами свободного предпринимательства» Алтайский край, Кемеровскую, Новгородскую и Еврейскую автономную области, а также Зеленоград (последний и сейчас ОЭЗ). Но в целом главный результат хозяйственного противостояния лежал в политической плоскости — команда Бориса Ельцина все более точно понимала, что спасение СССР есть бессмысленное занятие в сравнении с созданием политических институтов России: нет смысла играть в бизнес с советской властью — с ней надо играть в политику. И этот процесс 12 июня стал, видимо, необратим: если ты публикуешь конституционную декларацию, то с большой вероятностью на базе нее будет написана Конституция нового государства.
Отдельные последствия большого процесса «хозяйственного противостояния» с СССР уже независимая российская власть расхлебывала до середины 2000-х. Например, советский госконцерн «Алюминий», в 1992 году акционировавшийся в юрисдикции РФ и ставший АО «Алюминий», успел неумеренными экспортными операциями с субсидировавшимся СССР и РФ алюминием с грохотом обрушить мировой рынок ценных металлов в 1992–1994 годах. Так начинались сейчас уже почти легендарные «алюминиевые войны», завершившиеся лишь в 1999 году и создавшие Романа Абрамовича. Российские власти, кстати, отлично понимали, с кем имеют дело в лице советских госконцернов: с их руководством обращались крайне бережно и подчеркнуто вежливо — притом что новая российская бизнес-элита видела в них лишь банальных красных директоров, с которыми власти зачем-то возятся как с писаной торбой. Назначение же Виктора Черномырдина премьер-министром в 1994 году во многом можно рассматривать как плату «Газпрому» за нейтралитет в российско-советском противостоянии 1990–1991 годов. И у этого и у других таких решений было множество негативных сторон, и во многом именно они были реальным препятствием в реализации экономических реформ в 1990-х годах: ликвидация советской власти в политике не означала, что советскую власть так же эффективно можно было ликвидировать в экономике, и перед советской властью в экономике у команды Ельцина были свои обязательства.
Впрочем, это было уже в России — а многие скелеты в шкафу российского бизнеса имеют советский паспорт. Еще задолго до «чеченских авизо», «разборок на районе», «расшивок неплатежей» существовал крупный бизнес, и он был политически влиятелен, и шансы на создание госкапитализма в СССР уже в 1992–1993 годах были, хотя и были небольшими.
И, зная, чем закончилась по крайней мере часть историй этого советского бизнеса и предполагая, чем бы он мог закончиться,— есть все основания полагать, что 12 июня 1990 года Россия пошла по более разумному пути.
Дмитрий Бутрин
