"Не выносить приговоров о высшей мере без предварительной санкции ЦК"

В России никогда ни для кого не было секретом то, что меру наказания лицам, которых считают опасными государственными преступниками, назначал не суд, а верховная власть. Руководство страны, разумеется, всегда делало вид, что не имеет к подобным приговорам никакого отношения, и поэтому их обсуждение и вынесение засекречивалось самым тщательным образом. Несмотря на режим секретности, «Власти» удалось восстановить историю одного из самых закрытых и малоизвестных внесудебно-судебных органов СССР — комиссии Политбюро по политическим делам.

75 лет назад, в ноябре 1935 года, Сталину доложили: то, что отнюдь не Верховный суд СССР и не разнообразные внесудебные органы, а Политбюро приговаривает обвиняемых к высшей мере наказания, более не является тайной. Обозреватель "Власти" Евгений Жирнов разобрался в этой загадочной истории.

"Понижая сроки наказания без всякой мотивировки"

Сейчас в это трудно поверить, но на исходе Гражданской войны и первые годы после ее окончания советский суд действительно стал едва ли не самым гуманным судом в мире. Из многих губерний и городов страны в Москву шли сообщения о том, что судьи, обязанные руководствоваться революционным правосознанием и без пощады карать врагов новой власти, выносят им неоправданно мягкие приговоры.

К примеру, в постановлении отдела юстиции Моссовета, принятом в декабре 1921 года, говорилось:

"Отдел юстиции Моссовета, рассмотрев дело о неправильных действиях по службе нарсудей Замоскворецкого нарсуда Горохова и Виноградова, находит, что произведенной ревизией Калужско-Кожевнического отделения Замоскворецкого нарсуда и осмотром всех находившихся в производстве его дел установлено, что общее направление деятельности названных судей не соответствовало духу Советского Права и проводимой в декретах и распоряжениях Раб.-крест. правительства и циркулярах НКЮ (наркомат юстиции.— "Власть") карательной политике. Именно:

1. По делам о выгонке самогонки нарсудья Горохов постановлял исключительно условные приговоры, понижая сроки наказания без всякой мотивировки до 3-6 месяцев вместо предусмотренного по декрету наказания — лишения свободы не менее пяти лет.

2. По таким же делам судья Виноградов, сохраняя 5-летний срок наказания, также выносил условные приговоры, причем мотивировал необходимость вынесения таковых шаблонно принадлежностью обвиняемого к трудовому элементу, несудимостью его или семейным положением, несмотря на то что в большинстве случаев эти факты подтверждения в обстоятельствах дела не имели и даже в некоторых случаях установлено было совершенно противное...

3. По всем наиболее серьезным делам, как-то: хищения народного достояния, должностные преступления, взяточничество, спекуляции — судьи Горохов и Виноградов выносили в большинстве случаев условные приговоры и лишь в редких случаях безусловные, и то лишь слишком мягкие.

Принимая во внимание, что, вынося подобные приговоры, нарсудьи Горохов и Виноградов выявили полную неподготовленность их к несению возложенных на них судейских обязанностей и несоответствие их с занимаемыми ими должностями, что, однако, ввиду отсутствия данных, которые указывали бы на вынесение ими упомянутых приговоров по каким-либо корыстным или иного рода личным соображениям, в действиях их не усматривается признаков какого-либо уголовно-наказуемого деяния, отдел юстиции постановил:

Следствия не возбуждать, признать дело исчерпанным отозванием нарсудей Горохова и Виноградова от занимаемых ими должностей".

Эта мягкость в разных случаях имела различные причины. Где-то судьи, в числе прочих советских работников месяцами не получавшие ни денег, ни пайков, поддавались искушению и смягчали приговоры за взятки. Где-то влияние на приговор оказывало родство, землячество или кумовство. А где-то и желание уклониться от вынесения суровых приговоров представителям свергнутых классов, включая высшую меру социальной защиты — смертную казнь. Ведь ее то вводили, то отменяли, и в таких условиях судьи могли попасть впросак. Но главное — с истреблением идейных врагов успешно справлялись чекисты, так что немалое число судей предпочитало держаться подальше от таких дел.

В свою очередь, представители большевистской власти на местах пытались разными способами воздействовать на несознательный судейский корпус. В одних местах, как и в Москве, за слишком мягкие приговоры судей снимали с работы. В других пытались перевоспитывать. К примеру, в феврале 1921 года на заседании Сибирского областного бюро ЦК РКП(б) в Омске рассматривался вопрос о бездействии полевого ревтрибунала во время подавления очередного крестьянского восстания.

Полномочный представитель ВЧК Иван Павлуновский после доклада о деятельности судов высказался категорично: "Трибунал никакой карательной политики подавления восстания не проводил". Член Сиббюро Емельян Ярославский настаивал на усилении агитационной составляющей карательных мер: "Нужно не только вынести приговор, нужно о нем информировать соответствующую местность. Надо иметь в виду агитационную сторону". А секретарь Сиббюро Станислав Косиор указывал на то, что судьями нужно лучше руководить: "Мы не дали ревтрибуналу соответствующих указаний. Это ошибка Сиббюро".

В итоге Сиббюро постановило:

"Задача полевого ревтрибунала в полосе, охваченной восстанием:

1) Ликвидация самого восстания. Поэтому главная тяжесть должна пасть на восставших. В первую очередь каре подлежат

а) руководители движения;

б) уличенные в убийстве коммунистов и совработников;

в) разрушающие жел. дор. и т. д.;

г) вместе с тем трибунал карает и всех совработников, в отношении которых будет установлена злостность и уголовный характер их служебной деятельности".

Состав трибунала в воспитательных целях решили не менять. А чтобы у судей при вынесении приговоров к высшей мере не возникало сомнений, всю тяжесть ответственности Сиббюро переложило на вышестоящие инстанции:

"В случае вынесения смертных приговоров предлагается трибуналу в исполнение их не приводить, а довести до сведения Предсибревкома для направления в случае необходимости в ревтрибунал республики".

Предписание о направлении смертных приговоров на утверждение преследовало и еще одну цель. Члены Сиббюро, неплохо зная подчиненных им товарищей, обоснованно опасались, что те станут использовать трибунал для сведения счетов друг с другом и с посторонними гражданами.

"Обвинительные заключения просматриваются особой комиссией"

Опасения оказались вполне обоснованными, и, судя по сводкам о положении в стране, составлявшимся в ГПУ-ОГПУ, сведение счетов с помощью судов со временем распространилось все шире. Так что в начале 1924 года у республиканских руководителей возник вопрос, как поставить под контроль вынесение приговоров к высшей мере наказания. В особенности по политическим делам, где обвинить в уклоне, террористических замыслах или прошлом сотрудничестве с охранкой или белыми можно было практически кого угодно. Именно поэтому украинский ЦК обратился в ЦК РКП(б) за разъяснениями: каким образом местные суды должны выносить приговоры к высшей мере наказания.

В ответ в апреле 1924 года Политбюро вынесло следующее решение:

"Разъяснить ЦК КПУ, что, поскольку дело идет о политических приговорах, ни один из местных судов не должен выносить приговоров о высшей мере наказания без предварительной санкции ЦК РКП".

Однако вопрос о том, как в точности должны были испрашиваться и даваться санкции на расстрел, еще несколько недель обсуждался в высшей партийной инстанции, пока наконец в июне 1924 года Политбюро не приняло решение:

"а) Установить как правило предварительное сообщение губернской и военной прокуратурой о всех (так в тексте.— "Власть") предполагаемых к постановке процессах политического характера, по которым возможно и предполагается вынесение в.м.н.,— в центральную прокуратуру одновременно с утверждением обвинительного заключения, но до отправления в суд.

б) Обязать центральную прокуратуру совместно со специально выделенным для этого членом ЦКК просматривать предоставления местной прокуратуры и докладывать Политбюро".

Однако дел оказалось так много, что выделенная пара с ними не справлялась. Но главное — ответственным, но не имевшим серьезного политического веса работникам оказалось трудно представлять дела на Политбюро, где требовалось подготовить еще и обоснованный вариант решения. Ведь они не знали в точности ни постоянно менявшейся расстановки сил в руководстве партии, ни ситуации в том или ином регионе. Так что уже в ноябре Политбюро пришлось создавать специальную комиссию для рассмотрения расстрельных дел, включавшую наркома юстиции РСФСР Дмитрия Курского, наркома рабоче-крестьянской инспекции Валериана Куйбышева и председателя ОГПУ Феликса Дзержинского:

"Установить как правило, что местные обвинительные заключения предварительно просматриваются особой комиссией Политбюро ЦК РКП в составе т.т. Курского, Куйбышева и Дзержинского. Созыв Комиссии за т. Курским".

Еще через месяц, в декабре 1924 года, комиссия получила собственное имя — Комиссия по политделам Политбюро, а поскольку не все ее члены из-за занятости могли регулярно участвовать в работе, им разрешили присылать на заседания заместителей:

"Заместителями т.т. Курского, Куйбышева и Дзержинского в комиссии по политделам назначить соответственно т.т. Крыленко, Шкирятова и Менжинского. Созыв комиссии за т. Курским (или т. Крыленко)".

Дзержинский в то время обоснованно переживал за низовых работников печати — рабкоров и селькоров, которых убивали те, кого они критиковали в своих статьях (см. материал "Люди, желающие обличать" во "Власти" N 5 за этот год), а также за других поддерживавших большевиков крестьян и рабочих. Так что под его влиянием комиссия в первую очередь взялась за дела о гибели сельских и городских активистов. Причем комиссия предлагала, а Политбюро подтверждало самые суровые наказания их убийцам.

Например, по делу об убийстве крестьянина-бедняка И. А. Давыдова, избранного в январе 1924 года членом высшего законодательного органа РСФСР — Всероссийского исполнительного комитета (ВЦИК), а затем и союзного (ЦИК), Политбюро 24 декабря 1924 года утвердило следующее предложение:

"Организовать на месте убийства члена ВЦИК т. Давыдова показательный процесс с вынесением высшей меры наказания и с максимальным использованием этого дела в столичной прессе".

А в 1925 году, рассматривая дело о гибели селькора Иллариона Куприка, убитого в Староминском уезде (ныне Староминский район Краснодарского края) бывшим председателем Елизаветовского сельского совета Иосифом Бережным и его сыном Сергеем, который был секретарем комсомольской ячейки, комиссия по политделам и Политбюро все-таки решили отдать право решения суду: "Допустить возможность расстрела, предоставив решить суду по ходу дела".

Вскоре, правда, оказалось, что показательными процессами по делам об убийствах селькоров и рабкоров достигается совершенно нежелательный результат. В результате широкого освещения процессов в прессе у убийц появилась масса подражателей. И в итоге карательную политику в июле 1925 года пришлось скорректировать.

"Как общее правило,— говорилось в решении Политбюро,— признать нецелесообразным проведение показательных процессов по делам об убийствах рабкоров и селькоров".

Временами комиссии по политделам приходилось рассматривать вопросы о преступлениях высокопоставленных партийцев, по которым могла применяться смертная казнь. Однако в этих случаях комиссия проявляла чрезвычайную чуткость. Обвиняемых не сажали на время следствия в тюрьму, а с учетом былых заслуг ограничивались партийным взысканием вместо приговора.

Случалось, что комиссия рассматривала и иные щекотливые дела. Так, в 1926 году в Крыму судили братьев Муслюмовых, обвинявшихся прежде всего в буржуазном национализме и преступлениях против советской власти. Однако доказательства, по-видимому, показались членам комиссии по политделам шаткими, и вместо вынесения приговора Политбюро ограничилось выдачей рекомендаций суду:

"Ввиду того что дело отложено быть не может, дело слушать согласно предъявленного обвинительного заключения, т. е. по обвинению в создании Муслюмовым специальной контрреволюционной организации в целях подрыва Советской власти, с тем, однако, чтобы суд, в случае если по объективным данным наличность такой организации не будет доказана, перешел к обвинению в простом превышении власти, сопровождавшемся насилием, расстрелами и т. д., причем процесс во всяком случае не должен протекать как специально направленный против национальных группировок. Мера репрессий — согласно обстоятельствам дела, по усмотрению суда".

"Дать военной коллегии Верховного суда СССР директиву"

Судя по документам, комиссии, а вслед за ней и членам Политбюро приходилось тщательно взвешивать свои решения о наказании. Причем порой мера наказания зависела от того, какой дополнительный вред большевикам могли нанести показания обвиняемого на процессе.

После революции в руки большевиков попали царские архивы, из которых они узнали, кто в их рядах был агентом полиции и охранного отделения. В середине 1920-х их начали выслеживать, арестовывать и судить, как правило, приговаривая к смертной казни. Но когда дело дошло до одного из самых заслуженных тайных сотрудников полиции — Анны Серебряковой, политкомиссия при выборе меры наказания оказалась перед непростым выбором. С одной стороны, Серебрякова служила царю и отечеству, освещая дела в революционной среде, рекордно долго — четверть века. А по ее доносам в ссылку и на каторгу отправилось огромное количество борцов с царизмом. Но с другой — в ее светском салоне в Петербурге бывали вожди большевиков и их близкие, включая жену Ленина Крупскую и его сестру Анну Елизарову. И что могла рассказать обо всех них во время процесса Дама Туз, как ее именовали в охранном отделении, предсказать было невозможно. А сдаваться она без боя не собиралась. Известный следователь Лев Шейнин вспоминал:

"Серебряковой в то время было уже шестьдесят пять лет, и она почти ничего не видела, страдая катарактой. Несмотря на старость и слепоту, это была, однако, очень волевая, злобная, упорная старуха, которая, вопреки бесспорным и подлинным документам охранки, ее изобличавшим, оказывала яростное сопротивление следствию, сначала все отрицая, а затем торгуясь, как на базаре, буквально по каждому эпизоду дела".

В итоге Политбюро, взвесив все обстоятельства, пошло на своеобразную сделку с Дамой Туз:

"Принять предложение комиссии по политделам о неприменении высшей меры наказания к Серебряковой".

Совершенно иным оказался приговор другому агенту — Сергею Дружеловскому. Этот бывший военный летчик, оказавшись после Гражданской войны в независимой Эстонии, попал в тягостное материальное положение, причем, как писали эмигрантские газеты, исключительно по вине его жены-польки. Как утверждали эти издания, дама категорически не желала жить по средствам, и Дружеловский пустился во все тяжкие, пытаясь добыть средства для ее комфортного существования.

Приличного образования он не имел, работы тоже, так что скоро он стал агентом польских спецслужб, освещая для них ситуацию в русской эмигрантской среде. Причем, как говорилось в статьях, Дружеловский помогал арестовывать не только эмигрантов, собиравшихся вернуться в Советскую Россию и для этого начинавших помогать большевикам, но и ярых монархистов, которых польские власти опасались ничуть не меньше. Затем он перебрался в Германию и предложил свои услуги ОГПУ. А когда это сотрудничество быстро завершилось, стал подрабатывать в немецкой контрразведке.

Для дополнительного заработка он вошел в состав эмигрантских групп, занимавшихся изготовлением фальшивых инструкций Коминтерна и большевистского руководства, которые публиковались в западной прессе и доставляли немало хлопот и неудобств руководству СССР. Дело кончилось тем, что агенты ОГПУ выкрали его и доставили в Москву. А его процесс должен был стать доказательством того, что циркулирующие в зарубежной прессе документы — грубая и наглая подделка. В отличие от Серебряковой Дружеловский не имел никаких козырей, и по его делу решение политкомиссии и Политбюро гласило:

"Дело Дружеловского передать в Военную Коллегию Верхсуда СССР. Слушать показательным процессом и применить высшую меру социальной защиты".

Как правило, такое же наказание ожидало и тех, кого обвиняли в шпионаже в пользу иностранных государств. В решении, принятом в сентябре 1927 года, говорилось:

"Дать военной коллегии Верховного суда СССР директиву о строжайшем подходе к подсудимым по делу англо-финской шпионской организации Хлопушина и др., считая возможным применение высшей меры наказания не только к шпионам (10 человек), но и к наиболее злостным пособникам".

Случалось и так, что комиссия вместе с Политбюро меняла свое мнение о деле, причем не один раз. Так произошло, например, при рассмотрении дела о Первом Московском и Торгово-Промышленном обществах взаимного кредита. Их создали в 1922 году во время НЭПа как организации для финансирования частных предпринимателей, а в 1928 году в ходе ликвидации частной торговли и промышленности их членов и руководителей решили образцово-показательно судить за широкий размах деятельности, противозаконные финансовые операции и дачу взяток в Наркомфине. Первое решение, в январе 1928 года, отличалось совершенной категоричностью:

"По делу 1-го Московского О-ва Взаимного Кредита и Торгово-Промышленного О-ва Взаимного Кредита в отношении наиболее виновных считать необходимым применение высшей меры наказания".

А в следующем, в конце апреля 1928 года, говорилось:

"Дать директиву по делу 1-го Моск. О-ва Взаимного Кредита и Торгово-Промышленного О-ва Взаимного Кредита заменить приговор о применении высшей меры наказания десятью годами лишения свободы".

А уже через год, в мае 1929 года, началось рассмотрение вопроса о досрочном освобождении обвиняемых по этому делу.

С годами политкомиссия начала выходить за рамки предписанных ей Политбюро полномочий и вместе с расстрельными делами начала рассматривать даже особо важные гражданские дела. В феврале 1928 года на Рутченковском руднике в Донбассе произошел взрыв, в результате которого погибло 12 и были тяжело ранены 4 человека. Виновником взрыва стал присланный германской фирмой "Тиссен" специалист по фамилии Штайгер, который приказал принести в контору рудника более 70 кг замерзшего на складе динамита, чтобы взрывчатка оттаяла. Как только его вину установили, политкомиссия предложила решение, одобренное Политбюро:

"1.Предложить Донуглю уплатить увечным и семьям погибших от взрыва, как советским гражданам, так и иностранным, разницу между суммой пенсии по увечью, выданной страховыми органами, и действительным заработком погибших и пострадавших. При желании иностранных граждан пенсию им капитализировать.

2.Предложить "Донуглю" потребовать с фирмы "Тиссен" возмещения ему произведенных им расходов по выплате указанной в п. 1 разницы. В случае же отказа фирмы "Тиссен" от уплаты разницы вопрос о предъявлении иска "Донуглем" оставить открытым до получения мотивов отказа.

3.Предложить Цустраху вследствие доказанной вины фирмы "Тиссен" обратиться к последней с предложением добровольно возместить расходы страховых органов по выплате пенсий. В случае же отказа фирмы "Тиссен" предъявить к ней иск через суд в порядке ст. ст. 113 и 414 Гражданского Кодекса".

При этом, вмешиваясь в чужие дела, политкомиссия и ее члены не допускали ни малейшего вмешательства в свои прерогативы.

"Просим о скорейшем решении дела Политтройкой"

С момента появления комиссии попытки перетянуть одеяло на себя и взять в свои руки решение вопроса о высшей мере наблюдались не только со стороны властей республик, но и со стороны руководителей отдельных губерний. Они предлагали создать политкомиссии местного уровня, чтобы не загружать комиссию Политбюро ненужной работой, а также жаловались на то, что рассмотрение приговоров в ней идет слишком медленно. К примеру, секретарь Запорожского окружкома Карпенко в сентябре 1926 года писал в Секретариат ЦК ВКП(б):

"Еще в первых месяцах т. г. в одном из сел Запорожского округа — Водяном — были совершены на политической почве одно вслед за другим два убийства активных сельских работников-коммунистов.

Вот уже 8 месяцев, как по делам об этих убийствах в ГПУ содержится под арестом группа обвиняемых кулаков, каковые дела были направлены округом Прокуратуре Республики для доклада Политтройке ЦК ВКП и получения санкции на высшую меру наказания.

И до сего времени, несмотря на то что Харькову напоминалось о необходимости получения санкции незамедлительно, мы еще никакого результата и теперь не имеем. Из Харькова по линии ГПУ получено сообщение о том, что дела об убийствах направлены Прокуратурой Республики Политтройке ЦК ВКП.

Конечно, самостоятельно мы ничего в этой плоскости предпринять не могли, и последующие события не замедлили сказаться, резко подчеркнув выдвинутую нами в свое время необходимость срочных и решительных мер.

В начале прошедшего месяца мы имели еще одну попытку убийства члена партии и активного незаможника того же села Водяного, которого, оглушив ударом по голове, ночью бросили без чувств, очевидно, полагая, что он уже убит.

Эта новая попытка террора вновь создала среди бедноты убеждение, что эти убийства — организованная месть со стороны кулачества и что они являются лишь началом похода против бедноты.

Среди бедноты ходят упорные слухи о необходимости повторить 19 г., не ждать, пока их будут убивать, а организовать немедленно вооруженное сопротивление кулачеству, за что в свое время вскоре после убийства коммунистов на митинге, организованном по инициативе бедноты и КНС села Знаменки (недалеко от Водяного) в связи с этим же убийством, высказалось абсолютное большинство. Это настроение начинает передаваться сельским партийным и советским кругам, тоже начинающим нервничать.

Продолжают распространяться слухи, что кому-то в округе дана крупная взятка за оттяжку дела, а зажиточная публика старается посеять слухи о том, что, мол, обвиняемых освободят, безусловно, и только тогда начнется расправа.

В первой половине августа мес. в селе Водяном было общее собрание, на котором селяне требовали решительных мер, немедленной высылки из села ряда лиц, подозреваемых в причастности к группе кулаков и систематически терроризирующих бедноту. В результате этого 31 августа в том же селе неизвестно еще кем зверски убит водянский крестьянин-середняк. Следов ограбления нет. Есть предположение, что это дело намеченного к высылке элемента. Убитый присутствовал на сходе, требовавшем административной высылки.

Все это, вместе взятое, создает чрезвычайно сгущенную и нездоровую атмосферу над этим селом, каковая в значительной степени была бы разрежена фактом окончания дел в отношении виновных в первых убийствах.

Теперь уже повторяться о необходимости принятия по отношению к этому селу исключительных мер не приходится, и мы просим только о скорейшем решении этого дела Политтройкой ЦК ВКП и уведомлении нас о сроке, когда можно будет приступить к окончательной их ликвидации".

Но если в отдельных случаях Москва и давала слабину и разрешала создание политкомиссий, то право вынесения смертного приговора не делегировалось никому. Ведь решение вопроса о жизни и смерти и есть высшая власть. И делиться ею члены Политбюро ни с кем не собирались. В том же 1926 году Политбюро в ответ на просьбы с мест постановило:

"а) Подтвердить решение Политбюро от 17 апреля 1924 г. по вопросу о невынесении местными судами приговоров к высшей мере наказания по политическим делам без предварительной санкции ЦК ВКП(б).

б) Возложить на тов. Кагановича персональную ответственность за проведение этого решения в жизнь".

А затем утвердило Положение о Комиссии ЦК ВКП(б) по политическим (судебным) делам:

"1) Комиссия ЦК по политделам состоит из трех товарищей по назначению Политбюро ЦК и распространяет свою деятельность на всю территорию Союза, без исключения;

2) В Комиссию ЦК по политделам должны направляться местными советскими и партийными организациями обвинительные акты по всем тем делам, которым местные партийные организации придают общественно-политическое значение или считают необходимым слушать в порядке показательных процессов. Местные партийные комитеты не могут давать никаких директив судебным и следственным органам по делам, указанным в настоящем пункте, до предварительного рассмотрения их в Политбюро ЦК;

3) Комиссия ЦК по политделам докладывает Политбюро ЦК ВКП(б) о всех тех делах, которые считает имеющими общественно-политическое значение, для получения соответствующих директив и передачи таковых на места судебным органам;

4) Никаких непосредственных директив парторганизациям и судам по существу рассмотренных дел Политкомиссии (где они имеются) не дают".

Члены политкомиссии в 1927 году отбили даже атаку прокурора Верховного суда СССР Красикова, пытавшегося войти в ее состав. Он доказывал, что, как главный прокурор страны, должен быть членом политкомиссии, но ее фактический руководитель — заместитель наркома юстиции РСФСР Николай Крыленко писал секретариату ЦК:

"Комиссия по политическим делам при Политбюро ЦК организована исключительно как партийный орган, для того чтобы ставить Центральный Комитет партии в известность о всех проходящих через судебные учреждения делах, имеющих общеполитическое значение. Она сосредоточивает в себе все судебные дела всех союзных республик, независимо от того, в каком суде и в какой республике дело слушается.

Дела, проходящие через Верховный Суд Союза, представляют собой по количеству незначительную дробь процента всех дел, проходящих через Политкомиссию, и все поступают в Верховный Суд после того, как прошли Политкомиссию и Политбюро ЦК, если последнее сочло необходимым дать по этим делам какие-либо указания, и такой порядок не вызывал до сих пор никаких неудобств.

Включение в Политкомиссию как чисто партийный орган представительства Прокуратуры Верховного Суда Союза, о чем просит тов. Красиков, является поэтому излишним как по формальным основаниям, так как Политкомиссия ЦК не основана на принципе представительства учреждений, так и по существу, поскольку никаких деловых мотивов для такого пополнения состава Политкомиссии тов. Красиков в своем заявлении не привел.

Нынешний рабочий состав Политкомиссии (т.т. Крыленко, Менжинский и Шкирятов, юридически в нее входят: Курский, Менжинский и Сольц) представляется, равным образом, вполне достаточным.

Исходя из этих соображений Политкомиссия полагала бы предложение тов. Красикова о пополнении им ее состава отклонить".

"Категорически подтвердить прежнее решение"

Однако проблема заключалась в том, что по мере нарастания классовой борьбы, о котором постоянно твердил Сталин, росло количество дел на врагов власти и, соответственно, загруженность политкомиссии. Ее вопросы рассматривались едва ли не на каждом заседании Политбюро, и занимали довольно много времени. Хочешь не хочешь, а приходилось принимать административные решения, чтобы расстрельные дела не залеживались в комиссии годами.

Для проведения особо важных процессов, к примеру по шахтинскому делу, назначались особые комиссии Политбюро. А на время проведения массовых репрессивных акций комиссии приходилось на время уступать часть своих функций. Так было, в частности, в 1929 году во время ликвидации кулачества как класса.

"Во изменение ранее состоявшихся постановлений Политбюро установить следующий порядок рассмотрения в судах контрреволюционных дел: Обл. (край) прокурор или прокурор автономной республики по окончании следствия проверяет правильность квалификации (статьи) и за своей ответственностью направляет дело в суд. Суд копию приговора направляет политкомиссии, а политкомиссия свои указания дает кассационной инстанции. Такой же порядок устанавливается и для союзных республик. Дела, по которым вынесена высшая мера (расстрел), после утверждения кассационной инстанции в порядке надзора проходят через прокуратуру Республики с докладом политкомиссии".

Но когда кампания в 1931 году завершилась, последовало напоминание Политбюро местным органам власти и судам:

"Категорически подтвердить прежнее решение ЦК о том, что приговора по политическим делам с высшей мерой наказания не должны выноситься без санкции ЦК, и указать Верхсуду и Верх. Прокуратуре на их обязанность строго соблюдать этот порядок".

Исключение не сделали даже для ОГПУ. В июле 1931 года Политбюро постановило: "Все приговора о высшей мере наказания, выносимые коллегией ОГПУ, вносить на утверждение ЦК ВКП(б)".

Но как только начиналась следующая репрессивная кампания, полномочия местным прокурорам и судам делегировались вновь. Это была, например, обычная практика применения знаменитого указа "7-8" от 7 августа 1932 года о хищении социалистической собственности (см. материал "Применять расстрел без послабления" в N 30 за 2007 год). В решении Политбюро говорилось:

"1. В изъятие установленного порядка утверждения приговоров к высшей мере наказания приговора к высшей мере наказания по делам, предусмотренным декретом ЦИК и СНК СССР от 7.VIII. 32 г. об охране имущества и укреплении общественной (социалистической) собственности, вступают в силу немедленно по утверждении их:

а) Верховными Судами союзных республик — по делам, заслушанным в республиканских судах;

б) Верховным Судом СССР — по делам, заслушанным транспортными судами и Военными Трибуналами;

в) Коллегией ОГПУ — по делам, рассмотренным ПП (полномочные представительства.— "Власть").

Верховный Суд СССР и Верховные Суды союзных республик выносят свое решение об утверждении или отмене приговоров к высшей мере наказания в течение 48 часов по получении дела.

Приговора к высшей мере наказания приводятся в исполнение немедленно по получении сообщения от Верховного Суда Союза ССР, Верховных Судов союзных республик и Коллегии ОГПУ об утверждении ими приговоров.

2. Обязать Верховный Суд Союза ССР и ОГПУ дважды в месяц сообщать о количестве привлеченных по делам о хищениях, а также количестве осужденных по этим делам (с указанием примененной меры социальной защиты).

3. Прекратить печатание в газетах отчетов о судебных заседаниях по делам о хищениях и сообщений о вынесенных приговорах".

После окончания этой массовой кампании комиссия, которую теперь чаще именовали комиссией Политбюро по судебным делам, вновь восстанавливала полный контроль над вынесением смертных приговоров. И судя по документам, в таком порядке был заинтересован сам Сталин, желавший держать в руках этот процесс. Он, к примеру, только в порядке исключения дал разрешение на утверждение смертных приговоров Сибкраю. А среднеазиатским республикам разрешил то же самое только на то время, пока там находился Куйбышев. Даже созданные в 1934 году в составе НКВД тройки были обязаны направлять приговоры для согласования в политкомиссию.

Можно считать, что созданная система утверждения приговоров могла существовать еще долгие годы, если бы в 1935 году Комиссия советского контроля не проверила Верховный суд СССР.

"Факт связи Верхсуда с комиссией расконспирирован"

"Проверкой,— говорилось в отчете,— выявлено преступно-безответственное отношение руководства и аппарата Верховного Суда к сохранению государственной тайны: система и порядок производства дел в Верхсуде РСФСР создали все возможности для разглашения самых секретных материалов и для широкого распространения контрреволюционных документов, имеющихся в следственных делах. Мало того, Верхсуд утверждал приговора, сами по себе являющиеся контрреволюционными прокламациями.

Так:

1. Словно для облегчения подсчета общего количества расстрелянных, в секретариате Верхсуда заведена по ним специальная картотека, к которой имеют свободный доступ 14 технических, беспартийных сотрудников, из которых засекречен только один.

2. Факт связи Верхсуда с комиссией ПБ ЦК ВКП(б), рассматривающей приговора о расстрелах, расконспирирован перед техническими сотрудниками Верхсуда (Лисовская и Тарасова — беспартийные, Гинзбург — член ВКП(б)). Они подробно знают не только о существовании политкомиссии, но и об ее составе и о ее решениях. Секретарь спецколлегии Гинзбург, как выяснилось, по своей инициативе завела еще особую "малую картотеку расстрелянных" с обозначением на картотеке "отправлено в ПБ... (дата)", "утверждено ПБ... (дата)". О существовании этой картотеки председателю спецколлегии Верхсуда Кромбергу, по его словам, до нашей проверки не было известно; теперь им отдано распоряжение об ее уничтожении.

Протоколы комиссии ПБ по делам с высшей мерой попадают для оформления к техническим работникам (Гинзбург, Тарасовой, Лисовской). Мало того, копии опросного голосования членов Комиссии ПБ с подписями членов комиссии на докладных записках Верхсуда о расстреле хранятся не у наркома или председателя Верхсуда, а у секретаря спецколлегии (Гинзбург), не являющегося доверенным лицом, утвержденным ЦК ВКП(б)...".

Председатель Верховного суда СССР Иван Булат пытался оправдываться и писал Сталину:

"По обвинению нас в том, что дела с ВМ (высшая мера.— "Власть") в аппарате Верхсуда не были засекречены, необходимо отметить, что такой порядок существует в Верхсуде со дня основания Верховного суда РСФСР, но сейчас, в связи с указанием КСК, мы уже приняли меры, и все дела по ВМ будут проходить в засекреченном порядке и только через засекреченных работников".

Булат пытался доказать, что никакой утечки не произошло. Но Сталин утратил доверие к созданной схеме контроля над расстрельными делами. Все чаще и чаще вопросы о применении меры наказания стали решаться по-другому. Прокурор СССР Андрей Вышинский или нарком внутренних дел Ягода готовил записку о конкретном деле, а Политбюро выносило решение.

К примеру, в 1936 году Вышинский писал:

"Мною направлено в Военную коллегию Верховного суда Союза ССР дело о контрреволюционной троцкистской группировке в Москве в составе: Субботина А. И., бывш. члена ВКП(б) с 1919 г., исключенного в 1933 г. за троцкизм; его жены Субботиной-Золотовой Е. И., бывш. члена ВКП(б) с 1919 по 1934 г., вышедшей из партии в силу своих троцкистских взглядов; Золотовой Е. И., бывш. члена ВКП(б) с 1918 г. по день ареста (инструктор Дзержинского райкома ВКП(б)); Золотовой-Астаховой В. И., бывш. члена ВКП(б) с 1921 г., работавшей дежурным секретарем секретного отдела СНК СССР; Астахова С. А., бывш. члена ВКП(б) с 1919 по 1921 г. и с 1925 г. по 1935 г., и Чубукова И. В., бывш. члена ВКП(б) с 1919 г., исключавшегося из партии за троцкизм в 1933 г.

По делу установлено, что Субботин А. И. подготовлял совершение во время октябрьской демонстрации на Красной площади в 1935 г. теракта против вождя партии тов. Сталина. При аресте у Субботина изъят нелегально хранившийся у него револьвер системы наган.

Остальные члены этой группировки были осведомлены о террористических намерениях Субботина и сами были также террористически настроены, причем жена Субботина — Субботина-Золотова Е. И. изобличена в том, что она помогала Субботину нелегально хранить револьвер и, кроме того, изготовила для него поддельные документы.

Ввиду указанных обстоятельств я полагаю необходимым применить ко всем обвиняемым закон 1 декабря 1934 года (принятый после убийства Кирова.— "Власть"), в качестве меры наказания в отношении Субботина А. И., Субботиной-Золотовой Е. И., Астахова С. А. и Чубукова И. В., как наиболее активной части этой группы, избрать высшую меру — расстрел".

Политбюро решило иначе:

"Приговорить к.-р. троцкистскую группу в составе: Субботина А. И., Субботиной-Золотовой Е. И., Астахова С. А. и Чубукова И. В. к тюремному заключению на срок 10 лет".

Комиссия Политбюро по судебным делам продолжала существовать, только руководил ею всесоюзный староста Михаил Калинин, а состав ее менялся по мере того, как ее члены становились врагами народа или получали другое назначение.

Вот только ее вопросы на Политбюро рассматривались все реже и реже. В последний раз о ней вспоминали в 1941 году, уже после начала войны. 15 ноября 1941 года Берия писал Сталину:

"В республиканских, краевых и областных органах НКВД по нескольку месяцев содержатся под стражей заключенные, приговоренные военными трибуналами округов и местными судебными органами к высшей мере наказания, в ожидании утверждения приговоров высшими судебными инстанциями.

По существующему ныне порядку приговоры военных трибуналов округов, а также верховных судов союзных, автономных республик и краевых, областных судов входят в законную силу только после утверждения их Военной Коллегией и Уголовно-Судебной Коллегией Верховного Суда Союза ССР соответственно.

Однако и решения Верховного Суда Союза ССР, по существу, не являются окончательными, так как они рассматриваются комиссией Политбюро ЦК ВКП(б), которая свое заключение также представляет на утверждение ЦК ВКП(б), и только после этого по делу выносится окончательное решение, которое вновь спускается Верховному Суду, а этим последним направляется для исполнения НКВД СССР.

Исключение составляют местности, объявленные на военном положении, и районы военных действий, где указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 VI.-41 г. военным советам фронтов в особо исключительных случаях, вызываемых развертыванием военных действий, предоставлено право утверждения приговоров военных трибуналов с высшей мерой наказания с немедленным приведением приговоров в исполнение.

В настоящее время в тюрьмах НКВД республик, краев и областей скопилось 10 645 человек заключенных, приговоренных к высшей мере наказания, в ожидании утверждения приговоров по их делам высшими судебными инстанциями.

Исходя из условий военного времени НКВД СССР считает целесообразным:

1. Разрешить НКВД СССР в отношении всех заключенных, приговоренных к высшей мере наказания, ныне содержащихся в тюрьмах в ожидании утверждения приговоров высшими судебными инстанциями, привести в исполнение приговоры военных трибуналов округов и республиканских, краевых, областных судебных органов.

Предоставить Особому Совещанию НКВД СССР право с участием прокурора Союза ССР по возникающим в органах НКВД делам о контрреволюционных преступлениях и особо опасных преступлениях против порядка управления СССР, предусмотренных ст.ст. 58-1а, 58-1б, 58-1в, 58-1г, 58-2, 58-3, 58-4, 58-5, 58-6, 58-7, 58-8, 58-9, 58-10, 58-11, 58-12, 58-13, 58-14, 59-2, 59-3, 59-3а, 59-3б, 59-4, 59-7, 59-8, 59-9, 59-10, 59-12, 59-13 Уголовного Кодекса РСФСР, выносить соответствующие меры наказания вплоть до расстрела. Решение Особого Совещания считать окончательным".

Все это отнюдь не означало, что Сталин утратил контроль над вынесением смертных приговоров, этим важнейшим атрибутом верховной власти. Просто изменился применяемый инструмент. А вождь по-прежнему мог спокойно говорить, что не вмешивается в дела советского социалистического правосудия.

Из протокола N 43 заседания политбюро от 29 июля 1926 года

18. Вопросы комиссии по политделам. ...По делу Зайдера об убийстве командира 2-го конкорпуса Котовского признать целесообразным слушать дело при закрытых дверях.

Каганович — Сталину, Молотову, Жданову

Из Челябинска в 11 час. 45 мин. 09.10.1934.

Москва. ЦК ВКП(б). Тт. Сталину, Молотову, Жданову.

Считал бы возможным предоставить право на один месяц тройке в составе Рындина, Чернова и Шохина утверждать приговоры суда о высшей мере наказания. Прошу сообщить ваше мнение.

Из протокола N 16 заседания политбюро от 13 ноября 1934 года

94. Вопрос ЦК Узбекистана [о комиссии по утверждению приговора о высшей мере наказания]. На время пребывания т. Куйбышева в Узбекистане предоставить комиссии в составе т.т. Куйбышева, Икрамова и Ходжаева право давать санкцию на высшую меру наказания.

Записка А. Я. Вышинского И. В. Сталину и В. М. Молотову

7 января 1936 г.

N 6/лсс Сов. секретно

В Ленинграде вскрыта контрреволюционная террористическая группа, подготовлявшая теракт против тов. Жданова в составе: 1) Толмачева А. А., из дворян, бывш. офицер лейб-гвардии гренадерского полка; 2) Грачева К. И., из дворян, сын владельца фирмы золотых вещей; 3) Нужина А.А., из крестьян-кулаков... Дело передается мною для рассмотрения в Военный трибунал Ленинградского военного округа с применением закона от 1.12.34 года. Полагаю необходимым в отношении Толмачева и Грачева, как главных организаторов подготовки теракта, применить расстрел.

Прошу ваших указаний.

Из протокола N 39 заседания политбюро от 20 мая 1936 года

Вопрос НКВД. Ввиду непрекращающейся контрреволюционной активности троцкистов, находящихся в ссылке и исключенных из ВКП(б), предложить НКВД СССР:

1) 583 чел. троцкистов, находящихся в ссылке, срок ссылки которых истекает не ранее чем через 2 года, а также 23 чел., находящихся в режимных пунктах, изъять и решением Особсовещания НКВД заключить в отдаленные концлагеря на срок от 3-х до 5 лет;...

3) всех арестованных НКВД троцкистов, уличенных следствием в причастности к террору, предать суду Военной Коллегии Верховного Суда с применением к ним в соответствии с законом от 1.XII 1934 г. — расстрела...