Как стать экстремистом

Два года назад, в апреле 2009 года, руководство организованного немногим ранее департамента по противодействию экстремизму МВД России отчиталось о создании профильных спецподразделений по всей стране. "Власть" попыталась понять, почему за прошедшее время основной практикой применения центрами Э антиэкстремистского законодательства стала защита чиновников и полицейских, а не борьба с экстремизмом.

Олеся Герасименко, Дмитрий Захаров

В апреле 2010 года Бутырский райсуд Москвы признал виновным 70-летнего Виталия Пасекова по ст. 280 ("Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности") и ст. 282 УК РФ ("Возбуждение ненависти либо вражды по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения"), приговорил его к одному году и двум месяцам условного заключения и отправил на принудительное психиатрическое лечение. Обвинению и приговору предшествовали встречи Пасекова с приятелями в кафе "Контракт" у метро "Отрадное", на которых он рассказывал о своих националистических взглядах и делился книгами из "библиотеки русского человека". О том, что под пальто у одного из участников встреч диктофон, видеокамера и погоны майора МВД, пенсионер не знал. Суд счел, что четырех оперативников в штатском для публичности достаточно, общественную опасность разговоров за отгороженным стеной столиком кафе тоже оставил без сомнений и признал Пасекова виновным. Приговор возмутил не только членов Движения против нелегальной иммиграции и бытовых ксенофобов, он вызвал вопросы даже у правозащитного центра "Сова", который националистов не жалует. О приговоре Пасекову там долго спорили, но в конце концов дело пенсионера-националиста отнесли к случаям неправомерного применения антиэкстремистского законодательства и включили его в ежегодный доклад центра. "Это нелепо. Даже опуская научные доводы — определения публичности, общественной опасности,— просто жаль, что люди, вместо того чтобы работать по нацподполью, играют в игрушки",— говорит эксперт "Совы" Мария Розальская. Именно такие дела к концу 2010 года окончательно дискредитировали и федеральный закон "Об экстремизме", и 282-ю статью УК.

Теперь только ленивый не называет эту норму закона резиновой и не говорит, что посадить по ней можно любого. А ведь создавалось антиэкстремистское законодательство для борьбы с преступлениями на почве ненависти, в первую очередь насильственными, и с их пропагандой. Но пропагандируемый ОБСЕ термин hate crime у нас не прижился, зато слово "экстремизм" стало популярным, и им называют все подряд: нацболов, свидетелей Иеговы, банду скинхедов Рыно и Скачевского. Неопределенные критерии "публичности" и "общественной опасности" тому помогают.

Главной проблемой ст. 282 стало понятие "социальная группа", точного определения которого нет ни в уголовном кодексе, ни в федеральном законе, ни среди социологов. Это позволяет правоохранительным органам записывать в эту категорию кого угодно, но в первую очередь себя. По данным "Совы", в России в 80% обвинений, связанных с понятием "социальная группа", обиженными оказываются власти или сотрудники МВД.

Эстафету открыл в 2009 году Сыктывкарский горсуд, приговоривший музыканта Савву Терентьева к году условного заключения за комментарий в "Живом журнале" о том, что, по его мнению, все, "кто идет в менты,— быдло, гопота — самые тупые, необразованные представители животного мира" и что "было бы хорошо, если в центре каждого города России на главной площади стояла печь, как в Освенциме, где церемониально, ежедневно, а лучше — дважды в сутки (в полдень и полночь, например) — сжигали бы по неверному менту".

С тех пор к слежке за экстремистами подключились сотрудники центров Э, и дела по 282-й посыпались как из рога изобилия. По 282-й преследовали пензенского активиста движения "Оборона" Владимира Волкова, чья лента записей друзей в "Живом журнале" получила негативную оценку психолого-лингвистической экспертизы. Следователей не смутило, что френдлента — это подборка записей других пользователей, а не творчество самого Волкова. "Ответит за весь интернет",— мрачно шутили его приятели. До суда дело не дошло.

Этой весной следователи в рамках защиты социальной группы "правоохранительные органы" занялись жителем республики Марий-Эл Александром Домрачевым, который на сайте "Вконтакте" создал группу под названием "Бей ментов!!! Спасай Россию!!!".

На самом деле ни президенты республик, ни сотрудники полиции, ни чиновники, ни военнослужащие к социальной группе отнесены быть не могут. В законодательстве всех стран-участниц ОБСЕ есть аналог ст. 282 УК РФ, где сказано об уголовном наказании за преступления на почве "ненависти к расе, национальному или этническому происхождению, языку, цвету кожи, религии, полу, возрасту, психической или физической недееспособности, сексуальной ориентации или какому-либо иному подобному фактору" (цитата из уголовного кодекса Канады). Но только в России к "иному подобному фактору" относят работу в полиции или правительственный пост. По духу закона, говорит Розальская, и в европейском, и в российском праве социальная группа воспринимается как уязвимое меньшинство — матери-одиночки, инвалиды, бездомные. На деле бесправной, дискриминируемой и гонимой социальной группой чаще всего оказываются полиция и чиновники. Закона "О полиции", где полицейским предоставлен особый статус, и ст. 319 УК РФ, которая за оскорбление представителя власти грозит штрафом или исправительными работами, им почему-то мало.

Кроме того, даже по самому широкому определению, у каждой социальной группы есть некие общие признаки, интересы и цель. "А власть не должна вести себя как группа с общими интересами и целями",— напоминает Розальская. "Если профессиональные группы — власти, чиновники, полиция — начинают отображать признаки соцгруппы, это значит, что с ними что-то не так. Они не должны вести себя как каста или клан",— уточняет эксперт.

В этом смысле показательным был процесс над бывшим пресс-секретарем президента Татарии Минтимера Шаймиева Иреком Муртазиным: на год и десять месяцев его осудили по ст. 282 за разжигание розни в отношении социальной группы "власти Татарстана". В частности, экстремистскими были признаны заявления Муртазина о том, что "высокопарное словоблудие понадобилось для прикрытия правды о том, что суверенитет Татарстана обернулся "суверенитетом" ее руководства" и что "абсолютная бесконтрольность и вседозволенность татарстанского чиновничества привели к формированию в республике системы управления, наглухо загерметизированной от общества". Муртазин обвинил правительство в том, что оно стало закрытой социальной группой, а власти самим фактом процесса признали, что он прав. "Фактически они сами себя разоблачили. Назвав себя социальной группой и пожаловавшись на обиду, власти признали себя клановым образованием, а такие претензии к ним — обоснованными",— разводит руками Мария Розальская.

Помимо "властей Татарстана" региональные эксперты и суды зафиксировали в России наличие таких социальных групп, как "управленцы", "бизнесмены", "хозяева жизни", "капиталисты", "работники школ и учителя", "руководители предприятий", "представители власти", "ряд политических деятелей", "преподаватели высшей школы", "члены партии "Единая Россия"", "чиновники", "тюремщики", "следственные органы" и проч.

На абсурдность признания социальной группой фашистов и националистов жалуются практикующие адвокаты. "Когда я вижу приговор антифашисту за какую-то драку, в котором отягчающим признаком значится "ненависть к социальной группе "националисты"", у меня просто опускаются руки. Ведь ст. 282 и вообще антиэкстермисткий закон был создан для борьбы в первую очередь с националистическими ячейками",— недоумевает юрист ассоциации "Агора" Рамиль Ахметгалиев.

Но есть и проблески: в октябре 2010 года филологи Нижегородского государственного университета имени Лобачевского ответили твердое "нет" на поставленные в экспертизе вопросы "Являются "сотрудники милиции (МВД РФ)" социальной группой? Являются ли "менты", сотрудники департамента по противодействию экстремизму МВД РФ, сотрудники Центра по противодействию экстремизму ГУВД по Тюменской области, бывшие сотрудники УБОП, упомянутые в листовке "Долой политические репрессии! Ментов к стенке!", социальной группой?". Эксперты сочли, что все названные в тексте листовки сотрудники, особенно сотрудники Центра по противодействию экстремизму, выступают как "субъекты противодействия экстремистской деятельности" и призваны противостоять экстремизму, заниматься профилактикой разжигания социальной розни. "Такая деятельность была бы невозможной, если бы органы правопорядка сами относились к социальной группе и одновременно занимались проблемами, которые существуют между социальными группами... Ни милиция, ни государство в целом в лице государственных чиновников не могут быть социальной группой",— заявили филологи.

Дела с психолого-лингвистическими заключениями — как русская рулетка, считает руководитель правозащитной ассоциации "Агора" Павел Чиков: они могут быть закрыты с правом на реабилитацию, а могут завершиться обвинительным приговором суда. И здесь на сцену выходят эксперты по ненависти.

В психолого-лингвистической лаборатории Российского федерального центра судебной экспертизы работает три человека: два лингвиста и психолог. К ним поступают практически все запросы на экспертизы от московских следователей и материалы из регионов — в случае резонансного дела или спорных решений местных экспертов. Но, как рассказал "Власти" пожелавший остаться анонимным сотрудник Минюста, хорошо знакомый с деятельностью центра, чаще всего следователи идут к знакомым специалистам-гуманитариям — преподавателю в соседний вуз или сотруднику ближайшего НИИ. От них можно ждать предсказуемых результатов экспертизы. А те сознательные, кто сразу обращается к сотрудникам федерального центра, когда слышат о сроках (сейчас в центре очередь на 2013 год), тоже идут искать других специалистов.

Эксперты необщительны: коллеги из разных ведомств между собой не общаются, и когда Центр судебной экспертизы предлагает методические рекомендации по проверке текстов на экстремизм, специалисты из МВД или ФСБ их игнорируют и продолжают работать по своим правилам. Если результат экспертиз один, то разница подходов не страшна, но часто выводы бывают противоположными.

"Например, к социальной группе эксперты других ведомств часто относят правоохранительные органы. А они не могут быть социальной группой, они группа профессиональная. То же самое с представителями власти. Вообще они у нас просто очень обидчивые и чрезмерно чувствительные",— считает собеседник "Власти".

Расхождения с результатами региональных экспертиз возникают очень часто, говорит сотрудник Минюста: "Зачастую в документах нет ни исследования, ни объяснения признаков, просто на вопрос следователя "Есть возбуждение вражды?" они убежденно пишут "Есть!" — и все". Другая проблема, по словам собеседника "Власти",— формулировка вопросов экспертам. Например, ни психологи, ни лингвисты не могут ответить на вопрос, содержатся ли в тексте националистические лозунги: "Фактически это приговор, который должен появиться после процесса. Но часто эта ответственность перекладывается на экспертов".

Лингвистам и психологам Федерального центра судебной экспертизы часто приходится говорить, что в отданных им материалах ничего подсудного нет. Тем не менее год от года проверок, уголовных дел и процессов по 282-й статье становится все больше. "Еще в 2008 году таких экспертиз назначили если не вдвое, то на треть точно меньше, чем сейчас. И если раньше было больше литературы, то сейчас это в основном блоги, комментарии в интернете и ситуативные фразы — из драк, избиений, крики во время потасовок. Почему они сами не могут понять, что "бей чурок" — это призыв к вражде, непонятно, конечно",— говорит сотрудник Минюста.

По статистике департамента по противодействию экстремизму, в 2008 году было раскрыто 430 "преступлений экстремисткой направленности", в 2009-м — 484, за январь-ноябрь 2010-го — 591. При этом, по данным судебного департамента при Верховном суде РФ, в 2009 году по 282-й статье осудили 70 человек. Только за первое полугодие 2010-го обвинительные приговоры по 280-й и 282-й статьям выслушал 71 человек.

Судя по этим цифрам, далеко не все раскрытые центрами Э дела доходят до суда, а их фигуранты признаются преступниками. Но динамика налицо. Ее признал сам Дмитрий Медведев: на весенней ежегодной коллегии МВД президент констатировал, что число преступлений экстремистской направленности увеличилось на 20%. Рашид Нургалиев в ответ отметил, что рост экстремистских проявлений зафиксирован во всех федеральных округах. "В настоящее время МВД реализует план по противодействию экстремизму",— сказал министр. Не остался в стороне и следственный комитет: в марте его глава Александр Бастрыкин направил письмо председателю Госдумы Борису Грызлову. В этом письме нет ни слова о необходимости разъяснения понятия "социальная группа" и о годовых очередях к профессиональным госэкспретам, но предлагается избавить экстремистские статьи от рассмотрения присяжными (тем самым уравнять оскорбивших правительство блогеров с террористами) и ввести для экстремистов меру пресечения — арест до 30 суток без предъявления обвинения.

Политическая подоплека 282-й статьи понятна: в борьбе с оппозиционерами все языковые средства хороши. Субъективность ее применения позволяет президенту, премьеру и депутатам использовать в своей речи обороты, иногда даже более резкие, чем реплики осужденных экстремистов. "Владелец участка считает, что эта труба его. В эту трубу на самом деле когда-то закапывали народные деньги. А сейчас эту трубу на части режут и продают. Вот за это нужно руки отрубать",— пригрозил Медведев в сентябре 2010 года во время визита в Воронежскую область социальной группе "землепользователи". "Хочу предупредить рядовых участников этого марша: все будут схвачены и отфигачены",— предупреждал на заседании Госдумы депутат Сергей Абельцев социальную группу "несогласные". В таком же ключе отзывался о ней в интервью газете "Коммерсантъ" сам Путин: "Вот в Лондоне определили место. Где нельзя, бьют дубиной по башке. Нельзя? Пришел? Получи, тебя отоварили. И никто не возмущается!" Вряд ли кем-то из этих ораторов заинтересовались оперативники департамента по противодействию экстремизму.