Ради правды о войне

Елена Воробьева, Брянск

Дали полистать "Книжку автомобилиста" — и в руках дрожь. Даже неудобно.

Пишет на тот момент уже знаменитая разведчица, живая легенда, орденоносец. Переходила через линию фронта, пробиралась в оккупированный Брянск. Каждый раз на вздох от смерти. По ее схеме брянского аэродрома наши в пух и прах бомбят 58 немецких самолетов и 5 зенитных батарей. Уровень!

И такое девичье на желтых листочках:

"Мария... девушка хвостливая. Однако как подруга ничего".

"Сысоева... глубины души моей так и не поняла".

"Дима очень хороший малый..."

"Что это я своими руками не убила ни одного немца?"

"Какая находчивая Муся. Понятливая. Если не поддасса дурным влияниям, будет хорошая девка".

"А Анька злюка сегодня..."

"Ой. Ой. Что сказал сегодня Михаил Ильич..."

"Олег все допытывается о моих чувствах. Вот же дурила".

Приключения дневника партизанки

Дневник этот — о трех месяцах партизанской жизни и девичьих переживаний Вали. Обрывается на официальной дате ее смерти или пленения (историки до сих пор гадают). По главной версии — плен, гестапо, пытки, смерть. Основания: смутные свидетельства бабушки из деревни Уты, что вроде бы была пленница, срывала бинты с себя, затем ее увезли в Брянск... И все же нет окончательного, неопровержимого доказательства, что Валя была живой в плену...

Именно в руки Штоппера раритет попал случайно и чудесно — как только сам Штоппер "попал" в тему "История Брянского движения в Брянских лесах". Почти 70 лет назад "Книжку автомобилиста" Валя Сафронова привезла из Москвы в южный лесной массив Брянщины. Когда Валя погибла, дневник захватили венгерские солдаты (союзники немцев во время войны.— "О") и отправили для изучения в отдел абвера (служба немецкой контрразведки) в Орджоникидзеграде (ныне — Бежицкий район Брянска).

Офицер контрразведки Доллертд взял дневник с собой, когда его часть отступала в Бобруйск. Он был с ним даже во время отступления через Польшу в Германию. И после 1945 года — до самой смерти он берег дневник Вали Сафроновой. Может быть, потому что, как выяснил Штоппер, любимая девушка Доллердта Елена Федюшина тоже была партизанкой. И Валина книжица напоминала ему ту, другую.

Вдова Доллердта подарила часть его бумаг врачу, любителю истории. Он весьма интересовался материалами о советском партизанском движении. Этот врач и откликнулся на объявление Себастьяна Штоппера о сборе документов, связанных с деятельностью брянских партизан,— принес личные записи неизвестной историку партизанки. Вали Сафроновой.

Это было год назад, и на тот момент брянские партизаны были для Штоппера уже не чужие. Фото Вали он узнал, почерк тоже — письма ее читал в Брянском архиве. День, на котором обрываются записи, совпадал с днем ее смерти (исчезновения)... Ряд экспертиз подтвердили — дневник подлинный. Себастьян так плотно занялся введением дневника в научный оборот, так плотно засел в Брянских лесах, словом, настолько внедрился в тему, что в узких исторических кругах его стал называться Севой Штопором.

Очень личная война

По Брянску Штоппер гуляет осторожно, бочком отступая от луж, а грязные комья снега на тротуаре подпинывает незаметно, с тайным удовольствием...

На ступеньках Госархива, куда по окончании своей работы он решил сдать дневник Вали, не выдерживаю, лезу в сумку, в синюю папку архива маленького, личного. Там — военная фотоистория деда. Сперва майор, а к концу войны — подполковник Владимир Кривошеев, командир летной дивизии, бомбившей фашистов направо и налево. Вот он раненый, в госпитале, у постели два друга, на обороте выцветшая тушь. У Севы радость, разбирает дедовский почерк быстрее моего: "Жаль, что фриц на два с половиной месяца вывел из строя, но я отмщу! Бил и буду бить ненавистных фашистов!" Дедов экипаж, с которым он начал войну: "Где бы они ни появились, немцам было "и скучно, и грустно, и некому руку подать", потому что рук у них не оставалось, а ноги без головы ходить не могут". А вот июнь 45-го: стоит бравый Владимир Александрович с боевыми товарищами у Берлинского Коня — победители!

Отчего я Себастьяну про деда так подробно, взахлеб? А потому что это продолжение дедушкиных рассказов, моей жизни, нашего рода, родной истории. Эти фотокарточки сводят в одно столько времен, людей и событий.

А Сева ничего, Сева с уважением. Просто у него с войной — ничего личного.

Сева твердо знает, что папа — учитель немецкого, мама — английского, дедушке было 17 лет, когда началась война, и он точно не призывался. Более дальними и далекими родственниками молодой историк не интересовался. Это не имеет отношения к его работе.

Но во всем, что по теме, Сева — фанат.

Еще в гимназии, в земле Баден-Вюртемберг, юный Штоппер заинтересовался историей, особенно военной. И в бундесвер пошел служить с большой охотой. 17 месяцев, вместо положенных девяти, Себастьян пытался извлечь из службы какую-то научную пользу (полезные архивы и теоретические занятия, судя по его рассказам, там все-таки были). Но армейская реальность везде одинакова: три дня маневров — месяц чисти танк! "Тупо!" — смеется Сева.

Рассказывает, как заинтересовался СССР в Берлинском институте им. Гумбольдта: "Такая огромная территория — что там происходит? — от Европы до самой Азии!"

В истории СССР острее всего его заинтересовало... а получается все! Взахлеб рассказывал, как не мог перевести надпись на обороте фотокарточки из революционного Петрограда, как ему это "не понравилось" и как из-за этого он срочно выучил пятый в своей жизни язык — русский. Объяснял, почему "изучал коммунизм", а интересно было: "мы еще думали, что коммунизм лучше и быстрее может стать сильный, чем капитализм".

А в нашу Великую Отечественную, для него Вторую мировую, войну на Восточном фронте, он по серьезному "въехал" после практики в Потсдаме. Местный институт выпускал серию книг о войне и предложил Штопперу продолжить тему оккупации на Восточном фронте.

— Я почитал, что есть, и был очень недоволен,— на своем пятом языке объясняет мне Сева.— Они просто писали, что партизанская война была очень неэффективна на вермахт, а цифр не было! Я поработал с источниками вермахта. Узнал цифры. А потом вздумал: военную эффективность надо уточнять там, где был главный бой. А это было здесь, на Брянщине, в 43-м.

Получается, вроде как Сева Штопор отправился воевать за науку, за историческую правду.

Двойная бухгалтерия

Когда Штоппер сравнил цифры "у них" и "у нас", то выяснил серьезные расхождения. "Бухгалтерия" по спущенным под откосы эшелонам и уничтоженной живой силе ни в какую не сходилась. Статистике мешали идеология с психологией. И той, и другой стороне надо было поднимать свой боевой дух, а противника "мочить". Партизанские источники сообщали, что уничтожили 150 тысяч фрицев и тысячу эшелонов, а немцы стремились по нолику у этих цифр отнять.

Штоппер искал истину скрупулезно. От идеологии он свободен, но одержим идеей: стать настоящим, серьезным ученым. А для этого — он твердо знает! — надо честно и беспристрастно свести баланс, отставить "пропагандические вещи":

— До сих пор я калькулировал 35 тысяч убитых и раненых партизанами солдат, из которых половина русские, которые вошли в согласие с оккупантами — как это по-вашему, коллаборационисты? И 300 уничтоженных немецких эшелонов. Но это еще не последняя цифра: есть еще неизученные мной документы, ведь здесь стояли разные немецкие части. Думаю, окончательно будет 400-500 уничтоженных эшелонов.

Свои изыскания Штоппер начал публиковать в "Живом журнале" (http://sebast-sto.livejournal.com/2768.html#cutid1). Споры вокруг его заметок разворачиваются горячие, иногда недобрые... Например, "Комментатор" после жесткой дискуссии и требования убрать из Себастьянова "ЖЖ" георгиевскую ленточку спрашивает: "Так брали у русских детей кровь для немецких офицеров?" Тот отвечает: "Да, брали..."

Но на цифрах своих Себастьян настаивает. Немцам, говорит, незачем было в переписке с вермахтом приуменьшать потери: ведь иначе трудно было рассчитывать на подкрепление и живой силой и пропитанием. "Матки"-то предпочитали переправлять "сало" и "яйки" партизанам, нежели скармливать захватчикам.

Да и, как гласит документ Центрального штаба из Брянского архива "Комиссарам партизанских бригад и отрядов, секретарям райкомов ВКП(б) западных районов Орловской области" [19.03.1943 г.] (ЦНИБО, фонд 1650, опись 1, дело 253, лист 7), сами командиры тоже призывали партизан завязывать с "очковтирательством", отчитываться по реальным цифрам, разделять "счета" по немцам и местным "слугам порядка".

Впрочем, считает Себастьян, главный эффект партизанской войны не в цифрах. Партизаны заставили оккупантов почувствовать себя оккупированными. "Захватички" были в состоянии постоянной паники, плохо скрываемого ужаса. Обратная сторона этого ужаса — параноидальная жестокость.

Штоппер шлет мне на электронку цитаты из немецкого "фельдпоста". Пишет домой неизвестный солдат из Монастыричей на Десне 11 сентября1943 года: "Война, по-видимому, кончается. Не русский фронт, а банды за фронтом нас доконают". А вот ефрейтор С. 24 октября 1942 года после операции в южном массиве: "Была действительно замечательная охота, как на зайцев, охотились на партизан. При этом мы могли разбойничать, убивать и грабить, все было позволено". Ефрейтор К. 28 декабря 1942 года жалуется на "хорошенькое Рождество": "Куда мы должны идти, там ничего, кроме партизан: все, что там живет и бегает, они застреливают".

— Следующие цитаты я для моей книги хотел сохранять,— сообщает Себастьян. Книгу ждет от него и институт в Потсдаме, и Германский исторический институт в Москве, чьим стипендиатом он является. Так что не может он позволить себе разбазарить труд нескольких лет и десятка научных экспедиций по "закоулочкам". Эти три месяца — финиш. Времени, считает Себастьян, у него остается катастрофически мало. Потому день историка такой: завтрак, архив с открытия до закрытия, по необходимости вояж в районы, обед-ужин, заметки о проделанном в нетбук, час общения с друзьями по Сети, в 23 часа отбой.

Сева и партизаны

Маленькая, за 70 лет истертая целым интернационалом читателей "Книжка автомобилиста" приковала немца к Брянской земле на три месяца. На стенке его брянской квартиры висит плакат: "О героях былых времен". На страничке в "ЖЖ" упорно висит георгиевская ленточка. Стол завален книжками о партизанах. Нетбук — заметками, ссылками на архивные дела, цитатами из писем "немецких оккупантов" домой, фрагментами переписки партизанских командиров и Центрального штаба.

Сева живет на Памятнике Летчикам (так называется район Брянска около мемориала, сооруженный к 30-летию Победы.— "О"), а прогуляться иногда с удовольствием ходит к памятнику партизанам на одноименной площади. Ему нравится "дизайн", они для него вообще не бронзовые. Только с центральной фигурой комиссара он не согласен — как с "неправильным сообщением" о главных организаторах партизанской войны:

— Партизаны появлялись сами из окруженных, отрезанных частей советской армии,— доказывает он.— И еще к ним уходили крестьяне с оккупированных территорий. Только потом пришли такие энкаведисты, как Емлютин...

На прошлой неделе он возложил партизанам цветы. Это специально снял очень важный центральный телеканал, и сердобольные брянцы подумали, что Севу "заставили для кадра", что ему было неприятно. Но Сева на это только удивляется и улыбается: цветы были от души, потому что "герой — всегда герой".

Листая Валину книжечку, он еще раз в этом убедился: "Очень смелый, сильный была девушка, интересный и хороший сильный дух и сильный ум!" Сева, как всегда, виртуозно разбирает кириллическую, на коленке набросанную рукопись: "А как хочется хотя бы один эшелон спустить под откос, да еще бы с живой силой".

Ничего тут у Севы не дрогнуло ни в лице, ни в голосе (а я ждала!), только взгляд лучится исследовательской радостью.

Сева, ну ты немец или где? Где огорчение от таких Валиных слов? И Сева выносит стандарты из моего мозга:

— У нас в Германии уже нет давно патриотических доктрин. У нас доктрин, что мы все гражданин и должны жить по правилам, исполнять свои гражданские обязанности, служить в армии, платить налоги, все законно делать, не "как бы", а основательно.

И хотя интересно Себастьяну ходить по брянским улицам, представляя, что 70 лет назад в течение полутора лет здесь было очень много немцев, к Валиным врагам у него сочувствия ноль:

— Умный, нормальный человек не может быть фашистом. Очень жаль, что тогда умы немцев захватила эта идея: что мы — самые важные и качественные, а остальные — ничто. Но это было давно, в совсем прошлом...

Совсем легко у Севы это получается — быть гражданином мира, здесь и сейчас. Странно, странно мне рядом с Севой. Неужели только русские живут сразу в трех измерениях: в прошлом, настоящем и будущем? И то в настоящем жить научились только недавно и... так, одной ногой...

Почувствовать "катастрофу"

Война давно прошла, а немцу в России все ж не сладко. Миру мир, но правил, законов и "стандартов" не находит он у нас все равно. И потому в редкие свободные минуты Сева ломает голову: зачем в России строят такие высокие дома, что на верхние этажи в семь вечера, когда все моют и готовят, не доходит вода? А раз построили, тогда почему бы не добавить давления? Зачем в России "кладут в асфальт большие деньги" — он все равно получается такой, что весной появляются трещины с ямками и стоят грязные лужи? Почему пенсионерам дают такую маленькую пенсию, что, "когда она кончается, грязные и голодные старики идут на улицы"? (Я так и не поняла: обычные наши пенсионеры кажутся ему грязными и голодными или это он про бомжей?) Наконец, ему непонятно, почему его хозяйка за 15 тысяч рублей сдала ему квартиру в "жирном и липком" беспорядке?

— Я говорю: "Госпожа, вы что, реально думаете, я тут буду жить?" А она: "Да, я думаю — реально".

— И что ты, Сева, сделал?

— А что, стал жить... Только три дня я исследовал не документы, а квартиру. Все чистил и мыл, потому что так жить нельзя.

На территории Госархива бегают беспризорные щенки. Щенки веселые, толстые, лезут играться. Я им свисть! Сева цок-цок языком! Я гладить, Сева руки назад: щенки грязные. И вообще непорядок: умильные-то они — на раз улыбнуться, а санитарией кто в городе занимается?

А я хотела Севу русским борщом накормить с котлетами, да хорошо вовремя одумалась: немец в гости — это ж три часа генеральной уборки. И все равно что-нибудь будет да не слава богу: двор там, забор, калитка... Точно знаю, котик мой по весне не чище тех собачат.

У Себастьяна Штоппера все просто: надо составлять план и его выполнять. Выполняешь — знаешь результат! Но в России планов быть не может. Вот эти три дня оттирания квартиры входили в планы? Нет! Или подписывается официальный контракт — не факт, что он будет исполнен противной стороной, не говоря уж об устных договоренностях. Делается все кое-как, лишь бы отчитаться, жалеет нас Штоппер. И переспрашивает на свой немецкий манер: "И как тут делать деятельность?"

Мы идем пешком от парка Толстого до площади Партизан. Я говорю: погоди, зато видишь у нас какое пышное строительство — дом тут, дом здесь растет. А Сева-то за два из трех месяцев успел пообщаться с местными достоверными людьми. Успел вникнуть и в новейшую местную историю, в хитрую брянскую "самодеятельность":

— Я знаю про эти здания. Их сначала строят незаконно, а потом узаконивают. В Германии такое невозможно вообще никак.

Сева не осуждает — жалеет. Он вот и Берлин считает очень грязным и проблемным городом. И все-таки кому надо почувствовать "катастрофу", тому — в Россию.

Я пытаюсь понять:

— То есть после наших реальных бед, если у тебя на родине в доме на пару часов пропадает вода или электричество, это уже не покажется проблемой?

— Нет! — пугается Штоппер.— Это как раз катастрофа!

Ну, я не знаю...

Я говорю: Сева, у нас сосульки людей убивают — и виновных нет. Сева умолкает про "катастрофы", идет грустит.

Оказывается, совершенно серьезно пытается придумать, как тут нам быть. Пинает с чувством преогромный "снежок" на бульваре Гагарина. Выдает "истину":

— Если бы каждый делал свою работу стандартно, такового бы ничего не было!

Он абсолютно прав. Но почему-то мне тут же представляется, как фотографический дедушка из моей синей папки хитро кажет немцу персональную дулю...