Путешествие молодого композитора
История русского кино в 50 фильмах
Притча о политическом терроре 1985 год Режиссер Георгий Шенгелая
«Пали замки и запоры с тех узилищ, где были замкнуты враги разума и души человеческой, и открылся путь Скорпионам (...) Поднял человек меч на ближнего своего, закрылся щитом от друзей, и не стало народа. И тогда Туташха вступил в бой с язвами и пороками мира: облагодетельствовал бедных, поверг в прах богатых, совершил правосудие над неправедными и возвысил униженных, принес мир в сердца враждующих и изгнал зло из душ человеческих. Но умножилось предательство среди братьев, прелюбодеяние среди супругов, неблагодарность взысканных милостью, высокомерие власть имущих, криводушие подчиненных, коварство ученых, искательство невежд, ложь книжников. И смутился тогда Туташха (...) И отвернулся от народа своего, перестал слушать стенания его. Ибо не был он богом»
Эпиграфы, взятые из языческого грузинского эпоса (или стилизованные под него), предваряли каждую из четырех частей величайшего советского романа застойных лет. "Дата Туташхиа" (1973-1975, русский перевод — 1976) Чабуа Амирэджиби стал всесоюзным бестселлером и лег в основу многосерийного телехита "Берега". Принимая во внимание бескомпромиссную сложность романа, этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. "Дата" — одновременно парафраз мифа о вековечном поединке Героя и Дракона, авантюрно-плутовской роман о благородном разбойнике, язвительный трактат об искусстве полицейской провокации, трагедия о народе, который угораздило жить в имперском пограничье. Автор разговаривал с вечностью поверх голов читателей, но они благодарно вслушивались в этот разговор, чувствуя: речь идет о них. Не то чтобы под царской охранкой подразумевался КГБ: Амирэджиби бесконечно выше такой пошлости. Роман дарил ощущение вечного возвращения мифологических коллизий, герои которых — сами его читатели.
Вокруг автора клубились невероятные слухи — факты окажутся еще невероятнее. Из 25 лет, которые Амирэджиби (1921-2013) получил в 1944-м за участие в подпольной организации детей расстрелянных родителей, он отбыл "всего" 15 — с перерывами на три побега. В один из них он устроился директором лесокомбината в Белоруссии и зачем-то вывел его в передовики производства. Представленный к награде, "погорел" и вернулся в Норильлаг как раз к моменту знаменитого лагерного мятежа. Можно представить, каким бойцом он был в 30 лет, если в 70 с лишним, шлифуя новый роман, держал под рукой автомат, чтоб отстреливаться от звиадистов, которые жгли его книги на уличных кострах.
Невозможный герой безгеройного времени, даже получив Госпремию СССР (1981), оставался для зачарованной интеллигенции невидимкой. Между тем все, кто мечтал увидеть героя в лицо, видели его, о том не догадываясь. "Путешествие" шло в "клубном прокате", с грузинскими титрами: трудно уловить в равнодушной закадровой скороговорке фамилию Амирэджиби в перечне актеров.
Героев равняла анонимная участь жертв террора, незаслуженная в двух смыслах: и несправедливая, и "не по чину". Только герой Амирэджиби избегал обезличивания, пугал особостью. В лице крестьянина в белой рубахе не было изумления или возмущения судьбой, не было и обреченного ее приятия. Человек "с прошлым", он знал заранее, чем кончаются "путешествия", не разменивался на предсмертную браваду, мольбы или эффектное бегание с маузером по виноградникам. "Не верь, не бойся, не проси" — вот что было начертано на этом лице.
Шаламов встретился с Пиросмани в Зазеркалье, по которому в условном 1907 году бродила "Алиса" в канотье — композитор Никуша (Леван Абашидзе).
Все было чуть странно с первой же сцены. Старый профессор, лица которого мы почему-то не видели, благословлял Никушу в поездку по дальним селениям за древними песнями, но выглядело это ритуальным прощанием навеки. А потом, как водится, все становилось страньше и страньше.
Нервозность и подозрительность добрых друзей, к которым профессор адресовал Никушу, еще можно было объяснить их участием в только что подавленной "смуте". Но дело не только в паранойе "белого террора". Все принимают Никушу за кого-то другого, а любые попытки объясниться невозможны: он говорит одно, а собеседники слышат что-то иное.
Одной ночи в доме семьи Хетерели достаточно, чтобы Никуша потерял себя, обратился в игрушку бородатого лешака Леко (Гия Перадзе). Бахвал, пьянчуга, фанфарон Леко кажется безобидным бездельником, собутыльником Пиросмани, героем "Мелодий Верийского квартала", этой формулы поп-мифологии Грузии. Если бы так. В лучшем (или худшем) случае он — провокатор, который уже не принимает, а выдает Никушу за эмиссара революционного центра. В худшем (или лучшем) случае — простой, натуральный бес.
Никуша, действительно, не наивный народник, за которого себя принимает, а вестник смерти. Куда бы он ни шел, по пятам идут черные всадники, каратели рыщут по захолустью, ищут живых.
Шаламов встретился с Пиросмани в Зазеркалье, покоторому в условном 1907 году бродила «Алиса» в канотье
О чем это вообще?
Понятно, что не о первой русской революции. Но и не о 1937-м, как решила прогрессивная публика. То есть и о 1937-м, как и о любом историческом поражении и кровавом "пире победителей", тоже. Главные грузинские фильмы 1985-1986 годов — "Путешествие" и "Ступень" (Александр Рехвиашвили) — скрытый и жестокий ответ "Покаянию", уже снятому, но еще не обнародованному. Шенгелая отвергает напыщенную, салонную образность Абуладзе: вневременное измерение террору придают не рыцарские доспехи на чекистах, а интонация, отравленная атмосфера, простые и невыносимые планы обезлюдевших домов.
"Путешествие" тем страшнее, чем комичнее. Пляску смерти легко принять за комедию ошибок, водевиль. Грубоватость мизансцен (словно наивный художник пытается выстраивать академические композиции), смешная напыщенность сельской интеллигенции, коленца Леко: все это знакомо по милым комедиям "грузинской школы".
Как же, однако, Шенгелая ненавидел фольклорную ложь этой школы, созданный ею образ грузина, если снял "Путешествие". Шедевр национальной самокритики выворачивает наизнанку страдательный национальный миф. Не "мы страдали, а нас убивали", а "мы та-а-ак красиво страдали, что не заметили, как нас убили". Точнее говоря, "как покончили с собой". Потому что поведение персонажей — извращенная форма самоубийства.
Если бы только персонажей. Леван Абашидзе погиб на абхазской войне в 29 лет, как и Ираклий Амирэджиби, сын писателя. Сам Чабуа Амирэджиби незадолго до смерти постригся в монахи. Фильм оказался и о прошлом, и о будущем. Проще говоря, о вечности.
1985 год
контекст
Комедия о том, как легко и увлекательно слегка попортить прошлое (а значит, и настоящее), чтобы потом починить его
"Назад в будущее" (Роберт Земекис, США)
Фото: РИА Новости
Отрицание всего кино о войне, так или иначе, но эстетизирующего бойню. Изуверские, квазидокументальные сцены нацистского геноцида в Белоруссии
"Иди и смотри" (Элем Климов, СССР)
Приплясывающий манифест беззаботного "постмодернизма": ночное парижское метро населяет множество прикольных типов
"Подземка" (Люк Бессон, Франция)
Апогей холодной войны: впервые в истории кино советские морпехи убивают американского военнослужащего
"Одиночное плавание" (Михаил Туманишвили, СССР)
В героине простой, как три аккорда, мелодрамы об адюльтере миллионы женщин узнали себя. Миллионы мужчин сделали вид, что не узнали себя в герое
"Зимняя вишня" (Игорь Масленников, СССР)
563-минутный документальный фильм об уничтожении европейского еврейства состоит из одних "говорящих голов" жертв и палачей
"Шоа" (Клод Ланцман, Франция)
Фильм о политическом терроре
Направление
Примеры такого космического взгляда на массовый террор как в "Путешествии", можно найти лишь в европейском кино. Поражение как смысл всякой революции исследовал венгр Миклош Янчо в знаменитой трилогии: "Без надежды" (1965), "Звезды и солдаты" (1967), "Тишина и крик" (1967). Действие его фильмов происходило не столько в Венгрии 1860-х годов, в Поволжье 1918 года или на руинах Венгерской советской республики, сколько на голой земле, населенной загонщиками живой дичи и их жертвами. Провокации как безумию и искусству (на материале движения карбонариев) посвятили барочную притчу "Аллонзанфан" (1974) братья Паоло и Витторио Тавиани.
В СССР единственные фильмы, стилистически и философски более или менее близкие "Путешествию" — "Цену смерти спроси у мертвых" (1977) Калье Кийска (как бы о "белом терроре" в Эстонии 1925 года) и "Миф о Леониде" (1991) Дмитрия Долинина (как бы об убийстве Кирова).
Вход бесплатный по предварительной регистрации на сайте кинотеатра "Пионер", 28 марта, 21.30
