Умер Каха Бендукидзе

Есть люди, о которых говорить в прошедшем времени вообще немыслимо. Каха Бендукидзе не мог умереть, потому что рядом с некоторыми людьми мы всегда чувствуем себя как дети — а в понимании детей взрослые вообще не могут умереть. Мне позвонили 20 минут назад и сказали, что Каха умер. Я проснулся и не поверил, потому что этого вообще не может быть, это сон какой-то дурной, устал я и плохо спится. Это могло бы быть, если бы мы все умерли, и тогда это неважно, кто там умер, а кто еще нет. Бендукидзе — человек из алфавита, из самого начала алфавита, буква, а как это может буква умереть? Его даже убить-то не могли бы, такое могло прийти в голову только ненормальному — можно ли убить букву? Какой некролог, как это может быть — некролог по букве? Пишут же всякую ерунду.

Но его телефон отключен, и весть верная, и больше мы, я думаю, не увидимся, что бы там не было потом. С сердцем у Кахи всегда было плохо, и когда-то, наверное, нельзя было его в определенный момент не лечить, и всякое лечение риск, и нет никаких гарантий, что сегодня уснешь, а завтра проснешься.

А с другой стороны, разве когда-нибудь бывает уместно умереть? Бендукидзе спас одну страну — Грузию, всякий, кто любит Грузию, знает, насколько это не слова, а мы любим Грузию, мы летаем туда потому, что это — страна Кахи, страна, которая состоит из него и из которой он состоит. Он хотел спасти еще как минимум одну страну — Украину, и в последние месяцы делал все, что мог, чтобы у украинцев все получилось. Он мог бы спасти и нас, Россию, если бы нас можно было спасти. Но его пока хватило только на одну страну, на свою. Никто не скажет, что одной страны — мало. А я скажу, что страшно не повезло нам, что больше чем десять лет назад Бендукидзе решил спасать изо всех сил именно Грузию, а мог бы — Россию. И, если бы мы были Россия, он бы это сделал без дураков, но мы, видимо, сильно меньше, чем Россия.

К буквам алфавита вообще невозможно привязать никакое определение, дать объяснение того, что они, почему их так немного и почему они так важны. Я вообще не в состоянии говорить о том, кто такой Каха и почему я сижу в оцепенении. Хотя, пожалуй, нет, скажу. Представьте себе человека, который вообще не боится ничего и которому чуждо любое лицемерие. Не «в основном», а всегда, на уровне дыхания, который живет так. Человека, который слушает тебя внимательно, а потом говорит, что все это чушь и из этого ничего не выйдет, потому что ты дурак и так не делают, и ему плевать, что ты обидишься, потому что истина важнее всех обид. И ему важнее, и тебе важнее, потому что иначе зачем с тобой вообще разговаривать? Нестерпимый человек, невозможный человек. Огромный человек. Все, что ему удавалось в жизни, было именно из-за этого отношения Кахи к жизни как к задаче, которую можно решать только одним способом — честностью. Ему все время приходилось быть снисходительным к нам, ко всем, кто это умеет хуже или совсем не умеет. Ему это было, слава Богу, несложно.

Я вообще знаю грузин в основном по тому, какой бывает Каха. И мне, конечно, нравятся грузины и нравится Грузия, и «нравится» тут совсем не то слово, которое нужно, а нужных я не знаю и знать не хочу, потому что слишком неприемлем повод, по которому я сейчас его употребляю. Любая смерть неприемлема, но эта неприемлема совершенно, в превосходной степени, смерть Кахи — это такое, чего вообще не должно быть. Это событие, которое должно противоречить нормальному ходу вещей, но которое ему отчего-то не противоречит.

Экономические реформы Бендукизде в Грузии — совершенно вторичны по отношению к самому Кахе. Вообще все дела Бендукидзе вторичны по отношению к нему самому. Он воистину заслуживает внимания к своей персоне, потому что ему всегда важно то, что вы поймете, а не то, что вы ответите, подумаете или скажете. Нет никакой другой либертарианской идеи, никакого другого идеала свободы, никакого другого должного будущего, кроме этого принципа: тебя спрашивают, ты отвечаешь как есть и добросовестно делаешь как считаешь нужным, и все остальное — только мешает, поэтому на это вообще не стоит обращать внимания и это ничего не стоит. Если такой род занятий называется «экономист» — Бендукидзе экономист. Если это называется «предприниматель» — Бендукидзе предприниматель. Если это называется «реформатор» — Бендукидзе реформатор. Но неважно, как это называется. Видимо, «свободный человек» это называется на всех языках.

Это для близких Кахи происходящее горе, а для нас — ну какое горе, совсем не так. С одной стороны, мы же не можем быть как Бендукидзе, это каким же надо быть, чтобы быть как он? С другой стороны, вот его нет, сердечная недостаточность, в Лондоне не справились, так бывает, и рано или поздно так будет со всеми. Но кому теперь быть таким как он, кому делать то, что он делал, кому презирать обстоятельства и любить жизнь за то, что в ее течении можно просто презирать обстоятельства? Ведь больше этого некому делать, кроме нас, а мы безнадежны. Впрочем, Каха бы так не сказал. Хотя нет, сказал бы. Не врать же: безнадежны, конечно. Мы не сможем, хотя и должны. Мы совсем не буква алфавита — а среди нас должны быть именно такие буквы алфавита, иначе вообще ничего не выйдет и поэтому ничего и не выходит.

И одна лишь надежда, одно тщетное — в смерть Кахи Бендукидзе поверить невозможно, поэтому я все равно пишу о нем в настоящем, а не прошедшем времени, и хочу всем сердцем, чтобы новость о его смерти была ошибкой, недоразумением или просто ерундой, чтобы это была в любом смысле неправда. Хотя и понимаю — нет, нужно писать в прошедшем, потому что нельзя говорить «он был великий, не такой, как мы — мы так не можем». Вот именно этого Каха особенно не любил, чтобы ходили и ныли, что «мы не сможем, мы не такие». Не сможете, сказал бы он — ну и живите так, как живете, а я тогда пойду.

И пошел — хотя, конечно, совсем никуда не хотел уходить.

Чтобы быть таким, как Бендукидзе — нужно было иметь очень много любви. Это не ошибка, ее с нами больше нет и его нет, теперь все сами.

И как же хочется этого всего не писать!

Дмитрий Бутрин