Уполномоченный по правам ребенка Санкт-Петербурга Светлана Агапитова рассказала спецкорреспонденту ИД «Коммерсантъ» Ольге Алленовой, почему в сиротской системе по-прежнему много детей, что изменилось после принятия «закона Димы Яковлева», нужно ли запретить аборты среди подростков и почему россиян пугает ювенальная юстиция.

21 января в законодательном собрании (ЗАКС) Санкт-Петербурга пройдут выборы уполномоченного по правам ребенка города. Незадолго до выборов в Петербурге разгорелся скандал — консервативные общественные организации «Народный собор» и «Русская линия», которые считаются близкими к депутату ЗАКСа Виталию Милонову, провели в городе акцию протеста, выступив против повторного выдвижения на этот пост нынешнего уполномоченного Светланы Агапитовой. В конфликт оказались втянуты и официальные представители РПЦ. Так, известный общественный деятель священник Дмитрий Смирнов обвинил Агапитову в том, что она «активно выступает за право женщин на аборт»; «выступает с яростной критикой всех инициатив РПЦ»; «является совершеннейшей атеисткой»; «неоднократно оказывала помощь в лоббировании интересов иностранных усыновителей, приезжавших в Санкт-Петербург для подбора детей». По словам протоиерея Смирнова, уполномоченного по правам ребенка Агапитову «обвиняли в лоббировании полового просвещения несовершеннолетних, поддержке гей-фестивалей, раздаче контрацептивов подросткам и ювенальной юстиции». Священник призвал свою аудиторию направить в адрес губернатора Георгия Полтавченко письма или телеграммы с просьбой больше не выбирать Агапитову на эту должность.

Вскоре после выступления Смирнова председатель синодального информационного отдела РПЦ Владимир Легойда призвал уполномоченного по правам ребенка Санкт-Петербурга прислушаться к мнению православных родителей: «Православная общественность Санкт-Петербурга, насколько мне известно, не требует от детского омбудсмена города ничего экстраординарного: поддержка традиционной семьи как естественной и самой благоприятной среды для развития ребенка, ограничение чрезмерного вмешательства в семейные дела, отказ от так называемого сексуального просвещения, в особенности в области однополых отношений. Этот набор требований характерен не только для России, но и для всех консервативных христиан, мусульман и иудеев всего мира».

В то же время известные общественные организации Санкт-Петербурга обратились к губернатору Полтавченко, выразив поддержку Светлане Агапитовой и назвав ее работу «самоотверженной, принципиальной и профессиональной». Среди авторов обращений — Общественная палата Петербурга и благотворительные организации «Петербургские родители», «Родительский мост», «Перспективы», «Православная детская миссия», «Светлица», AdVita, ГАООРДИ, «Партнерство каждому ребенку», «Хрустальные люди», «Матери мира», «Геном». В этом обращении, в частности, написано: «С. Ю. Агапитова — тот уполномоченный, который никогда не скажет, что этот вопрос не в ее компетенции, не откажет в помощи даже тогда, когда все уже отказали, не оставит наедине с нашими проблемами… Мы перестали чувствовать себя одинокими в своем небольшом мире, где всю нашу жизнь занимают наши больные дети».

Светлана, перед выборами уполномоченного вы оказались в центре противостояния. Почему православные активисты выступают против вас?

Я не стала бы это увязывать только с выборами. Мы с ними так или иначе сталкивались и раньше. Например, по поводу медицинских клиник «Ювента», оказывающих помощь детям. Когда эти люди стали обвинять меня в том, что я поддерживаю аборты среди подростков, я позвала их в эту самую «Ювенту». Я хотела, чтобы они поняли, что это не абортарий, а государственный медицинский центр, который оказывает услуги несовершеннолетним девочкам, которым больше некуда пойти. Часто так бывает, что девочка в 15–16 лет беременеет и боится сказать об этом родителям. Ей некуда пойти, и это может привести к самым трагическим последствиям. И должно быть место, где ее успокоят, постараются ей помочь, объяснят ей, какие последствия могут быть у аборта, и постараются сохранить ей ребенка. По сути, эта клиника занимается тем, что родители должны делать, но по ряду причин не делают. Ни у кого в этом городе нет задачи делать аборты подросткам, поверьте. И я не могу не сожалеть о том, что несовершеннолетние девочки делают аборты. Ни один здравомыслящий человек никогда бы этого не одобрил. Но, к сожалению, бывают такие ситуации, особенно в больших городах, когда эта девочка понимает, что другого выхода у нее нет.

Что значит — другого выхода нет? Выгонят из дома?

Это еще не самое страшное. В семьях по-разному бывает. В Петербурге наряду с «Ювентой» существует центр «Маленькая мама», он открылся первым в России. Туда поступают как раз несовершеннолетние беременные, чтобы они могли там родить и ухаживать за ребенком.

Это детдомовские девочки?

И из семей, и из детских домов. Я там была и видела, какими разными бывают ситуации. Если девочка хочет оставить ребенка, а ее мама против или, наоборот, мама хочет, а девочка против, девочку помещают в этот центр «Маленькая мама», где с ней работают психологи и социальные работники. Ее учат любить ребенка, заботиться о нем. Это же очень важно — научить подростка заботиться о ком-то еще. Только в крайних случаях, когда и девочка, и родители категорически не хотят ребенка, когда они категорически настаивают на аборте, аборт делают. До 15 лет это делается исключительно с согласия родителей.

А ваши оппоненты считают, что рожать эта девочка должна в любом случае?

Да, примерно так. Говорю вам совершенно искренне: я тоже против абортов. У нас в стране делается огромное количество абортов, это катастрофа. Сейчас профилактика абортов не только среди несовершеннолетних, но и среди женщин развивается, но цифры все равно огромные. И мы в первую очередь должны сейчас рассчитывать на следующее поколение, которое понимает, что аборт — это не просто грех, это лишение жизни маленького человека, твоего ребенка. И мужчин надо воспитывать, конечно. Потому что очень часто мужчины настаивают на абортах, боясь той ответственности, которую им придется нести.

А вы считаете, что требования православных организаций запретить аборты вообще реализуемы в России? Ведь вырастет смертность от подпольных абортов, как это было в СССР.

Понимаете, они во многом правы — есть же государства, где запрещены аборты. Но это нельзя решить наскоком, скандалами и криками. Надо начать спокойный разговор на эту тему. Обсуждение необходимо. У людей в обществе разные мнения, надо всех услышать.

Я преподаю студентам на факультете журналистики, недавно я спросила их, имеет ли ребенок право на защиту до рождения — или только после рождения? 19 человек из 20 ответили, что имеет. Только один засомневался. Понимаете? На это поколение у меня большие надежды. Нынешние родители — это поколение людей, которые выросли, по сути, брошенными: их воспитанием занимались плохо, такой у нас в стране был переходный период. И они проецируют на своих детей то, что видели от родителей.

Понятно, что прямо сейчас запретить аборты мы не можем. Мы не можем позволить себе признать, что ребенок имеет право на защиту до рождения. Хотя он, несомненно, это право имеет, и об этом говорится даже в предисловии к Конвенции ООН о правах ребенка. Но мы должны к этому стремиться и решать эту проблему просвещением родителей. В первую очередь родители должны объяснить девочке, почему аборт — это плохо. Но до тех пор, пока родители не начнут говорить со своими детьми, будет, к сожалению, существовать «Ювента».

Какова статистика абортов среди подростков?

Когда «Ювента» начинала работать, в Петербурге за один год было сделано 2 тыс. абортов подросткам. В 2013-м их было около 312. Тут, конечно, нельзя забывать о том, что, пока закон не запрещает аборты, любая клиника, имеющая лицензию, будет их делать.

Но смотрите, почему у православных активистов эта проблема так громко звучит? Они говорят о ценностях православной семьи и считают себя ущемленными. Я не спорю: для верующих людей многие государственные порядки кажутся ущемляющими. Но если бы все граждане нашей страны были верующими, а дети бы воспитывались в православной традиции, то мы не говорили бы сейчас с вами вообще об этих проблемах. А мы говорим, потому что проблемы есть. От того, что мы все запретим, проблемы этих детей не решатся, а появятся еще и новые. Потому что проблема не в законах, а в семьях. Давайте начнем работать с семьями, давайте привлечем к этому церковь, почему нет? Но кричать об этом, ничего не делая, бессмысленно.

А по поводу атеистов. В Петербурге в женских консультациях работают психологи — в рамках профилактики абортов. И вот приходят женщины на малом сроке беременности и хотят сделать аборт. И во всех клиниках каждой женщине во время УЗИ обязательно показывают плод. Так вот, 30% женщин, которые это увидели, делать аборт передумали. И это несмотря на то, что, как правило, у них непростая ситуация, нет денег, жилья, мужчина бросит и прочее.

Вас еще обвиняют в том, что вы «проводница идей ювенальной юстиции».

Это связано с незнанием вопроса, непониманием термина, а также с опасениями за судьбы семей. Когда только формировался институт уполномоченных по правам ребенка, многие НКО — и РПЦ тоже — рассматривали этот институт как некий ювенальный орган, задача которого — разрушать семьи. И понадобилось довольно много времени, чтобы переубедить их в этом и доказать, что уполномоченный работает на сохранение семьи и в первую очередь защищает права ребенка.

Как только я пришла на эту должность, мы провели большую конференцию и объяснили, что такое ювенальная юстиция. Мы на эту конференцию позвали всех, в том числе и организацию «Русская линия». В 2002 году Госдума в первом чтении приняла закон о ювенальной юстиции. Его первая часть касалась ювенальных технологий в отношении несовершеннолетних, вступивших в конфликт с законом. Это касалось анализа проблем подростка, причин, которые толкнули его на правонарушение, составления социальной карты, в которой был бы закреплен маршрут помощи. И это очень правильная, нужная идея. А вот вторая часть законопроекта касалась ювенальных технологий в отношении семей. И мне кажется, тогда это была калька какого-то западноевропейского закона, которая подразумевала, что социальные службы могут забрать ребенка из семьи, а потом уже заниматься юридической стороной проблемы. Этот вопрос не решен до сих пор. И я считаю, что в законодательство должны быть внесены поправки, предусматривающие, что ребенок может быть изъят из семьи только по решению суда. Это было бы правильно и сняло бы некоторую напряженность в обществе.

Но если речь идет о семье, где есть угроза жизни ребенка? Все равно нужно ждать решения суда?

Это большой вопрос. Возможно, следует предусмотреть какие-то особые механизмы реагирования для таких ситуаций.

Вообще фактов жестокого обращения с детьми становится меньше?

К сожалению, нет, тут статистика находится примерно на одном уровне. По статье 116 (побои) стало больше резонансных случаев. Вот перед Новым годом отчим до полусмерти избил ребенка, ребенок теперь в детдоме с инвалидностью.

Почему так происходит? Нет работы по предупреждению семейного насилия?

А кто будет заниматься такой профилактикой? Телевизор? Я совершенно не против, но попробуйте этого добиться. А ведь что-то делать необходимо. Получается так, что у нас не учат ни взаимоотношениям в семье, ни отношению к ребенку. Понятно, что родители не железные, срываются. Вот сейчас есть проект закона о жестоком обращении, но там только карательные меры по отношению к родителям. И эти меры применяться будут уже постфактум. А вот что сделать, чтобы родители не били ребенка? Как предупредить? Вот ты шлепнул ребенка, он обиделся и ушел. Ты злишься и снова провоцируешь конфликт. Что ты должен делать? Где об этом рассказывают? А ты должен постучаться, зайти в комнату, поплакать вместе с ним, сказать: «Извини, я сорвался, но и ты был не прав». И у ребенка появится ощущение, что к нему есть добрые чувства, он небезразличен, его любят. Но нигде же об этом не рассказывают. Вот есть школы приемных родителей, это прекрасно, потому что хотя бы в приемных семьях появляется знание того, как надо относиться к ребенку. Но для кровных семей таких программ нет. У нас тут жуткая история была. Девочка, 15 лет, пошла с подружками погулять. Отметили первый учебный день, выпили, пришла домой. Поссорилась с отцом. Нормальная семья, у нее никогда не было с родителями серьезных разногласий. А тут отец сорвался. Девочка обиделась, хлопнула дверью и выбросилась из окна.

Семья в России очень закрыта. Мы защищаем ее от внешнего вмешательства, боимся ювенальных технологий, но иногда вмешательство могло бы спасти ребенка. Сегодня защитить ребенка, находящегося в семье, сложно.

Это тоже проблема. У нас одна девочка с ВИЧ попала в семью, но родители считают, что лечить ее таблетками не надо, возят по целителям. У ребенка плохие анализы, но родители ничего не слышат. Как им объяснить? Только через суд. Вот сейчас органы опеки решают этот вопрос.

Но вообще все опять же упирается в отношение нашего общества к «чужим» детям. Вы идете по улице и видите, что мама бьет ребенка. Что вы делаете? Большинство проходит мимо, а не пытается остановить и образумить маму. Сейчас в школах и детсадах стали больше обращать внимания на состояние детей, но равнодушия все равно много.

А что насчет полового просвещения в школах? Оппоненты обвиняют вас и в том, что вы занимаетесь внедрением «программ по растлению детей».

Да, они это называют секспросветом. Мне сложно комментировать это обвинение, потому что я не знаю, что имеется в виду. Я думаю, они выступают против секспросвета, который есть, например, в Германии, когда с детского сада ребенок должен знать, откуда берутся дети и кто такие геи. Но у нас в России такие программы и невозможны, зачем же нагнетать? Никто не собирается вводить их в учебных заведениях. У нас в школах был предмет «Этика и психология семейной жизни». Там действительно были некоторые перегибы. По мнению взрослых, детям рассказывали то, что они еще не были способны воспринимать. Я хочу еще раз отметить, что только родитель может рассказать ребенку о таких чувствительных вещах. Все это зависит от индивидуальных особенностей ребенка, его восприятия: родитель знает своего ребенка, а школа не знает. И для этого родителей нужно просвещать и готовить. Что касается собственно предмета «Этика и психология семейной жизни», то его же нет сейчас в школах. И маловероятно, что его вернут.

Но вот мы только что говорили о проблемах девочек-подростков, которые не знают и не понимают, что делать и как жить с беременностью. Если с ними об этом не говорят родители, кто-то же должен.

Мне кажется, мы могли бы в школе обсуждать отношения мужчины и женщины в целом. Как надо взаимодействовать, как важно уважение друг к другу, что такое ответственность за ребенка. Упрощать предмет до выяснения способов предохранения не нужно. Но говорить с детьми о взаимоотношениях необходимо. Возможно, есть смысл в том, чтобы этот предмет мальчики слушали отдельно от девочек. Возможно, к этому следует привлечь церковь — почему нет?

Известный православный деятель протоиерей Дмитрий Смирнов жестко выступил против вас в своем блоге, обвинив в поддержке либеральных ценностей, иностранного усыновления, абортов и полового просвещения среди подростков. Вы с ним знакомы?

Нет, мы не знакомы, и поэтому мне было очень обидно читать эти обвинения. Он был на съезде епархий Северо-Запада, говорил хорошие слова о работе уполномоченных. Я открыта к диалогу и встречаюсь со священниками. Мне непонятно, почему он не обсудил со мной эти вопросы.

Многие православные могли воспринять такую атаку против вас как позицию церкви.

Я не считаю, что мнение одного священника — это мнение церкви. Хотя, безусловно, Дмитрий Смирнов — авторитетный священник, он возглавляет патриаршую комиссию по семье и детям. Я написала ему письмо, объяснила свою позицию, рассказала, чем мы занимаемся. Я бы хотела, чтобы он понял, что не прав. Конечно, я могу готовить иск о защите чести и достоинства и деловой репутации, и, скорее всего, нам придется это делать, потому что так работать нельзя. Я могу спокойно перенести личное оскорбление, но я все-таки государственный чиновник. Мне бы хотелось нормальных конструктивных отношений.

У вас с РПЦ вообще какие отношения?

Хорошие рабочие отношения. У меня с епархией было подписано соглашение еще в 2010 году, когда я только пришла на эту работу. Митрополит Владимир меня благословил. У меня хорошие отношения с пастырями митрополии. Я один из постоянных гостей на православном радио «Град Петров». Мы с церковью много взаимодействуем. В первую очередь это касается трудных подростков: воздействие хорошего батюшки с правильными словами и проповедями очень многим мальчишкам помогает. С ними работает мудрый священник Михаил Браверман. У нас в епархии есть приходы, которые работают в колониях для несовершеннолетних. Есть Центр святителя Василия Великого, который работает с условно осужденными подростками. Это все делается при содействии церкви, то есть у нас тесное партнерство. Есть «Детская православная миссия» — это волонтеры из прихожан, они ходят к детям, знакомятся, играют, гуляют, прикипают к ним и забирают в семьи. Создано уже 70 таких семей. Там глубоко верующие люди, которые делают большое дело.

Вы ведь даже приняли концепцию о том, что семья — это союз мужчины и женщины, которые воспитывают детей?

Тут надо рассказать предысторию. У нас в Семейном кодексе нет определения семьи. Впервые определение семьи появилось в семейной концепции, которую разработала Елена Мизулина. На совместном заседании координационного совета детских уполномоченных и епархий Северо-Запада, которое проходило в Архангельске, мы горячо обсуждали этот вопрос. Первоначально предлагался вариант, что семья — это союз мужчины и женщины, имеющих двух и более детей. Я спросила: «А если один ребенок, это уже не семья? А если нет детей?» И в результате дискуссии с учетом мнения православной общественности была принята концепция, что семья — это союз, имеющий целью рождение и воспитание детей.

Это немного странно, если учесть, какое количество в России матерей-одиночек. У нее ребенок-инвалид, ее бросил муж, она бьется всю жизнь одна, но она и ее ребенок — не семья.

Нет, конечно, мать-одиночка и ее дети не перестают быть семьей. Эта концепция — некий идеал, декларация того, к чему можно стремиться. Конечная цель этого документа — показать, что однополые браки в России невозможны.

Вам не кажется, что церковь сейчас пытается слишком сильно влиять на государство?

Я не вижу ничего плохого в том, что люди идут в церковь и пытаются быть чище, лучше и светлее. Многие наши чиновники пришли в религию, и они переносят это на работу. Я не вижу в этом ничего плохого, если человек живет без агрессии. Но агрессия убивает все хорошие начинания.

Существуют некие правила хорошего тона: не принято говорить о национальностях, религиях, потому что это очень чувствительные темы. Мне даже неловко спрашивать вас о вашем отношении к религии. Но в России все наоборот. И вот в Петербурге уделяют много внимания действиям и настроениям не очень большой группы православных родителей, которые ведут с вами войну.

Я крестилась в 28 лет, после того как умер отец. Моя вера — это глубоко личное, пережитое, и я не готова об этом публично говорить. Мне кажется, выставлять свое внутреннее состояние напоказ не совсем хорошо. И поэтому я не веду полемику в том ключе, что «я тоже верующий человек». Зачем мне этим спекулировать?

Два года назад, когда Госдума приняла «закон Димы Яковлева», вы были с ним не согласны. Сейчас ваша позиция изменилась?

Я всегда была против иностранного усыновления и считала, что российские дети должны жить в российских семьях. Но, поскольку институт приемной семьи не был развит, а дети растут, я полагала, что интересы ребенка важнее и для ребенка важно иметь семью в любой точке земного шара. И по-прежнему так считаю. Но мы говорим о неких глобальных процессах, о политике государства, и поскольку этот закон был принят, то моя задача — минимизировать потери, которые мы понесли. На момент принятия закона в Петербурге было 33 ребенка, успевших познакомиться с родителями из США. Сегодня из этих детей семеро по-прежнему живут в сиротских учреждениях.

А что стало с остальными?

18 детей были усыновлены, из них 15 — в другие страны: Италию, Францию, Германию, Испанию. Семеро остались в учреждениях, один вернулся в биологическую семью. Остальные взяты под опеку в России.

Все усыновленные за границу имели инвалидность?

Нет. Петербург всегда был первым в стране по иностранному усыновлению. И в словах о том, что детей иногда отдавали на иностранное усыновление за деньги, есть правда. Это не было повальным явлением, но такие случаи были. В прошлом году мы даже в прокуратуру обращались — ребенок с кучей диагнозов был усыновлен в Германию, а через полгода пришел отчет оттуда: провели диспансеризацию ребенка, все диагнозы сняты. Коррупция в этой области есть, но поймать кого-то за руку очень сложно.

В доме ребенка №13 живет мальчик Николоз с тяжелым генетическим заболеванием — буллезным эпидермолизом. Его хотела усыновить гражданка США. Какая его ждет судьба теперь?

Он по-прежнему в доме ребенка. У мальчика грузино-азербайджанские корни, и, когда в этот дом ребенка приезжал Павел Астахов, он предлагал поговорить с национальными диаспорами, чтобы кто-то взял ребенка в семью. Но это тяжелое заболевание, оно требует постоянного и дорогостоящего ухода. Сейчас Николоза опекает дочь азербайджанского президента Ильхама Алиева — она приезжала в 13-й дом ребенка. Но семьи у мальчика пока нет.

Что-то изменилось в сиротской системе после принятия «закона Димы Яковлева»?

Этот закон стал катализатором развития приемной семьи в России. У общества проснулся интерес к проблемам детей-сирот. Стало расти количество приемных семей. Мне кажется, что больше людей стало задумываться о том, чтобы принять ребенка. Кроме этого государство заявило о приоритете воспитания детей в биологической семье, что стало важным фактором для того, чтобы меньше детей поступало в детские дома. Уже в этом году появится больше социальных воспитателей — профессиональных семей, которые будут работать по договору. Это будет выходом для детей, у которых мало шансов найти семью.

Как вы думаете, эти перемены оправдывают то, что семеро детей Петербурга остались в детских домах?

Фразу Достоевского помните? Никакие богатства мира не стоят слезы ребенка.

Государство развивает семейное устройство детей-сирот, но детей в детских домах меньше не становится. И во многом за счет социальных сирот, имеющих родителей. Почему так происходит?

Мы тут как раз изучали «круговорот» сирот. У нас в Петербурге в 2013-м 330 детей из домов ребенка были отданы в семьи или под опеку, и в том же году мы получили 320 отказов от детей. Сколько мы устроили детей в семьи, столько же и попало в систему. То есть у нас социальные службы все еще плохо работают с профилактикой отказов от новорожденных. Это первое.

Второе. В наших сиротских учреждениях живет 4,5 тыс. детей. Но только 2,2 тыс. подлежат устройству в семью — это дети-сироты и оставшиеся без попечения родителей. Остальные помещены в детские дома по заявлению родителей, находящихся в трудной жизненной ситуации. И эти семьи нуждаются в первую очередь в нашей помощи. Мы сейчас помогаем некоммерческой организации «Родительский мост» запустить проект поддержки вот таких семей. Если семья поместила ребенка в детский дом, надо помочь ей, чтобы она забрала ребенка домой. Потому что очень много случаев, когда ребенка помещают на полгода, потом продлевают, а потом не забирают никогда. И он не может быть устроен в семью и живет сиротой при живых родителях.

Третье. Есть проблема вторичных отказов. В 2013 году 456 детей попали в сиротские учреждения из-под опеки. Это чаще всего происходит в семьях, где бабушки воспитывают внуков и перестают справляться. И часто этой бабушке нужен просто медиатор, чтобы она наладила диалог с подростком. Вот эта работа тоже ведется очень слабо.

Сиротство — это такая проблема, которую не решить только развитием института приемной семьи. Ее надо решать со всех сторон комплексно. Только тогда ручеек сирот будет иссякать.

Сегодня органы опеки могут забрать детей из-за плохих условий в семье?

Если нет угрозы жизни ребенку, то не могут. Но бывают случаи, когда мама приходит и говорит: «Я в трудной жизненной ситуации, а у меня ребенка забирают». Вот для этого и существует, в частности, институт уполномоченного по правам ребенка. В прошлом году органы опеки забрали из семей 25 детей. В 20 случаях мы в суде добились возвращения детей в семьи, доказав, что их забрали незаконно. Но тут речь о родителях, которые действительно чего-то хотели. А ведь есть огромное количество людей, которые лишены родительских прав и ничего не хотят. К сожалению, у нас никто не работает с теми семьями, которые уже лишены родительских прав. Ребенок поступает в детдом, а родители спиваются — отчасти и потому, что у них больше нет стимулов.

В 2013 году родители 467 детей были лишены родительских прав. Причины — алкоголь, наркотики, жестокое обращение. Это страшное число. Но еще годом ранее таких случаев было 1800. Мы наконец поняли, что должен быть индивидуальный подход к каждой семье, и это работает. Например, один папа злоупотреблял алкоголем, но ему объяснили, что детей заберут, если не перестанет пить. Он пошел и закодировался — на него подействовало. Так что есть позитивный сдвиг, и он есть по всей России.

Но я возвращаюсь к своей мысли о том, что нужно просвещать общество. От этого многое зависит. Вот мы проводили опросы среди потенциальных усыновителей, пытаясь выяснить, что им мешает взять приемного ребенка. Оказалось, что причины — материальные затруднения, проблемы с жильем и страх перед наследственностью. То есть у нас до сих пор в головах есть штамп, что детям на генетическом уровне передаются привычки родителей. Но учеными уже много раз доказано, что алкогольная зависимость отца ребенку не передается, что все зависит от воспитания в семье. Проблема в неграмотности, и об этом тоже надо говорить. Да, у нас есть очередь из усыновителей. Почему она есть? Потому что они хотят удочерить годовалую девочку, здоровую, с белыми кудряшками. И жалуются: нет маленьких здоровых детей. Да, но есть дети постарше. Почему не взять ребенка пяти лет с восточной внешностью? Он что, любить будет меньше? Мне кажется, это все части большой работы, которую должны делать и общество, и государство.

Может быть, как раз тут и стоило бы привлечь церковь?

Несомненно. Я была в Краснодаре, там храм стоит, а через дорогу — детский дом. Прихожанам на службе священник говорит: «Смотрите, через дорогу детский дом, вы можете им помочь». И люди идут туда, помогают, а потом возникает потребность взять ребенка в семью. Потенциал у РПЦ огромный.

Ольга Алленова