Никита Аронов узнал, как разведчику Юрию Транквиллицкому удалось остаться в живых

Фронтовой разведчик Юрий Транквиллицкий не любит военное кино и знает, почему под Витебском некоторые поля до сих пор не пашут

Никита Аронов

— Военные фильмы я не люблю, даже лучшие,— признается Юрий Николаевич.— Там солдаты идут в атаку, а в глазах у них войны нет. Я ведь ее по глазам вижу, по опустошению — непонятно, о чем человек думает, да и думает ли вообще...

Командир взвода фронтовой разведки гвардии младший лейтенант Юрий Транквиллицкий пробыл на передовой два месяца. Сам признает: "Срок — фантастически долгий".

— Кланяться при разрывах на переднем крае перестаешь через несколько дней,— вспоминает ветеран.— Когда видишь, что рядом со взрывом солдат цел остался, а другого убило метрах в 50, понимаешь, что тут судьба. Я с каждым днем все спокойнее относился: убьют, ну и хрен с ним. Если честно, сейчас больше о смерти думаю, чем тогда...

Когда над окопами весь день стоит черно-серая стена порохового дыма, а воздух наполнен осколками, от которых не спрячешься, стать фаталистом немудрено. Но фронтовой разведчик больше не об этом вспоминает, а о солдатском быте на передовой.

— Окопы в Белоруссии весной — просто сточная канава. Ледяной глинистой жижи набиралось по пояс, а где и по грудь. Днем так и стояли. И, удивительно, никто не болел. Спать так, конечно, нельзя, поэтому на ночь вылезали за задний бруствер. С немцами была негласная договоренность: не стрелять по ночам. Все мокрое снимали, выливали грязь из сапог, выжимали одежду. Слушали из немецких окопов смех и звуки губной гармошки. Странное ощущение. Еще ночью можно было развести огонь. Конечно, не в самом окопе, а метрах в 10-15 за бруствером. Только так и боролись со вшами: гимнастерки, нижнее белье подносили вплотную к огню, пусть хоть пожечь, но вшей вывести...

А как наступал рассвет — все снова ныряли в грязь.

Передовой опыт

Когда началась война, 15-летний Юрий пошел на военный завод — крепил хвосты авиабомбам. Потом, в 17 лет, попал под призыв — в 1943-м. Правда, первые месяцы служил в тылу, под Владимиром. Самое яркое воспоминание об этой нефронтовой службе — офицер, которого вывели перед строем. "Нам сказали, что последний месяц сахара не было из-за интенданта, укравшего целый вагон,— вспоминает Юрий Николаевич.— Объявили: вот этот самый интендант, его расстреляют... Как там было дальше — не знаю, но сахар не выдавали и после этого. На фронте получше кормили".

Под Владимиром Транквиллицкий показал себя толковым бойцом: в окопы его не сразу отправили, сначала послали на курсы младших лейтенантов. Учебка располагалась километрах в 50 от фронта и двигалась вместе с ним. Изучали там полевую артиллерию и основы фортификации, самые примитивные, по части рытья окопов. Стандартное экзаменационное задание: в кучу свалены детали от пулеметов "максим" и Дегтярева, от ППШ, ТТ, мосинской винтовки. Надо разобраться, что от чего, и собрать оружие. Юрий окончил курсы с отличием и получил назначение — командиром взвода фронтовой разведки.

Быт младшего офицера от солдатского почти не отличался. Командовать пришлось в основном деревенскими, многие — из среднеазиатских республик. По большей части мужики за 40, Юрий со своими 8 классами среди них был самый образованный. Было несколько бойцов сразу после тюрьмы — оказалось, ребята надежные, ничего не боялись. Один был совершенно отчаянный: мог, вспоминает Транквиллицкий, встать с ручным пулеметом на бруствер в полный рост и высадить в сторону фашистов целый диск: "Вроде, глупость, но людям нужна была и такая разрядка".

Окопы переднего края — это самая изнурительная война, твердо убежден Юрий Николаевич: месяц в одной и той же канаве, обстрелы днем, сушка и борьба со вшами ночью.

— Основной едой была пшенная каша без молока и масла,— рассказывает бывший разведчик.— Еще приносили пшенный суп. Как та же каша, только разведенная водой. Иногда в воде плавала мерзлая, похожая на бильярдные шары, картошка. Хотя иной раз попадалось даже американское сало.

Еду делили на порции и разыгрывали: кто-то один указывал пальцем на миску или кусок хлеба, а другой называл фамилию бойца. С одной стороны, дележка по-честному, с другой — хоть какое-то развлечение.

В отличие от других обитателей переднего края разведчикам, конечно, было "веселее": они еще ходили в тыл к немцам — нарушали коммуникации и добывали сведения о расположении противника.

— Допрос пленного происходил быстро. Спрашиваешь, где штаб, где танки... Они по-русски, в общем, понимали, даже без перевода,— вспоминает Юрий Николаевич.— Потом часто пускали языка в расход — тащить немца через линию фронта мы могли далеко не всегда...

Боевое самбо

22 июня 1944 года началась операция "Багратион" по освобождению Белоруссии. А накануне ночью взвод младшего лейтенанта Транквиллицкого отправили в разведку боем. Перед броском поднесли фронтовые 100 грамм. Юрий Николаевич до сих пор помнит ржавый бидон со спиртом, по поверхности которого плавали нефтяные разводы.

— Я был трезвенником, отдал свой глоток ребятам. Конечно, оказался в этом смысле белой вороной. Из-за того, что не пил, мне было труднее переносить все пакости войны,— признается теперь ветеран.

Задача разведки боем в том, чтобы, пожертвовав небольшим подразделением, выявить огневые точки врага, которые потом подавит наша артиллерия. Значит, надо произвести как можно больше шума.

— Встаем, бежим, бросаем гранаты, кричим "Ура!",— рассказывает разведчик.— "Ура" — это чтобы себя подзавести, такая разрядка. Между окопами нашими и немецкими всего 200 метров, но большая часть бойцов на этих 200 метрах и осталась — 80 процентов погибших считали нормой. Остальные добежали до немецкой линии, запрыгнули в чужую траншею. Там я столкнулся с немцем вплотную, автомат к автомату. И самбо спасло мне жизнь...

С 12 лет Юрий Транквиллицкий занимался у Анатолия Харлампиева, знаменитого создателя этого русского единоборства. Многие самбисты пошли на фронт, немногие вернулись. Сейчас из тех первых, довоенных, учеников Харлампиева живы четверо. Юрий Николаевич из них, кажется, один не лежачий.

— Самбо — это моя религия,— повторяет ветеран.— Без него я бы уже давно лежал в белорусской земле. Сам считал: из ППШ мною убито 30 немцев. А вот шестеро — чисто самбистские победы. Одна из них эта — в чужом окопе.

Юрий Николаевич замолкает, закрывает глаза. Потом продолжает:

— Заняли оборону в немецком окопе. Что делать дальше, не знаем. Ждать своих? Отступать? И тут началось страшное — мы попали под обстрел собственной артиллерии. Когда бьют "катюши", это жутко: земля от взрывов становится как тесто, приходит в движение, на нее невозможно опереться, она больше не защита.

Транквиллицкому тогда повезло: его просто засыпало. Потом, практически невредимый, он даже участвовал в наступлении.

Кошелек и жизнь

Во вторую разведку боем Юрий Николаевич шел уже с новым взводом — прежний полег почти весь.

— Дело было у станции Замосточье. Нам приказали пошуметь и отойти, но немцев было всего человек 10, так что мы захватили станцию и продержались до подхода основных сил.

А закончил боевой путь разведчик под Витебском. Его ребят бросили перерезать последнее ведущее из города шоссе. Но у немцев, которые шли на прорыв, были "тигр" и самоходка "фердинанд". Перебить гусеницы удалось, но бронированные машины продолжали вести отчаянный огонь. Досталось и младшему лейтенанту.

Юрий Николаевич до сих пор хранит небольшой коричневый кошелек с серебристой застежкой. Ветеран уверен: именно он спас ему жизнь — осколок пропорол кошелек, прошел через левую грудную мышцу и уперся в ребро. Другой вырвал на правой руке кусок бицепса. Третий впился в предплечье, четвертый — в колено, пятый — в верхнюю губу. Разведчики вытащили раненого командира, он сдал взвод и отправился в тыл. Своим ходом.

Во фронтовой госпиталь Транквиллицкий добирался долго, больше суток. Вспоминает: "Усталый хирург не стал ампутировать руку, сказал, пусть в тылу разбираются".

Этот путь в тыл у Юрия Николаевича и теперь перед глазами: умирающие прямо у дороги раненые, маневровый паровозик под Смоленском, который люди в окровавленных бинтах буквально взяли приступом.

— Оружие вообще-то отбирали в госпитале, но один капитан достал припрятанный за пазухой пистолет и потребовал у машиниста ехать в Москву,— рассказывает ветеран.— На станции Кунцевская мы сошли. Помню слова машиниста: "Я вас довез, теперь меня расстреляют..."

После войны

Потом был госпиталь, череда тяжелых операций и финал военной службы: в январе 1945-го, 19 лет от роду, Юрий Транквиллицкий получил инвалидность второй группы.

Однако признавать себя инвалидом Юрий отказался раз и навсегда. В 1946-м, немного восстановившись, он даже взял второе место по самбо на первенстве Москвы. На соревнованиях тогда поверх правого бицепса пришлось намотать кусок резины — там был перебит нерв и прикосновение вызывало невыносимую боль. Правда, в 1948-м самбо пришлось все-таки бросить из-за осколка в колене. Зато вместо борцовского ковра переключился на байдарки. И ежегодно сплавлялся аж до 77 лет. В этом году Юрию Николаевичу исполняется 90. Только несколько месяцев назад он ушел с кафедры ВГИК, где преподавал фотокомпозицию.

На ветеранские встречи Юрий Транквиллицкий принципиально не ходил много лет. Но однажды встретил полковника со значком своей 39-й армии. Представился и получил персональное приглашение.

— Там сидело человек 30-40 мужчин с хорошими воинскими званиями. Меня представили так: "Вот он и такие, как он, выполняли наши приказы". Им, оказывается, меня очень не хватало. Я на встрече был один такой, из окопов...

К военным наградам бывший разведчик относится скептически.

— Помню, когда я только получил взвод, меня поразило, что все повара и шорники ходят в орденах,— вспоминает он.— Дело в том, что после удачной операции награды привозили мешками. А кому их давать? Одни убиты, другие по госпиталям. Искать их там? Вот и давали уцелевшим.

Собственную гимнастерку с медалями Юрий Николаевич надевает, только если очень попросят. И официальные мероприятия не жалует. Один только раз сходил 9 мая на Красную площадь:

— Пока от Ильинки пройдешь, тебя несколько раз досмотрят. Больше не хочу. Мне гораздо приятнее в День Победы выбраться в лес. Поговорить с друзьями у костра, и не только о войне.

...Осколки из Транквиллицкого выходили постепенно. От последнего, просидевшего в губе 20 лет, ветеран избавлялся самостоятельно.

— Время от времени губа распухала. Надоело мне это,— говорит Юрий Николаевич,— взял я пинцет да и вытащил этот последний. Крови, конечно, было...

Теперь осколок лежит в пластиковой коробочке рядом с другим, из предплечья. А еще на шкафу — ржавые хвосты мин.

— Это из моего белорусского окопа. Убить любая могла,— объясняет ветеран.

И рассказывает, как через 42 года после войны, окончив ВГИК и став журнальным фотографом, вновь оказался под Витебском и заехал в те места, где больше месяца просидел в окопах. Местные говорили, что не пашут эти поля, и объясняли, почему: плуги ломаются — слишком много в земле металла.