Экономист Сергей Гуриев рассказал о личном Ольге Ципенюк

Рубрику ведет Ольга Ципенюк

Про корни

Дедушка с маминой стороны умер до того, как я родился, а остальных бабушек и дедушек, которые жили в Орджоникидзе, я застал — общение с ними было важной частью моего взросления. С дедом, Аликом Гуриевым, я много беседовал, он рассказывал о своей жизни, в том числе и до революции. Но лучше я не буду об этом говорить: мои родственники — люди достаточно известные во Владикавказе и я могу задеть чьи-то чувства, а мне бы этого не хотелось.

Мама родилась в Челябинске, в осетинской семье военного. В какой-то момент они вернулись во Владикавказ, мама училась в школе в Орджоникидзе, где встретила папу. Потом оба учились в Северокавказском горно-металлургическом институте, затем оба перевелись в МЭИ. Поженились, когда им было по 23 года, и с тех пор они вместе. А в 1971 году родился я. Отец поехал в Киев в аспирантуру, мама тоже нашла работу, и в 1976-м мы туда переехали.

Про детство

Жизнь в Орджоникидзе до переезда в Киев помню плохо. Но потом, уже школьником, я каждое лето приезжал туда, иногда ездил к родственникам в деревню, где многие говорили по-осетински. Сам я по-осетински не говорю, мои родители тоже — как практически все люди их поколения, особенно те, кто учился в Москве. Понимают, могут сказать длинный тост, но между собой всегда говорили по-русски.

Первые два года в Киеве мы жили в так называемом общежитии гостиничного типа, это такой современный вариант коммунальной квартиры. Хорошо помню свою комнату — 4 квадратных метра. Родители всегда делали все, чтобы у меня жизнь сложилась хорошо. Старались, чтобы я занимался чем-то полезным для интеллектуального развития, например шахматами. Родителям я обязан и тем, что поступил в лучшую школу в Киеве, а потом в Московский физико-технический институт — они убедили меня, что я должен там учиться. Оказалось, что я хорошо решаю математические задачи. Впрочем, у меня не было сверхъестественных успехов на так называемых олимпиадах — не занимал первое место на городской, не попадал на республиканскую. Но мне довольно рано стало ясно, что нельзя быть первым везде. Я был отличником в обычной школе, отличником в физико-математической школе и в Физтехе, но как раз олимпиады научили меня тому, что в какой-то момент — например, в полуфинале — можно проиграть. Это очень важно — понимать, что нельзя выиграть все. Многие на это натыкались слишком поздно в своей жизни, и это вредило их дальнейшему развитию: люди просто не научились вовремя адекватно оценивать себя и ограничивать свое эго. Меня родители призывали к победам, но всегда были на моей стороне, независимо от результата — unconditional love, безусловная любовь. Я знал — что бы ни случилось, они меня поддержат. Это, конечно, помогло формированию личности.

Про учебу

В Советском Союзе точные науки были менее идеологизированными. Академик по отделению физики или математики — это была такая престижная, хорошо оплачиваемая работа, не сопряженная со слишком большим числом компромиссов. Нормальный карьерный путь, для многих вполне привлекательный. Этим отчасти для меня и был определен выбор вуза. Родители просто говорили, что тот, кто учится в Физтехе, будет иметь хорошую жизнь, а тот, кто там не учится, будет не то что человеком второго сорта, но жить ему будет тяжелее.

Здесь, во Франции, похожая ситуация с так называемыми Grandes Ecoles. От того, куда вы поступите в 18 лет, в огромной степени зависит ваша дальнейшая судьба. В Советском Союзе в роли Grandes Ecoles выступали именно вузы типа МФТИ или естественнонаучные факультеты МГУ.

Главная традиция Физтеха заключается в обучении тому, чтобы человек не боялся любой задачи, даже если ее нельзя решить до конца. Это, кстати, важная часть образования — понимание того, что какие-то задачи вы решаете, самостоятельно делая реалистичные исходные предположения. Другая важная часть — владение базовым языком. В Физтехе это математика, во Франции в средней школе преподают латынь, чтобы легче было логически мыслить и учить все романские языки. Для студентов Sciences Po важную роль играет умение писать эссе, делать групповые проекты и презентации. В общем, в программе первого высшего образования главное не столько конкретные знания, сколько навыки и практика их применения.

Высшее образование в России до сих пор находится на достаточно хорошем уровне, но на более низком, чем общество думает. В подавляющем большинстве вузов, к сожалению, не дают этих самых базовых навыков. Кроме того, студенты там зачастую получают устаревшие знания. Да, есть вузы, которые стараются работать на международном уровне, и Министерство образования пытается им в этом помочь. Но геополитическая ситуация, мягко говоря, не способствует этому: если вы планируете сотрудничать с американскими вузами, то у вас могут возникнуть проблемы со стороны следственных органов или администрации президента.

Вторая проблема — коррупция и плагиат. Многие российские вузы готовят людей, считающих, что все можно купить, а любые правила — обойти. Люди в свои formative years — годы, когда они формируются как личности — получают навыки дачи взяток и обмана. Особенно показательна судьба тех, кто не хочет с этим мириться. Например, Игорь Федюкин, будучи заместителем министра образования, боролся с плагиатом, и именно его отправили в отставку.

Но, хотя реформа высшего образования и трудный процесс, многие страны ее провели очень быстро, буквально за 20-30 лет. Когда у наших реформаторов будут возможности и желание, российское образование быстро восстановит свои позиции. Но для этого в какой-то момент обществу придется дать себе отчет в том, что подавляющее большинство российских вузов находится в ужасном состоянии. И это будет серьезный удар по национальной гордости.

Про дружбу

У меня сохранилось много школьных друзей. Большинство уехало из Киева: кто-то в Россию, кто-то в Америку. Когда я жил в Москве, мы старались встречаться. Но я не хотел бы называть имена — у меня такая жизнь сейчас, что те, кого я назову друзьями, могут из-за этого пострадать.

Если говорить в целом, важно не то, что все они добились успеха в разных областях, и то, что мне с ними интересно. Важно то, что они близки мне по духу в том смысле, что это нормальные люди. Мы не говорим здесь о разнице политических взглядов — в Америке одни из них голосуют за республиканцев, другие за демократов, но ни те, ни другие не говорят: "Давайте убивать и грабить соседей и друзей". В сегодняшней России вообще понятие нормы сильно сместилось; применительно к аудитории российских СМИ слово "норма" сегодня нужно расшифровывать. Но в европейском или американском понимании все мои друзья — нормальные. Я был рад, что в связи с моим отъездом никто из них не сказал, что я нехороший человек. Ситуация на самом деле была... грубо говоря, более неприятной, чем об этом писали в прессе. Но все друзья повели себя очень достойно. А поддержка и помощь в такой ситуации были очень нужны и в Москве, и здесь, в Париже.

Хотя я плохо говорю по-французски, у меня отличный круг общения. Мой социальный статус здесь очень высок, я все-таки профессор Sciences Po — это ведущий вуз, питомник французской элиты. И с точки зрения внутрифранцузского статуса ко мне относятся с большим уважением. А друзья, живущие в Америке и в России, время от времени приезжают: с теми, с кем я из-за своей занятости редко общался в Москве, я общаюсь так же редко, но в Париже.

Про любовь

Важная часть любви, наверное, заключается в том, что Катя всегда готова была меня поддержать в любой ситуации. Она никогда не считала современную российскую власть, мягко говоря, демократичной, а российских политиков — ведущими страну в правильном направлении. Но последние два года удивили даже ее. И тем не менее она всегда поддерживала меня в том, что я делал — и в России, и уехав из нее. Так что, думаю, мне с женой очень повезло. Но вообще любовь — это не то, о чем я считаю уместным говорить в журнальном интервью.

Про успех

В профессии ученого-экономиста есть четкие критерии успеха — количество публикаций, уровень цитируемости и так далее. С такой точки зрения я не являюсь самым успешным, — Катя, моя жена, в этой иерархии стоит гораздо выше. В Москве мы были достаточно успешными экономистами, во Франции входим в первую сотню. Катя, наверное, входит и в первые пятьдесят, но вряд ли в первые двадцать.

Но я достаточно успешен вот в каком смысле. Выбирая, где жить, я решил, что хочу жить в Париже — и здесь живу. Я хотел быть здесь профессором — и оказался ученым высокого уровня, чтобы все факультеты экономики, где я был заинтересован работать, предложили хорошие условия, оставалось только выбрать. Я выбрал Sciences Po и очень доволен — у меня пожизненный контракт и достаточно высокая зарплата для того, чтобы жить комфортно и заниматься исследованиями, которые мне интересны. Конечно, я не профессор в Гарварде, но я достаточно успешный ученый, в том числе и по международным меркам, а главное — свободный человек.

Вторая часть моего успеха заключается в том, что я действительно могу позволить себе, как я это делал и в прошлом, жить так, чтобы мне не было стыдно. Не идти на компромиссы, которые мне казались бы неприличными. То, что я раньше много работал, и сейчас продолжаю много работать, позволяет мне быть свободным человеком, который может себя уважать.

Про свободу

В России о ней говорят все чаще. Во Франции нет, например, дискуссий на эту тему, кроме недавней истории с Charlie Hebdo, когда люди вышли на улицы. А в России говорят о свободе, потому что чем дальше, тем ее меньше. И те, кто сегодня борется за свободу в России,— люди, безусловно, отважные. Речь не только о таких фигурах, как Алексей Навальный, но и о менее известных людях, которые выходят на улицы или сидят в тюрьме, как, например, Марк Гальперин и Владимир Ионов.

Тем не менее я уверен, что Россия в обозримой перспективе станет свободной и процветающей страной. Это непременно произойдет. В сегодняшнем мире невозможно развиваться и обеспечивать материальное благосостояние теми методами, которыми это сейчас делают российские власти. Так что Россия обязательно будет европейской страной, даже если и не станет членом ЕС. Этот вывод я делаю как исследователь недемократических режимов.

Про Бога

Это совсем личная тема. Считаю, что людям трудно узнать что-то полезное на примере моей личной жизни. Я вправе говорить об образовании, о науке, об экономике, о политике и так далее, но личная моя жизнь вряд ли является поучительной для ваших читателей. Не думаю, что мне есть чего стыдиться, наоборот, насколько мне известно, я не делал ничего, что может быть сочтено предосудительным. Просто не считаю, что это должно обсуждаться публично.

Про страх

Мой отъезд трудно обсуждать в терминах смелости или трусости — о них говорят, когда люди рискуют ради высокой цели. У меня риски были, но пользы от того, чтобы оставаться, как раз не было. Оставшись, я мог только навредить друзьям и коллегам. С одной стороны, надо было придерживаться ценностей, которые мы декларировали, поэтому я не мог сказать, что второй приговор Ходорковского и Лебедева обоснован. С другой — я знал, что если ректор — даже бывший — будет ходить на допросы, у РЭШ будут проблемы. Поэтому надо было максимально дистанцироваться от РЭШ. Так что дело не в страхе, хотя многие и говорили, что более смелый человек сел бы в тюрьму. Но это бы только привело к проблемам у коллег, поэтому я и уехал.

И сегодня я ничего не боюсь, только беспокоюсь за будущее детей.

Про детей

Важнее всего, чтобы в будущем они были людьми свободными. Будет ли их жизнь когда-то связана с Россией, я не знаю. У нас есть пример друзей, которые в Польше при коммунистах сидели в тюрьме, потом уехали во Францию, а их дочь, которая родилась и выросла во Франции, сейчас работает в Польше. Но пока у меня растут обычные французские дети, разве что говорят по-русски. Я хотел, чтобы они были счастливыми и успешными людьми. Мой пример показывает, что если вы успешны, то можете себе позволить жить свободно и независимо. Впрочем, французское общество устроено так, что для подавляющего большинства граждан это вполне достижимо. Мы не воспитываем детей никаким специальным способом — достаточно быть честными, пытаться говорить с ними как со взрослыми, объяснять, что они несут ответственность за свои решения. Исследования говорят о том, что подростком быть очень трудно. Поэтому главное, что им нужно, это, собственно, unconditional love.

Про деньги

В нашей профессии деньги не являются мерилом успеха, поэтому мне они нужны лишь для того, чтобы чувствовать себя независимым. Так получилось, что нам хватает на тот уровень жизни, который мы считаем достойным. С точки зрения повседневной жизни и уверенности в завтрашнем дне, думаю, у нас все есть. А если на меня свалятся какие-то огромные деньги, я точно знаю, что с ними сделаю. Но говорить об этом не готов.

Три слова о себе

У меня хватает самоиронии, чтобы понимать, что никакие определения не будут выглядеть ни правдивыми, ни объективными. Что бы я ни сказал, в лучшем случае буду выглядеть смешно. Поэтому о себе говорить не хочу.