Не все россияне одинаково идентифицируют противника

Если бы мерить боевую готовность россиян можно было количеством воинственных наклеек на автомобилях и числом исполненных собственного достоинства мужчин, выбирающих помидоры в ближайшем овощном по признаку страны-производителя — "пусть хуже, главное, чтобы не турецкие", можно было бы предположить, что боевая готовность высока. Правда, воинственная поза, демонстрируемая продавщице, еще не означает готовности надеть камуфляж, взять автомат и отправиться рыть окопы. Но, судя по возросшей в этом году популярности разнообразных вариантов игры "Зарница" для всех возрастов, желающих перейти от теории к практике тоже хватает. Только вот противника все, похоже, идентифицируют по-разному.

Немногие из людей, записывающихся или отправляющих детей на тренировочные стрельбы, хотели бы оказаться в реальной зоне боевых действий: слишком ярки ежедневно врезающиеся в память телевизионные картинки перемолотого в бетонный хлам донецкого аэропорта или пригородов Алеппо. С другой стороны, сама повторяемость этих картинок делает их привычными и повышает порог чувствительности. Когда захваченные террористами самолеты 11 сентября 2001 года в прямом эфире врезались в башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, самой первой реакцией огромного числа людей в Москве был ужас. В том числе потому, что сработал старый, усвоенный в советском детстве механизм: "Что бы это ни было, американцы подумают, что это русские и сейчас начнется... вернее, сейчас все кончится". А когда 24 ноября 2015 года стало известно о том, что самолеты НАТО сбили российский бомбардировщик, массового страха не было. Зато было многоголосое требование немедленно показать врагу кузькину мать.

Оно звучало даже на турецких курортах, где турецкие бармены наливали требующим четвертое пиво в полюбившейся российским туристам системе all inclusive. Но такая этическая неосмотрительность — просто детская игра по сравнению с отказом замечать, что у нас дома, в России, рядом с нами, на нашей улице и в нашем доме, есть люди, которые смотрят на все эти военные события совсем иначе, чем нас приучил телевизор. Их много, они часть нас — и это последнее, что стоит сбрасывать со счетов, когда дело доходит до сбитых бомбардировщиков.

В России около 15 млн мусульман, в подавляющем большинстве это сунниты. Так получилось, что в последние годы те из них, для кого религиозность не просто формальная отметка в клеточке переписного листа, внимательно следили за происходящим на Ближнем Востоке. Иногда даже внимательней, чем за происходившим в России или, например, на Украине. Для очень многих из них режим президента Башара Асада в Сирии давным-давно стал неприемлемым, потому что они считают его антисуннитским и антиисламским. И когда 30 сентября российские самолеты начали боевую операцию в Сирии, для многих из них встал вопрос приоритета: что важней, родина или религия?

Было бы куда проще, если бы этой специфической двойной лояльности не было. Но формат, в котором в России в течение четверти века шло общение с национальными и религиозными меньшинствами — на словах признавая ценность и пользу многообразия, усилил то, что в XXI веке и так неизбежно в любой стране, кроме разве что Северной Кореи. Мир стал глобальным, каждый его житель в каждой новой ситуации выбирает сообщество, принадлежность к которому для него важней.

Для российских мусульман выбор был бы, возможно, легче, если бы политические лидеры, принимая свои драматические внешнеполитические решения, также спросили себя: имеет ли для них значение мнение 15 млн сограждан? Как это часто бывает в таких случаях, спросили у тех, кому полагается выступать от лица сообщества,— у председателей мусульманских духовных управлений. И ситуация стала еще сложней: муфтии, поспешившие изъявить лояльность, потеряли свой авторитет в глазах критически настроенной части прихожан — то есть как раз среди тех, на кого им в первую очередь надо благотворно влиять. А те, кто не спешил со словами безоговорочной поддержки, наоборот, подорвали к себе доверие со стороны светских властей — и теперь им тоже сложно быть годными посредниками. Оказавшиеся в двусмысленном положении официальные муфтияты сильно потеряли в весе, и не надо быть глубоким исламоведом, чтобы понять, что потерянное ими могли подобрать радикалы.

Повторным шоком стал кризис российско-турецких отношений. За месяц до инцидента с самолетом Реджеп Тайип Эрдоган сидел рядом с Владимиром Путиным на открытии Соборной мечети в Москве. За два месяца Турция объявила о готовности строить новую мечеть в Крыму, вопреки даже своей собственной твердой позиции по поводу статуса полуострова. За последние годы Турция стала главным иностранным инвестором в Татарстане. Десятки НКО в российских регионах с тюркоязычным компонентом — от Хакасии до Карачаево-Черкесии и Москвы — годами строили свои отношения с турецким правительством и общественными организациями, отправляли и принимали студентов, общались с диаспорой в Турции. Вокруг этих отношений складывались репутации и карьеры. После инцидента с самолетом все это было объявлено нежелательным.

Большинство воинственно настроенных россиян несклонно вдаваться в подробности истории и географии собственной страны. Им кажется, что несогласие с поддержкой Асада или обида за ссору с Турцией — это частное дело каких-то маргиналов или провокация "пятой колонны". Они игнорируют тот факт, что как минимум четыре региона с тюркским компонентом — Татарстан, Башкирия, Тува и Якутия — всего 20 лет назад стояли на грани сепаратизма. Если конфликт будет углубляться, старые мелодии могут снова стать популярными — и создать диссонанс с военным маршем, который так увлек нас в уходящем году.

Иван Сухов