Как рентная экономика меняет общество

Чем меньше денег, тем больше хочется справедливости. Когда рентная экономика в кризисе, это желание может потребовать от нее жертвоприношений, пусть и символических. Но о сломе системы речь не пойдет, очередь за ресурсами останется основой общества.

НАДЕЖДА ПЕТРОВА

Отрицание Шарикова

"Взять все, да и поделить!" — за годы существования РФ социологи потратили немало сил, доказывая, что представления россиян о справедливости не исчерпываются этой формулировкой, и более того — граждане предъявляют запрос на неравенство. Не на бесконечное неравенство, конечно, а как бы разумное.

К примеру, представители среднего класса (существование которого в России — вопрос, строго говоря, спорный, но Институт социологии РАН настаивает, что этот класс есть; см. материал "Михаил Горшков: средний класс сегодня в массе своей — бедный") в докризисные годы признавали "справедливым более чем пятикратный разрыв между средними зарплатами по стране и уровнем зарплаты наиболее квалифицированных работников". И россиянам в целом казалось справедливым неравенство в оплате труда в зависимости от эффективности работника и полученного им образования (74% и 63% соответственно, 2013 год). При этом реально существовавшие на тот момент различия в доходах, как отмечала на VI Грушинской конференции Светлана Мареева, ученый секретарь Центра комплексных социальных исследований ИС РАН, гражданам казались чрезмерными.

В последней оценке с гражданами не поспоришь — хотя у экономистов нет единого мнения, какую степень неравенства уже можно считать избыточной, но с тем, что при коэффициенте Джини (характеризует неравенство в распределении доходов) выше 0,4 неравенство является тормозом для экономики, согласны все. Парадокс в том, что неравенство в России, по данным Росстата, в 2015 году продолжило снижаться: коэффициент Джини упал с 0,416 до 0,412, коэффициент фондов (соотношение доходов 10% наиболее и 10% наименее обеспеченных) — с 16 до 15,5, что близко к уровню 2005-2006 годов. А вот озабоченность граждан этой проблемой, по данным ИС РАН, только выросла: в 2013 году ее считали болезненной для общества и для себя лично 71% и 47% соответственно, а в 2015-м — 82% и 66%.

Этому феномену хочется найти какое-то объяснение. Версия, изложенная Мареевой, состоит в том, что сокращение разрыва в доходах "происходило не между самыми богатыми и самыми бедными, а между средними и нижними группами", и это сближение с бедными "идет вразрез" с запросом среднего класса "на существование общественных неравенств определенной глубины, основанных на легитимных основаниях". Но эта гипотеза вызывает некоторые сомнения. Во-первых, согласно оценкам Росстата о распределении денежных доходов по 20-процентным группам населения, в 2015 году доля пятой группы (самых состоятельных 20%) снизилась с 47,4% до 47%, а доля первых трех групп — соответственно выросла (доля четвертой группы осталась без изменений). Во-вторых, хотя из этих данных действительно следует, что имеет место сближение нижних и средних доходных групп, непросто представить себе респондента, который, отмечая неравенство в числе болезненных проблем, имел бы в виду, что оно слишком мало, и что он считал бы собственное положение более справедливым, если бы доходы бедных упали. Скорее уж для этого нужно, чтобы его доходы выросли.

Логично предположить, что именно падение доходов, которых перестало хватать на то, чтобы удовлетворить и желаемый, и даже привычный уровень потребностей, усилило и без того характерное для россиян ощущение, что "лично мне чего-то недоплачивают" (в 2012 году таких, по данным ИС РАН, было 54%), и обострило восприятие имущественного неравенства как несправедливого. В 2015 году реальные доходы снизились на 4,7% (данные Росстата). А доля людей, которые отметили ухудшение положения в опросе "Левада-центра", "как изменилась за год справедливость в распределении материальных благ", достигла 48% (максимум с 2002 года). При этом лишь 2% отметили изменения к лучшему — предыдущие опросы, в 1989-1990 и 2000-2014 годах, столь низкого результата не давали ни разу.

Ошибка в фундаменте

Несправедливыми россиянам представляются не только неравенство в доходах, низкие зарплаты и пенсии. А еще и "бесправие, плохие, неработающие законы, законы не для всех", социальная и экономическая политика, распределение доходов от эксплуатации природных богатств, плохая работа органов власти, судов, образовательных и медицинских учреждений и многое другое. Некоторые респонденты на открытые вопросы на эту тему отвечают: "несправедливость во всем", указывала в докладе на Грушинской конференции аналитик ФОМа Екатерина Богомолова. Более того, исследования ФОМа подтверждают, что ощущение несправедливости носит хронический характер. В предвыборные периоды, в 2007-м и в 2011-м, ФОМ спрашивал респондентов о справедливости российского общества — и оба раза большинство (68% и 61% соответственно) сочли его несправедливым; в обоих случаях противоположную точку зрения высказали лишь 12%.

С другой стороны, подобное постоянство на фоне вечно негативных оценок динамики справедливости в опросах "Левада-центра" (см. график) заставляет думать, что с представлениями граждан что-то не так. В опросе ФОМа 2013 года и вовсе 84% заявили, что люди часто сталкиваются с несправедливостью, хотя 37% отметили, что в последние три года ни они, ни их близкие не имели такого опыта. Эти противоречия, полагает заведующий аналитическим отделом ФОМа Григорий Кертман, могут быть признаком существования некоего "социокультурного фактора", формирующего своего рода "презумпцию несправедливости".

Кертман привел пример — отношение к судам. В опросе ФОМа 2013 года среди тех 42% россиян, которые считают, что суды редко выносят несправедливые решения, лишь 31% указали, что при "нарушении прав и законных интересов" следует сразу обращаться в суд. "Нежелание подавляющего большинства обращаться в суды не связано (как можно было бы предположить, не видя этих данных) с мнением, что наши суды несправедливы. Те, кто считает, что суды более или менее справедливы, тоже не хотят к ним обращаться. Потому что несправедливым,— предположил Григорий Кертман,— считается что-то гораздо более фундаментальное — моральная и политическая основа общества".

Вопрос, что это за основа и почему она заслужила такую репутацию, заслуживает отдельного обсуждения. Сам Кертман склонен объяснять наличие "презумпции несправедливости общества" "доморощенным инфантилизмом" и "крайне низким уровнем развития этоса индивидуальной ответственности": "Если мы исходим из того, что общество тотально несправедливо, это способствует повышению самооценки: все мои достижения — это мои достижения, а за неудачи я ответственности не несу, потому что это следствие несправедливости общества. А если мы поставим отчаянный мысленный эксперимент и попробуем себе представить, что живем в справедливом обществе, нам придется делиться с ним частью своих достижений — потому что они достигнуты не только благодаря нашим усилиям, но и благодаря справедливости общественного устройства — и, самое страшное, придется брать на себя ответственность за свои неудачи".

Однако эта психологическая версия — не единственное возможное объяснение. Более того, "социальный инфантилизм" может быть не причиной оценки общества как несправедливого, а симптомом — и тоже не единственным, есть и другие. Заведующий отделом сравнительных политических исследований ИС РАН Сергей Патрушев отметил, что россияне декларируют особую важность таких ценностей, как честность, справедливость или доверие, но эти ценности теряют в весе, если вопрос переводится в практическую плоскость. "В контуре" семьи и друзей они значат чуть меньше, "но в принципе этот мир сохраняется", в отношениях с коллегами их важность снижается уже сильно — до 6 баллов из 10, а если спросить, "на каких основаниях существует российский социум в рамках этого ценностного блока, выясняется, что он — несправедливый, нечестный, несвободный, недоверчивый".

Соответственно, во взаимодействии друг с другом люди опираются не столько на закон (17%), сколько на представление о своей выгоде (42%) и, главное, на доверие (70%), "радиус которого весьма ограничен". "Эта ситуация воспроизводящаяся и устойчивая. Она не может быть изменена сверху, потому что во многом сверху создавалась. Не сознательно — так случилось. Она имеет исторические, культурные корни",— полагает Патрушев. Сложившийся социум — множество не связанных друг с другом иерархий — он называет социумом клик, а соответствующую политическую систему — кликократией. Сдается, впрочем, что для такого общественного устройства есть и вполне подходящий традиционный термин — это сословное общество с присущими ему самостоятельными иерархиями внутри каждого сословия. Верный спутник рентной экономики.

Сословная справедливость

Сословная структура действительно создается сверху: за последние 14 лет, начиная с закона о госслужбе, в России было издано немало документов, которые оговаривают статус тех или иных социальных групп. "Политическая обыденность состоит в том, что государству хочется или нужно нейтрализовать какие-то угрозы. Для нейтрализации угроз оно создает группы и предписывает им некоторое количество ресурсов. При распределении ресурсов таким образом реализуется концепция распределительной справедливости",— поясняет профессор ВШЭ Симон Кордонский. Размер выделяемых ресурсов зависит от того, какие угрозы кажутся большими — скажем, военная угроза или угроза потери качества образования (см. "Деньги" от 23 ноября 2015 года).

Справедливость, считает Кордонский, является "основой государственного устройства", "доминирующей матрицей". Но логика сословной справедливости — распределение ресурсов, причем в зависимости не от объема труда и квалификации, а от значимости "служения государству". Как выразился заведующий отделом социологии фонда ИНДЕМ Владимир Римский, "кто служит более правильно, тот и должен по справедливости больше иметь. Большинству наших граждан этот подход вполне понятен. Справедливым считается распределение благ, определяемое государством. Даже предприниматели и самозанятые все больше подчиняются этой логике, а не пытаются договариваться о справедливых решениях конфликтов".

Исследование, проведенное ИНДЕМом в 2013-2015 годах, показало, что договариваться о справедливых решениях россияне вообще плохо умеют. У представителей разных социальных групп разный опыт, на основании которого они судят, что справедливо, и респонденты говорили, что "у каждого — своя справедливость". Чиновники, по словам Римского, обладают этим умением ничуть не в большей степени: "Они вообще не понимают, как можно о чем-то договариваться с какими-то там гражданами, которые ниже их по статусу. Чиновник, поскольку у него статус выше, всегда "лучше знает", что надо вписывать в закон". А в результате даже юристы в экспертных интервью заявляли, что справедливость прямо противоречит применению закона.

Эти наблюдения объясняют, почему в массовых опросах между справедливостью и законом граждане часто выбирают справедливость (например, в опросе ИС РАН 2012 года — 40% против 34%). И от главы государства ждут не столько соблюдения закона, сколько "мудрости и честности" (в опросе института общественного мнения "Квалитас" в 2014 году "мудрость" выиграла со счетом 73% против 23%). Сословная логика также согласуется с данными о лояльном отношении россиян к последствиям неравенства в доходах. Они, по опросам ИС РАН, признают справедливым и покупку обеспеченными людьми лучшего жилья (52% против 19%), и их более высокие пенсии (48% против 21%), и то, что их дети получат лучшее образование (50% и 26%). Исключением оказывается разве что неравенство в качестве медицинского обслуживания (27% против 48%). Наконец, в эту логику идеально вписываются сообщения социологов ИС РАН и ФОМа, что "основным агентом обеспечения справедливости россияне видят государство" и считают его обязанностью "заботиться о равенстве распределения социальных благ".

Трудности балансировки

Противоречия в оценках справедливости общества, которые выявляют опросы, по мнению Симона Кордонского, вполне объяснимы: "Признание справедливости общей структуры и несправедливости доли ресурсов, которая "мне отваливается", существуют в одном пространстве: все хотят получить больше. Когда с людьми беседуешь, все начинают жаловаться. Но когда дистанция уменьшается, оказывается, что у этого человека все нормально — он живет "как все"" (по крайней, как все в его группе).

С уменьшением указанной доли ресурсов чувство несправедливости, естественно, растет. Но, с одной стороны, его могут купировать внешние факторы: например, судя по данным "Левада-центра", испытанный в 2014 году обществом "мобилизационный подъем" серьезно улучшил оценки справедливости. А с другой — в системе есть своеобразный балансир. Он, "естественно, периодически перекашивается, потому что должностные лица наверху иерархии пытаются взять себе побольше привилегий и благосостояний. И тогда система делает что? Репрессии,— поясняет Владимир Римский.— Когда мы видим, как ОНФ или какая-нибудь партия обращаются к президенту с требованием навести порядок, это требование провести соответствующие репрессии, чтобы все получали благосостояние по сословному статусу. И, обратите внимание, наше общество это очень поддерживает".

"Недовольство встроено в систему, оно консолидирует людей. Всегда выстраивается очередь за ресурсами. Или начинается драка. А драка, как и очередь,— это мощнейший интегрирующий механизм",— говорит Кордонский. Наличие этих механизмов оставляет довольно мало шансов на то, что граждане пересмотрят "роль государства в нормативно-ценностной системе", предположила на конференции Светлана Мареева. И еще меньше, если учесть, что государство, судя по регулированию НКО, изо всех сил препятствует альтернативным "агентам справедливости". Хотя в условиях нехватки ресурсов они, по мнению замдиректора Института сравнительных социальных исследований Анны Андреенковой, "могли бы частично, как и в Европе, занять место институтов, которые оказывают социальную помощь".

Впрочем, сам этот факт, кажется, подкрепляет утверждение Кордонского, что "у нас кризис системы управления, а не экономический. Кризис в чем заключается — в том, что уменьшился поток ресурсов, распределяемый государством", и с экономистов в этой ситуации толку, по его выражению, "как с козла молока".

"Люди в сословной системе живут и ее категориями мыслят. Предлагают иную сословную иерархию: чтобы, например, на первом месте у нас были учителя, врачи и работники культуры, а обеспечение безопасности было где-нибудь ниже, но не могут выйти за рамки сословного самосознания,— отмечает Симон Кордонский.— А то, что мы в этой системе живем, означает, что мы уравнительное распределение считаем важнее, чем равенство перед законом, которое прописано в Конституции. Это законы о служениях вводят неравенство перед ним".