Заместитель председателя правления РОСНАНО Владимир Аветисян о первой поездке за границу, о консолидации медиа-активов и самом интересном проекте в своей жизни.

«Вообще я трепетно отношусь к историческим вехам: старые удостоверения храню, визитки, партийный билет у меня дома лежит — не сжевал его, не выбросил. Это жизнь, памятники эпохи. А уничтожать памятники я считаю безнравственным», — рассуждает Владимир Аветисян, заместитель председателя правления РОСНАНО. Подтянутый и ироничный, в стильном пиджаке цвета хаки и джинсах, он проводит экскурсию по своему кабинету на 7 этаже офиса РОСНАНО. Слева от его рабочего стола на ярко-красном верстаке, сделанном из кокпита гоночной команды Формулы 1, стоят фотоснимки разных лет: с детьми, Борисом Ельциным, патриархом Алексием II, принцем Чарльзом. Справа, у окна, в простеньких деревянных рамочках — дореволюционные открытки c видами Жигулевских гор и рисунок самарской синагоги. Откуда-то из-за занавески Аветисян достает метровую схему Волги. Он уже почти 12 лет живет в Москве, но москвичом, как сам признается, не стал, да и не стремится: «Вчера ужинали с одним банкиром из Швейцарии. Он меня спрашивает, где я чувствую себя, как дома: в Нью-Йорке, Лондоне, Москве? Я ответил, что в Самаре. Это я не про город. Это я про ощущения, про то, что я называю „Моя Самара“».

— Владимир Евгеньевич, недавно в социальных сетях спорили о 90-х: для одних — это было время свободы и надежд, расцвета предпринимательства, для других — мрачные, нищие годы, страшные из-за бандитизма и милицейского беспредела. У вас самого какое отношение к 90-м?

— Это были годы, когда стремительно менялся не только мир вокруг, но и наши представления о том, как устроена жизнь. Появилась возможность потрогать руками то, о чем советский человек слышал, иногда даже видел, но поучаствовать в этом не мог. Например, появилась возможность обзавестись собственным делом, развиваться не только по установленному клише: закончил школу, институт, распределился в правильное место, хорошо себя проявил, вступил в партию, стал инструктором горкома, потом 3-м секретарем обкома… К 40 годам должна появиться дача в 6 соток и автомобиль. Если это «Волга», то ты уже состоялся, как человек. В 80-е я жил строго в этой парадигме, делал все, чтобы вписаться в эту формулу успеха. Правда, двигался не по партийной, а по производственной линии: в 26 лет стал начальником строительно-монтажного управления «Уралспецстройтрансгаз», — структуры Министерства газовой промышленности, и 5 лет отработал на строительстве газопроводов в Западной Сибири. А в начале 90-х я уже работал первым замом директора «Самаратрансгаза», — мне было 30 с небольшим. С одной стороны, я был еще молодым человеком, с другой — вполне себе важным дядькой, хотя и не гордился этим. Но я уже прошел школу жизни на стройках. Помню, как на ежегодное профсоюзное собрание приехал заместитель министра Виктора Степановича Черномырдина — Рэм Иванович Вяхирев. Перед началом собрания мы стояли между двумя задниками на сцене — главный инженер доставал завернутую в газету колбасу, бутылку водки, один стакан, и мы на четверых выпивали вместе с Вяхиревым водки, а потом садились вести собрание.

— В начале 90-х вы еще не были очень богатым человеком, но, видимо, уже твердо стояли на ногах — уже не нужно было играть на свадьбах (в студенческие годы Аветисян вместе с ВИА подрабатывал на свадьбах. — Прим автора)?

— Когда я работал на северах, зарплата была ой-ой — я впервые почувствовал, что деньги не заканчиваются к концу месяца. У меня никогда не было сберкнижки — ехали в отпуск в Москву и профукивали все деньги, что могли накопить, на «шуба, дубленка, сапоги». Правда, я не был по тем меркам еще богачом — у меня еще не было трехкомнатной квартиры, но спасибо тестю, он помог нам получить двухкомнатную квартиру. Зато у меня уже была мечта любого советского человека — автомашина ВАЗ -21093, одна из первых — цвета «брызги шампанского». Когда я был начальником строительного управления, ко мне приехали заместители Владимира Васильевича Каданникова, гендиректора автозавода, и просили построить им газопровод в поселке — мне выделили по разнарядке автомобиль. Я получил возможность не просто купить в магазине, а приехать на завод и выбрать машину в цехе готовой продукции. И самая большая проблема была в выборе — было два модных цвета «брызги шампанского» и «снежная королева». И я тогда еще понял, что выбор — тяжелое дело. Ну, а так, какие мечты еще были? «Ролекс», наверное, купить…

— За границу в капстрану поехать.

— Я и поехал первый раз за границу в 1991 году, в Копенгаген. Группа молодых людей, комсомольских работников, организовала поездку для самарского партхозактива. Нам знающие люди сказали: чтобы почувствовать себя настоящими капиталистами, надо везти с собой водку, икру, часы «Полет» и почему-то пчелиный прополис. Мы с моим другом Олегом Дьяченко положили разрешенные $45 в карман, остальные деньги «большие» распихали в потайные места, загрузились водкой, икрой, часами. Как сейчас вижу глаза датских таможенников и пограничников, мимо которых, звеня бутылками, шла наша орава, пахнущая водкой и прополисом. Копенгаген — чистота, андерсоновские домики. Партхозактив отправился впиндюривать барменам водку, икру и прополис. Мы с Дьяченко грустно смотрели на них, потом тоже сделали пару попыток заставить себя что-то продать и поняли, что торговля водкой и прополисом — дело не наше. Сели в гостинице, открыли водку, банки с икрой и стали всех угощать. Партхозактив был в ужасе: «Вы же валюту пьете!» Мы потом дали себе слово, что мы вернемся сюда с $10 000 в кармане. Этот день наступил — мы вернулись и поняли, что и этой суммы хватит, чтобы пройти только на три квартала больше. Потом ничего уже не обещали, и случилось то, что случилось. Жизнь сама ответила на все эти вопросы.

— Общественная и политическая жизнь в стране кипела: путч 91 года, подписание Беловежских соглашений и распад СССР, в 1993-м расстрел парламента. Эти волны из Москвы докатывались до Самары?

— По странному стечению обстоятельств, когда эти события происходили, меня в России не было. Когда ГКЧП захватило власть, я и мои будущие партнеры (Кислов и Дьяченко. — Прим. авт.) в 1991 году были в Кишеневе. У них там на заре кооперативного движения было соглашение с местными комсомольцами и чекистами о поставках коньячного напитка Struguras, который я не рекомендую пить никому. Мы с чекистами посидели в ресторане, а нам утром говорят — у вас ГКЧП. Но мы не прислушались к совету бежать через румынскую границу, а вернулись домой. А в 1993 году мы снова летели в Копенгаген и в Москве видели, как в гостиницу «Украина» заселялись солдаты с саперными лопатками, а у парламента собиралась толпа. Как танки стреляют по Белому дому, мы наблюдали уже по телевизору. В сердцах я кричу: «А где же вертолеты?» Тут вертолеты появляются, и мы побеждаем. Я тогда, конечно, сильно переживал за Ельцина — я ему симпатизировал еще с того момента, когда он, будучи первым секретарем московского горкома, проверял магазины.

— И возврата к СССР совсем не хотелось?

— Да вряд ли. Я не жалел о советском образе жизни, хотя было ощущение и остается, что потеряли великую страну. Мы тогда не очень понимали, что нас слили, но, например, злились на отделившиеся республики. Говорили: да пусть они уходят — без нас они пропадут! Хотя ни того, ни другого не случилось. Сам я в политических событиях не собирался участвовать, никогда себя не видел в образе функционера — я всегда хотел двигаться по производственной линии.

— А зачем тогда в 1993 году избирались в Госдуму?

— Да это всем так кажется, что я избирался! В Самаре привыкли вообще за меня домысливать вместо того, чтобы прийти и спросить. Дело в том, что в мою бытность в «Газпроме» прислали разнарядку на молодых руководителей — надо было включить в какой-то список «Россия молодая».

— Этот блок назывался «Будущее России — Новые имена» — он не прошел 5% барьер.

— Наверное, я не помню, да и тогда, видимо, про это ничего не знал — кто за кого голосовал и в каких мы были списках. Мне принесли агитлистовку с моей физиономией. Я был уверен, что это фикция и компанейщина.

— В 1994 году вы вместе с Андреем Кисловым и Олегом Дьяченко создали Ассоциацию делового сотрудничества «Волгопромгаз». Почему ушли из «Самаратрансгаза»?

— Я приходил на работу в 6.45. В 7.00 начиналось селекторное совещание со всеми компрессорными станциями. В 23.00 я уходил с работы. Закончилась история тем, что я упал на работе в обморок. Врачи сказали — истощение нервной системы. Я загремел в загородную обкомовскую больницу — она неофициально называлась «Шушенское» — там скрывались иногда разные деятели от возмездия. А через два дня я стал проводить там оперативки — ко мне все стали съезжаться в больницу. Мне врач сказал: «Езжай и работай на работе». После больницы я отработал еще год в «Самаратрансгазе», а потом сказал: все, стоп! Жизнь проходила мимо меня.

— Вы мощно начали — под контроль «Волгопромгаза» отошла вся газораспределительная сеть Самарской области и крупнейшие активы нефтехимии — «Тольяттикаучук», «Новокуйбышевский нефтехимический комбинат», «Синтезспирт». Насколько трудным был этот процесс? На чью поддержку опирались, кто помогал, если не секрет?

— Все очень просто: у моих партнеров-ребят был бизнес, они продавали лампочки и коньячный напиток Struguras, у меня — строительное предприятие. Мы объединили усилия и все деньги вкладывали в развитие — в карман ничего не клали. Откуда у нас взялось СВГК? Мы скупили акции у акционеров, с «Тройкой-Диалог» бились на конкурсе за большой пакет, который продавала область. Мы каждый год что-то приращивали. Основная идея была — все деньги в бизнес, все деньги вовнутрь. Сейчас это называется cash in. К концу 90-х я был не просто знаком со всеми олигархами, с некоторыми мы даже сдружились, вместе отдыхали, ходили на день рождения друг к другу и Миллениум вместе встречали. Лет 5 или 6 я заседал в клубе российско-американской деловой элиты RAND. С одной стороны от меня сидел Дик Чейни, а с другой — Дональд Рамсфельд. На одном заседании Генри Киссинджер сидел рядом со мной. Там я познакомился с легендарными личностями — Михаилом Фридманом, Петром Авеном, Владимиром Гусинским, Кахой Бендукидзе и другими. Иных уж нет, а те далече.

— В те годы самарские газовики довольно активно участвовали в общественной жизни, начали заявлять о себе в региональной политике. В 1997 году, после ухода в правительство РФ Олега Сысуева, нынешний глава ВПГ Анатолий Афанасьев участвовал в выборах мэра Самары. Но тогда, неожиданно для большинства самарцев, победил Георгий Лиманский.

— Был такой стереотип: газовики рвутся во власть. Зачем? Позиция у меня такая: пропихнутый во власть мэр мне сто лет не нужен — я приду и договорюсь с любым мэром. Я договаривался с Сысуевым, Лиманским, Тарховым, с большим трудом — с Азаровым. Только предмет договоренности был всегда про дело, а не про личные преференции. А тогда, в 97-м, было так: Олег Сысуев уходит в Москву и не очень ему хотелось, чтобы Лиманский был его преемником. Сысуев позвал меня и говорит: «Я знаю Анатолия Михайловича столько лет. Хороший кандидат». Потом меня приглашает Константин Алексеевич Титов, с которым мы уже дружили, и говорит: «Пора, давайте двигать парня». Князев сыграл в этой истории определенную роль (Александр Князев, в те годы глава телекомпании «Будни», входящей в холдинг «Волгопромгаз». ¬¬¬— Прим. авт.). Это было интересно в первую очередь именно ему, потому, что это был его хлеб. И тут «золотые» колосья просто росли. Я, со своей стороны, сказал: «Вперед!» Я не умею руководить политическими компаниями, для этого есть профессионалы, занимайтесь. А дальше Константин Алексеевич, в присущей ему манере, мягко выражаясь, нас кинул. Афанасьеву, выигравшему первый тур с большим отрывом, проиграть второй было невозможно. Лиманский и Афанасьев. Как говорил Князев: «Да мы по одному созвучию фамилий победим!» А Константин Алексеевич в это время рассказывал Лиманскому о том, что «Аветисяна слишком много стало в Самаре». Потом были теледебаты, на которых Афанасьев, как честный человек, не стал обещать избирателям снижение тарифов. А Лиманский пообещал. Врал он тогда? Врал. И все врут избирателям. Поэтому я и не хожу в политику. Это был первый и последний раз, когда я участвовал в такого рода процессе и был с ним персонифицирован. Было ощущение — идешь по улице, а на тебя пальцем показывают. Обидно было не то, что не получил своего друга-мэра, а то, что проиграл. А я не люблю проигрывать. Я даже в казино никогда не играю. А к Титову я до сих пор, несмотря ни на что, хорошо отношусь. Потому что я с ним связываю и свое развитие, и развитие «Волгопромгаза» — и он, конечно, неординарный человек.

— «Волгопромгаз» сразу включился в разруливание взаимозачетных и вексельных схем между химиками, газовиками, энергетиками. Писали, что это была игра на грани фола, и за это вас и ваш бизнес преследовало руководство самарской налоговой полиции?

— Почему-то считалось, что я любитель взаимозачетов и на этом что-то зарабатывал. Я, признаться, вообще не про схемы: не придумал ни одной схемы, ни одного взаимозачета. Я могу четко и уверенно донести мысль до контрагентов и убедить их в своей правоте, а схемотехника никогда не была моей специализацией. Ситуация со взаимозачетом между «Самараэнерго» и «Самаратрансгазом» — а я в то время не имел отношения ни к одному, ни к другому — была использована недобросовестными людьми в тогдашней налоговой полиции для выполнения заказа ЮКОСА в отношении меня. Были два года борьбы со всеми нюансами — маски-шоу, обысками дома, задержанием друзей, слежкой и подслушиванием. Писали, что на чердаке у меня нашли компрометирующие материалы на Константина Алексеевича Титова. У меня, действительно, нашли на чердаке, но не компромат, а шашлычницу — я ее искал два года и сказал оперативникам: спасибо ребята. У нас изъяли компьютеры, но так и не смогли расшифровать, а в Москву отправить боялись, думали, там компромат на них, на налоговую полицию. Зря, кстати, они тогда переживали. Несмотря на то, что в 90-е все играли в шпионов, у меня компромата не было ни на кого. Потому, что его просто не могло быть. Я никогда не совершаю бессмысленных шагов, тем более таких, которые могут привести к непоправимым последствиям. В молодые годы я мог залезть к девушке на балкон. Сейчас я даже к девушке на балкон не полезу. Не потому, что не смогу забраться. Смогу. Но, во-первых, лезть не к кому, а во вторых — бессмысленно. Лучше подняться по лестнице и постучать в дверь.

— А зачем ВПГ консолидировал медиа-активы, для защиты бизнеса?

— Медиахолдинг — сам по себе бизнес. Меня часто спрашивают: зачем вам СМИ, если вам не нужна власть. Я всегда говорю: это бизнес-проект, который не только себя окупает, но и приносит прибыль. Хотите купить? Я вам завтра продам. Как говорил Михаил Маратович Фридман — акции не дети, они продаются.

— В июне 1999 года вы были избраны в Совет директоров ОАО «Самараэнерго», а в декабре назначены генеральным директором ОАО «Самараэнерго». Трудно было получить этот пост?

— Смотрите сами: 3 сентября 1999 года руководитель ЮКОСа пришел к одному очень уважаемому человеку и сказал: «Если Аветисяна назначите гендиректором „Самараэнерго“, мы его закроем в три дня».

— И они могли это сделать?

— В том-то и дело, что мы противостояли огромной коррумпированной машине-спецслужбе. Я тогда был человеком уже зрелым, но, как выяснилось, немного наивным. Я говорю: «А за что меня можно закрыть? Гранату, что ли, у меня в кармане могут найти? Нереально. Я хожу с охраной, мне подсунуть что-либо проблематично. Я даже дорогу перехожу на зеленый свет». Надо сказать, что я руководство ЮКОСа знал лично, и Михаила Борисовича Ходорковского и других. И они, приезжая в Самару, всегда заходили ко мне, мы разговаривали, все было прилично. И вот на 6 декабря было назначено собрание Совета директоров «Самараэнерго», а 3 декабря задерживают Сережу Никитина (тогда директора «Самарагаз». — Прим. авт.). Он порядочный, интеллигентный человек, ему говорят: «Подпиши хоть что-нибудь на Аветисяна. Вот мы сами тут написали — выбери и подпиши». Он говорит: «Нет». Задумка была в том, чтобы 6 декабря приехать на собрание и под белы рученьки в кандалах меня оттуда вывести. И тогда заказ был бы исполнен: человек в «трюме», и дорога к самарской энергетике для ЮКОСа открыта. Но прокуратура не увидела оснований для задержания Никитина, и его сразу освободили. А на собрание лично приехал руководитель РАО «ЕЭС России» Анатолий Борисович Чубайс. И они не посмели. Позднее мне прислали большое официальное извинение, потом уволили самарского руководителя налоговой полиции, затем федерального, а в итоге вообще расформировали эту структуру. Но к этому я отношения не имел (смеется).

— Почему Чубайс решил вас тогда поддержать? Как вы познакомились?

— Чубайс — человек безрассудной смелости, и он совершил ожидаемый поступок для Чубайса, но неожидаемый поступок для чиновников. И я до сих пор помню это с благодарностью. Я еще до знакомства с ним относился к нему, как к герою — из-за его харизмы и образа. Когда Чубайс пришел в РАО ЕЭС и стал формировать команду, один из ее членов — мой хороший друг Валя Завадников — устроил мне в начале 1999 года встречу с Анатолием Борисовичем. Страна в кризисе: заводы останавливаются, экономика стагнирует — караул, а Чубайс со мной 2.5 часа разговаривал, рисовал на доске кривые роста энергопотребления. Я вышел от него со смешанными чувствами: с одной стороны — вроде бы какой-то кремлевский мечтатель, а с другой — я был им очарован, как будто орден Ленина из его рук получил. Чубайс назначил меня, несмотря на местное противостояние: даже Олег Сысуев мне признался, что звонил Чубайсу и просил меня не назначать, потому что считал, что газ и энергетика в одних руках — это плохо. А у меня и газа-то не было. Газопровод и газ — это разные вещи. Чубайс понимал, что я нужен для большого дела и я тот, кто это дело может сделать. Энергетика в то время была закостенелой отраслью, где сидела старая каста руководителей и говорила, что у нас ничего не получится.

— И как вам удалось перестроить отрасль и вывести ОАО «Самараэнерго» на первые позиции в рейтинге российских энергосистем?

— Моя задача была уничтожить взаимозачеты: в то время «Самараэнерго» собирало только 10% живыми деньгами. Я собрал руководителей предприятий и сказал: «Не будете платить — не будете получать электроэнергию и тепло. Это товар, который принадлежит не вам, а РАО «ЕЭС России», и вы должны покупать его за деньги». Некоторые говорили: мы тебя нагнем — с ними было достаточно просто. Другая когорта была — бандиты. Они на языке 90-х говорили: «Он хочет отнять у нас наше, нам же обещали». Я попросил им передать, что это не их, что их время заканчивается, лично я им ничего не обещал и претензий ко мне быть не может. Довольно скоро «Самараэнерго» стала первой в стране энергосистемой, которая уже в марте 2000 года собрала 100% живыми деньгами. Это был рекорд. Потом я придумал СМУЭК — Средневолжскую межрегиональную управляющую энергетическую компанию, которая стала управлять энергосистемами Самарской, Ульяновской, Саратовской областей и Республики Калмыкия. Это было не просто — приходит к губернатору Саратовской области человек из Самары и переподчиняет энергосистему самарской штаб-квартире. Но в результате и в этих регионах нам удалось значительно улучшить ситуацию с платежами за энергоресурсы.

— Насколько неожиданным для вас стало заявление Бориса Ельцина об уходе с поста президента, которое прозвучало под Новый год? Смена политических элит и курса отразилась как-то на вашей судьбе?

— За несколько дней перед Новым годом один человек привел меня в Белый дом с конфетами и шампанским — я зашел к Игорю Ивановичу Сечину — выпили с ним шампанского, к Дмитрию Козаку, до Путина не дошли. А потом в Новый год случается смена власти. А тогда Титовым владела идея стать президентом — он был уверен, что победит или, в крайнем случае, займет третье место. Мы ему говорим: «Константин Алексеевич, не надо на эти выборы ходить, там уже другие правила». Ну а дальше все стало понятно. Титов сам по телевизору после выборов признался, что его «бес попутал».

— 12 лет назад вы переехали в Москву, получив назначение членом правления, управляющим директором РАО «ЕЭС России». Как это случилось?

— Про себя я знаю, что я хорош, когда проект начинается или когда война и надо мобилизоваться. А когда все катится как по рельсам и начинается текучка, я чувствую себя уже ненужным, мне становится скучно. Я тогда позвонил Чубайсу, честно ему признался, что у меня возникает чувство, что я прихожу и отвлекаю своих менеджеров, занятых людей, от работы. Чубайс спросил: «Скучно? Переезжай в Москву, будешь зампредом». Свой день рождения тогда я встретил в офисе РАО ЕЭС «России» — мы до 3 ночи делили с Михаилом Абызовым структуру управления. Реформирование единой энергосистемы страны было самым интересным проектом в моей жизни, а через пять лет мы этот проект с успехом завершили. И было великое удовольствие от сделанного.

Интервью взял Павел Седаков