Музей истории ГУЛАГа стал после ремонта и реконструкции самым современным в Москве, считает Людмила Лунина

В Москве заново начал работать Музей истории ГУЛАГа. В конце прошлого года он переехал в новое здание и сейчас является одним из самых красивых и современных музеев Москвы

Людмила Лунина

Больше всего впечатляет сам факт, что в Москве есть государственный музей, на стенах которого можно прочитать и посмотреть оборотную (а может быть, и самую настоящую, не официальную и отлакированную) историю своей страны. Увидеть статистику: сколько расстрельных списков подписал каждый член ЦК, сколько раз Сталин встречался с Ягодой в пик репрессий (209 раз за 1936-1938 годы), план по арестам, спускавшийся в союзные республики. Можно проследить сам механизм раздувания репрессий. Начинается невинно и весело: с лубочных плакатов против буржуев, кулаков и вредителей. Пропаганда действует на общество как наркоз: нельзя было убить крестьянина, но можно — кулака, нельзя рабочего — а вредителя легко.

В музей я попала случайно: по объявлению о бесплатном показе фильма "Хрусталев, машину!". Адрес был новый, минут 15 пешком от "Новослободской". Что зацепило, так это современная красота здания: красный кирпичный фасад, внутри — открытый бетон, чугунные балки вместо опор. Явно музей создавали люди со вкусом и европейским кругозором. Второй раз я пришла с 13-летней дочерью. Вообще-то она не горела желанием. Она более или менее знает, что такое ГУЛАГ. Но заново переживать боль и страдания людей — не то, чему хочется посвятить выходной день. И тогда я просто привезла ее к музею, ей, как и мне, понравился дом, она согласилась составить компанию.

К истории вопроса

В этом году Государственному музею истории ГУЛАГа исполняется 15 лет. Инициатором его создания был историк, публицист Антон Антонов-Овсеенко (1920-2013). Сын видного большевика: отец был расстрелян в 1938-м, а мать покончила жизнь самоубийством в лагере двумя годами раньше, он сам провел в лагерях 13 лет. В 1990-е стал одним из лидеров гражданского движения жертв политических репрессий. В 2001-м московские власти выделили ему помещение в старом здании на Петровке — с этого, собственно, и начался музей.

— Это было романтическое время,— вспоминает нынешний директор музея Роман Романов. Он начал работать заместителем Антонова-Овсеенко в 2008-м.— Этикетки писали от руки. Освоили под экспозицию подвал. Но его все время затапливало, зимой температура ниже нуля, изо рта шел пар. В такой обстановке мы показывали кинохронику сталинских лет. Иностранцы были уверены, что так сделано специально, такой необычный дизайн.

Но музей рос, появился социально-волонтерский центр, образовательные проекты. Была написана программа развития на несколько десятилетий вперед, программу одобрили власти страны и Москвы. Мэр Сергей Собянин с большим вниманием отнесся к проекту. Из бюджета выделили деньги. И эти деньги были потрачены ровно на то, на что их выделили. Музей в 3,5 тысячи квадратных метров подготовили к работе (пусть не построили с нуля, но капитально переделали) всего за три года.

Роман Романов считает удачей, что нашли такое место: четырехэтажный дом в Центральном округе, на тихой улице, со своим двориком, где планируют разбить "Сад памяти". Московские учреждения культуры пытаются объединяться в кластеры: есть лежащие рядом ArtPlay и "Винзавод", "Гараж", ЦДХ и новая Третьяковка. Общество "Мемориал", Музей истории ГУЛАГа, Еврейский музей и центр толерантности также образуют один вектор на карте: направление памяти и совести, как ни пафосно это звучит. По степени насыщенности разными современными сервисами музей истории ГУЛАГа — один из лучших в Москве. Есть широкие пандусы, двери и лифты для инвалидных колясок, кафе. Уже работает книжная лавка. Есть супероснащенная студия визуальной антропологии, где записывают интервью свидетелей эпохи. Есть кинозал. В скором времени откроют библиотеку. Есть терраса на крыше, и будут мастерские — резиденции для художников. "В 1990-е в музейном мире шла дискуссия, что лучше: музей-храм или музей-форум. Мы стараемся быть и тем, и другим",— говорит Романов.

Ремонт или реконструкция?

Мы сидим в кабинете директора, на легчайших алюминиевых стульях лихой дизайнерской формы. "Кто купил эти стулья, как так получилось?" — вопрошаю я. "Если коротко,— шутливо отвечает Роман Романов,— получилось с божьей помощью". Дом-то музею выделили, но с условием ремонта, а не реконструкции. Это означало оштукатуренный фасад с пластиковыми окнами, потолки в 2,5 метра, гипсокартон и кафель — стиль управы или поликлиники. В тот момент музей вел переговоры с Ralph Appelbaum Associates Incorporated — крутейшим американским дизайн-бюро, которое сделало, в частности, Музей толерантности в Москве и центр Ельцина в Екатеринбурге. Но, услышав о потолках в 2,5 метра, американцы развели руками: ничем помочь не могут. Тогда привлекли архитектурное бюро Kontora Дмитрия Барьюдина и Игоря Апарина. И удалось убедить власти, что за те же деньги можно сделать реконструкцию. Дом выпотрошили до внешних стен, один фасад оставили кирпичным, второй, выходящий в сад, облицевали медью (!), убрали некоторые этажные перекрытия, потолки стали 5 метров. Совместными усилиями музейщиков (знали, чего хотят) и архитекторов (знали, как этого достичь) и появилась вся нынешняя красота. В музее работают 50 человек, включая смотрителей и охрану. Средний возраст 30 лет. На сайте есть документальный фильм о коллективе. Они все беззаветно преданы своему делу, и им действительно fun. Глядя на них, думаешь, как многого могут достичь люди, которые уверены в важности своей цели. Дело для них, безусловно, главнее личной "карьеры".

Экспонаты

Экспозиция будет меняться. Пока что в залах — вещи из собственного хранения и то, что отобрано из 25 музеев памяти, разбросанных по всей стране. Тут двери из тюрем, поставленные каре и образующие инсталляцию. Подсвеченные в темноте, они выглядят пугающе красиво. На полу отмечены квадраты — площади типичных камер. Есть арестантские робы, мотки колючей проволоки, новогодние открытки, нарисованные зэками-художниками, личные вещи. В первом зале — "дно ГУЛАГа": документальная съемка урановых лагерей на Чукотке. В 2015 году музей ездил туда в экспедицию.

— Там добывали уран открытым способом,— рассказывает директор.— Люди по собственной воле стремились попасть на обогатительную фабрику, перебирать руду руками, потому что на фабрике было тепло. Поскольку там до сих пор все фонит от радиации, лагерь отлично сохранился. Даже местные не знали туда дорогу, мы с трудом отыскали место. В лагере была собственная незаконная тюрьма на 250 человек. Наверное, это и есть "дно". Незаконная тюрьма на урановых рудниках. Надо понимать контекст. Там огромное количество артефактов с личными подписями и отметками, например миски с нацарапанной звездой, самолетом, аббревиатурой КА (Красная армия). Там сидели в том числе и военные, которые, пройдя войну, окружения и плен, потом были отправлены в ГУЛАГ и на урановые рудники Чукотки. С ними не так-то просто было справиться, у них был опыт ведения боевых действий и сопротивления, были достоинство и гордость. И для них создавали еще более жестокие условия. Об этой тюрьме мы знали по документам прокурорской проверки 1954 года. Но только на месте в полной степени ощущаешь, каково это. Выставлена карта ГУЛАГа. Пока она неполная, на ней отмечены зоны, в которых сидело больше 5 тысяч человек, а были лагеря поменьше. В будущем будет интерактивная карта, где количество и расположение лагерей будут меняться в зависимости от года.

В музее можно трогать все, он полон фокусов. Переворачиваешь страницу книги, и на новый разворот откуда-то сверху начинают транслировать фильм: люди рассказывают свои истории. Каждый разворот — новый человек и его судьба. Такая интерактивность — лучший вариант вхождения в тему для подростка. Моя дочь нажимала на все кнопки, вытаскивала все дощечки, поворачивала скрипучее колесо, и такая вот "игра" помогала ей обратить внимание на суть, на подробности.

Однажды пропагандистскую машину резко выключили. Это когда сразу после смерти Сталина прекратили "дело врачей". Для населения это стало огромной травмой: агитаторы писали в "Правду", что подобные действия дискредитируют партию и органы госбезопасности.

Отдельный раздел — возвращение из лагерей и истории дальнейшей социализации. Кому-то удалось начать новую жизнь, кто-то стал народным артистом или генеральным конструктором. Но были и люди, скрывавшие факт отсидки, стыдившиеся этого.

Музей принимает дары от населения. "Не боитесь, что вас накроет волна приношений?" — спрашиваю я. Директор отвечает, что "сливки" собрали в 1990-е "Мемориал" и Сахаровский центр. Хотя и в Музее истории ГУЛАГа есть свои сокровища. Например, фотоальбом Соловецкого лагеря. Было известно два таких альбома: один подарили Горькому, второй — Кирову. Здешний, музейный, в два раза толще, в нем примерно 330 фотографий, автор создавал его для себя. Там много неформальных фотокарточек.

Свой архив передает музею Семен Виленский. "Семену Самуиловичу 88 лет,— рассказывает директор музея.— Он прошел через Сухановскую тюрьму, самую жестокую в системе ГУЛАГа, через колымские лагеря. С середины 1950-х начал собирать свидетельские показания, складывал бумаги в сундуки и хранил их по деревням. И вот сейчас весь свой архив он передает нам".

В общем, сходите в этот музей. Там подлинная история страны и ощущение большой социальной справедливости, которого так не хватает в повседневной жизни.

Помимо того что музей собирает, изучает и хранит материальную память, его сотрудники развили просто-таки бешеную волонтерскую и образовательную деятельность. Музей объединяет около 200 волонтеров, которые помогают как бывшим узникам (их в Московском регионе около 20 тысяч), так и музею: расшифровывают интервью и оцифровывают документы.

Травма всей жизни

Единственное, что, казалось бы, должно сдерживать поток посетителей,— слишком болезненная тема, программирующая посетителя на мучительную внутреннюю работу.

— ГУЛАГ — это история про жертвы. А это страшно — ощущать себя жертвой,— делюсь я соображениями с директором.

По первому образованию Роман Романов клинический психолог, по второму — музеевед. Он ответил мне как психолог: "Человек, испытавший в детстве травму, став взрослым, вытесняет память о травме в подсознание,— объясняет он.— Такой человек уверяет себя, что все в порядке. А у него дергается глаз, скачет давление и болит голова. И он может прийти к психотерапевту выяснять, отчего это. А ему говорят: "Надо провести сессию. Вы должны вспомнить. Вначале вы можете отрицать или вспоминать не то, но, если пройти процедуру правильно, жизнь станет легче". Так вот наш музей — перевод вытесненных травм на уровень сознания. Если понять и принять, что произошло, наше общество перестанет плющить, мы сможем мыслить и полноценно жить. Травма станет частью нашей истории и даже нашей силой, потому что осознанная травма — это опыт. Но лекарство — горькое, операция — болезненная. Сложность в том, что мы не только жертвы, но и те, кто всю эту систему построил. Если фашистская Германия уничтожала людей других стран и национальностей, то в России уничтожали соотечественников — вопреки здравому смыслу, иррационально. Этот клубок закручен настолько плотно, что раскручивать его нужно аккуратно. И рук, которые раскручивают, должно быть много".