Киноутопия о коммунистическом строительстве

группа под руководством Александра Медведкина 1932 год Киноутопия о коммунистическом строительстве

"Когда речь заходит о промфинплане, займе, качестве продукции, сдельщине в колхозах, словом, когда речь идет о боевых участках Пятилетки, наш великий немой становится косноязычным, заикается, лепечет что-то нечленораздельное и обязательно невпопад.

Для того чтобы советское кино мобилизовало внимание масс на строительство, скажем, Магнитки, ему нужно затратить полтора года. Для того чтобы выстроить и пустить Магнитку, рабочему классу нужен всего один год"

Это было "еще вчера", а нам уже не дано понять, какая поэзия играла для людей первых пятилеток в словах "промфинплан" и "сдельщина". Они страстно желали полюбить, как Маяковский — "Моссельпром" или как Мариэтта Шагинян — "гидроцентраль", и у них это получалось.

Маяковский и декадентка Шагинян — люди "старорежимные". Буденовцу Медведкину не надо было насиловать себя во имя любви к промфинплану. Но именно он завершил ряд великих утопистов революции своей утопией на колесах — "Кинопоездом". Только-только успел: к 15-летию Октября утопиям в СССР не осталось места.

"Кинопоезд" — идеальная, романтическая метафора страны, сорванной с насиженных мест. Населяли эту передвижную киностудию 32 романтика, согласных довольствоваться 1 кв. метром "личного" пространства. Готовых к ненормированному рабочему году, авралам в любое время суток. Обязанных совмещать несколько кинопрофессий и навыки чернорабочих.

Романтика передвижной киностудии родилась из служебных расчетов работника "Госвоенкино" Медведкина. Анализируя мобилизационную готовность кино, он изучил опыт 1914 года: "Делая каждую фильму в среднем по 4-5 месяцев, мы должны исходить сейчас из того, что к агитационной работе во время войны мы совершенно не готовы".

Языком бюрократа говорил поэт, мечтатель, автор сатирически-абсурдистских комедий.

Журнал "Пролетарское кино" (1931, N10-11) возмущался: "Вокруг Медведкина создается недопустимая атмосфера. Стали ходить слухи, что сам Медведкин не то уже сидит в ГПУ как вредитель и контрреволюционер, не то скоро будет посажен. Пошли гнуснейшие сплетни, переросшие уже всякие рамки даже демагогической критики его картин".

Истинная правда: в ноябре 1931-го Медведкин не сидел в ГПУ, а с оператором Михаилом Гиндиным полгода как обивал пороги, излагая чиновникам свою утопию. Утопия в его воображении колесила по шахтам, депо, металлургическим заводам, районам сплошной коллективизации: "хлеб, уголь, металл и транспорт" — залог построения социализма.

"Сегодня снимаем — завтра показываем! Показываем без музыки. Поднимаем на экран острейшие кинодокументы, разоблачающие головотяпство, безобразия, срывы планов, клеймим прогульщиков, пьяниц и неистребимое племя дураков".

Наконец, кто-то где-то — но не в "Совкино", которое "Кинопоезд" игнорировало,— одобрительно кивнул головой. Утописты получили три старых вагона, которые выпотрошили и переоборудовали по чертежам поэта-рационализатора. Один вагон — для жилья. Полвагона — лаборатория. Полвагона — монтажная на шесть столов. Просмотровый зал двухметровой длины. Мультцех, база осветительной аппаратуры, типография ("Кинопоезд" выпускал свою газету). Полвагона — гараж.

Все.

Поезд вышел в первый рейс в ночь на 19 января 1932 года. Первые шесть рейсов — 294 дня на колесах — им руководил Медведкин, затем — Яков Блиох. До конца 1934 года поезд снял 116 короткометражек. 28 из них сохранились.

Коллективизация и индустриализация — время круче некуда. Агитаторы с поезда не должны бы вызывать теплых чувств. Агитаторы — это как? Приехали с Москвы и втолковывают завшивевшим рабочим и обобранным крестьянам, как счастлива их жизнь?

Ровным счетом наоборот. Революционные эпохи — пока они взаправду революционны — не стыдятся себя: о Гражданской войне Шолохов и Артем Веселый писали так беспощадно, как не снилось белоэмигрантам. О "великом переломе" нет свидетельств беспощаднее, чем "агитки" "Кинопоезда".

Беспощадность заключена уж в фактуре эпохи: только по этим "агиткам" ее, пожалуй, и увидишь воочию. Все, не как у Маяковского — "Под старою телегою / Рабочие лежат <...> Сидят в грязи рабочие, / Сидят, лучину жгут",— а гораздо жестче, временами просто жутко.

Может, операторы фиксируют жуть эпохи, поскольку воспринимают ее не как жуть, а как норму? Вот, в "Письме колхозникам" (Михаил Лифшиц) череду крестьянских лиц, как они есть, разбивает скупой титр: "Приговорен к расстрелу за расхищение колхозной собственности".

Опять-таки нет. Для "пассажиров" "Кинопоезда" жуть — это жуть, и ее надо выставлять на всеобщее обозрение, потому что люди должны жить по-человечески.

Оторопь берет от фильма Николая Кармазинского "Как живешь, товарищ горняк?". Товарищ горняк скорее медленно агонизирует. Нет постельного белья: солома — дефицит. Деньги на тротуары давно выделены, но люди месят грязь: где деньги? Шокирующий кадр: открытый сортир на "главной улице", в котором пристроился, покуривая, горняк. Парторги и прочие профорги меж тем заседают так, что штаны протерли до дыр.

Или еще: "Дела путейские" Сергея Гурова. Такие же бюрократы во френчах — и вагоны, бьющиеся, громоздящиеся друг на друга, поскольку реальность — это одно, а победные реляции — другая реальность.

Киногруппа исповедовала "кинематограф кинжального действия". Сняв очередную порцию безобразий, она являлась к их виновникам и предъявляла, как улики на суде. Но кино было для них еще и орудием "прямой, рабочей демократии". Снятые материалы выносились на суд собраний рабочих и колхозников, которые, в свою очередь, снимались на пленку.

Святые, однако, люди населяли "Кинопоезд": в 1932 году "прямая, рабочая демократия" сама превратилась в утопию наподобие татлинской башни, а они ее упрямо исповедовали.

Хотя, с другой стороны, агитационным зарядом сквозь десятилетия они выстрелили. Если смотришь "Пуск Днепростроя" (Кармазинский) в потоке лакированного официоза, сам Днепрострой кажется фейком. В контексте жестоких медведкинских "протоколов" в него, хочешь — не хочешь, а веришь.