Какие промыслы манили, но не кормили

1906 год вошел в историю Российской Империи как год первых массовых забастовок сельскохозяйственных рабочих — отхожан, которые десятилетиями ждали улучшения своего чудовищного положения. Ведь к внутренним мигрантам, вынужденным продавать свой труд за пропитание, землевладельцы относились хуже, чем к домашнему скоту.

Светлана Кузнецова

"Без спеси, без претензий"

Сказочность истории про Емелю и щуку русский крестьянин ощущал с первых строк: молодой здоровый парень зимой ничем не промышляет, и родня это терпит. Небывальщина. До отмены крепостного права миллионы землепашцев в октябре, разделавшись с полевыми и огородными заботами, либо принимались за какое-нибудь ремесло у себя в избе или в своей деревне, либо с разрешения помещика уходили до весны на заработки в чужие села или города. Лишние рты покидали свои деревни на многие годы. Например, калужских плотников, каменщиков, штукатуров, овчинников можно было встретить даже в Сибири.

"Тотчас после жатвы,— описывался промысел калужских овчинников в статистическом обзоре Курской губернии,— нанимают себе какую-нибудь "хибарку" у крестьянина, пристраивают здесь чан и с Успенья начинают свою работу, которая продолжается вплоть до масленицы, когда они убираются опять восвояси, унося с собою каждый раз приличный заработок".

Даже крестьяне, принадлежавшие императорской семье, занимались отхожими промыслами. В Своде удельных постановлений 1843 года указывалось:

"Крестьянам, отлучающимся для прокормления себя промыслами и работою далее тридцати верст от их жилища, на срок менее полугода, даются из сельских приказов месячные, двухмесячные и трехмесячные билеты установленной формы, на гербовой бумаге. Управляющий Конторою изыскивает все способы к отклонению крестьян от занятий судовым промыслом и бурлачеством, вредным для их домашнего хозяйства и нравственности, стараясь, взамен того, обратить их к хлебопашеству или приискать для них выгодные работы на месте".

Вредность этих промыслов заключалась в привыкании к спиртному и в заражении венерическими заболеваниями.

Оказавшись в Рыбинске в длительной командировке, писатель И. С. Аксаков несколько месяцев наблюдал и местных жителей, и иногородних. Летом 1849 года он писал родственникам в Москву:

"С каким удовольствием переходят мои глаза на сухопарого мужика, поющего песни! Судорабочие, бурлаки, водоливы со всех губерний приходят сюда летом и гуляют в ожидании новой трудной работы. Правда, что когда они стоят тысячами на берегу, то воздух сгущается невыносимо, но когда они отдельными партиями ходят немного пьяные (это каждый день) по улицам и поют песни, не обращая внимания ни на кого, так на них смотреть весело... Бодрый, веселый, трудящийся народ, без древнего боярского или современного купеческого брюха, без сановитой дородности, без спеси, без претензий!"

"И косу, со всей ее "снастью""

В первой половине XIX века работы хватало всем отхожанам. Катастрофическое несоответствие количества рабочих рук и рабочих мест началось с отменой крепостного права. После 1861 года даже в черноземных губерниях доходами от земледелия могли покрыть все налоги только те крестьяне, которые имели наделы в шесть-семь десятин на душу мужского пола. Но многие бывшие государственные крестьяне в 1870-е годы имели 3,8 десятины, бывшие помещичьи — 2,2 десятины. В черноземной полосе ежегодные платежи крестьян составляли от 30% до 148% доходности земли. С 1875 по 1885 год платежи — сельские, волостные, земские и общие, т. е. выкупные и оброки,— возросли на 80%. "Здравая финансовая теория, между прочим, требует, чтобы размеры платежей и сборов вполне соответствовали хозяйственной обеспеченности плательщика",— возмущался юрист Н. Г. Серповский.

Уже в 1865 году крестьяне Симбирской губернии усиленно пошли на заработки в другие губернии: на уборку хлеба, на судовые работы, занялись плотничеством. Этнограф М. В. Арнольдов писал:

"У нас более 25 000 душ мужского пола получили так называемую даровую десятину, которой не может хватить не только на подати, но и на прокормление крестьянской семьи; где крестьяне в подобных селениях посправнее, там они снимают земли; в других же селениях ходят на разные работы в бурлаки, на сенокосные работы и для уборки хлеба за Волгу".

В 1865 году симбирский статистический комитет зафиксировал, что было выдано 54 тыс. билетов для кратковременных отлучек и 10 тыс. паспортов для ухода на длительные сроки. Крестьяне центральных губерний столь же массово подались на юг. Об отхожанах Курской губернии статистик и журналист Н. А. Добротворский писал:

"На косовицу ходят: в Ставропольскую, Таврическую, Херсонскую, Екатеринославскую губ., и даже на Кубань... Поднимаются отсюда обыкновенно на Страстной неделе, чтобы поспеть на место к началу Фоминой недели, с которой начинаются все сельские полевые работы. Некоторые за последнее время стали ездить туда по железной дороге, но эту роскошь позволяют себе лишь очень немногие, большинство же отправляется туда, по-старинному, пешком; и так как каждому работнику приходится нести с собою, во-первых, запас хлеба на 10-15 дней, и потом еще топор и косу, со всей ее "снастью", с косьем и точильными лопатками, а также одну или две пары белья, что все вместе составит порядочную тяжесть, фунтов около 22-25, то они подбираются обыкновенно артелями, человек 5-12, и запрягают одну лошадь с повозкой на всю артель. Повозка бывает всегда крыта кожей или дерюгой; в нее складывается весь скарб, который несут с собой отправляющиеся на косовицу, в ней же находит себе приют рабочий, если заболеет в пути... Хозяин повозки и лошади получает от каждого рабочего по 3-5 руб. в лето с обратной путиной и по 2-3 руб. без нее. Выгоды большой ему, разумеется, от этого нет, но и проигрывает он очень мало, потому что лошадь его все лето сыта, так как артель, поступая куда-нибудь на работу в экономию, договаривается при этом, чтобы пастбище для лошади было экономическое, а луга и пастбища в тех местах привольные, за скотину беспокоиться нечего, сыта будет. За лето лошадь обыкновенно так отгуляется на вольных степных травах, что ее и не узнать. Пойдет туда "палошницей", а придет назад домой — "печь печью"".

Курские бедняки шли на заработки без лошади. До Дона доходили за 19 дней, до Таврической губернии — за 17, до Кубани — за 27. В пути проедали 5-7 руб. За обработку посевов яровых получали 40-50 коп. в день. Закончив эти работы, нанимались ремонтировать все подряд. Когда поспевала трава, брались за косы. Косовица была главным и прибыльным заработком. В среднем она приносила каждому 1-1,2 руб. в день. Когда же рабочих оказывалось мало, то цена доходила и до 2-3 руб. в день. Но так было только в 1870-е годы.

Спустя десять лет экономии обзавелись различными сельскохозяйственными машинами, и спрос на рабочие руки резко сократился. Где нужно было 50 человек, стали справляться 10. А предложение рабочих рук сильно возросло.

"Избыточное население" образовалось повсюду, во всех решительно районах обширной России

""Избыточное население" образовалось повсюду, во всех решительно районах обширной России,— писал экономист Я. Ф. Браве.— В Новороссии плата за труд, и без того уже дошедшая до невероятного минимума, все падает и падает. Благодаря безработице и страшно поднявшимся ценам за аренду земли".

Если прежде в черноморские степи ходили из Черниговской, Полтавской, Курской и Воронежской губерний, то с середины 1880-х годов туда подались и орловцы, и тамбовцы, и даже жители Смоленской, Минской и Могилевской губерний. Многие возвращались, не найдя работы, питаясь подаянием или назвавшись беспаспортными, по этапу.

"8 лошадей или 40 человек"

Приливу отхожан на юг способствовала и развивавшаяся сеть железных дорог. Те, кто когда-то не решался преодолеть пешком 300-400 верст, соблазнялись отправиться на заработки поездом, накопив денег на билеты третьего или четвертого класса. Но и эта дорога оказывалась мучительной. Я. Ф. Браве писал:

"Трудно представить себе то отношение, которое рабочие, в качестве пассажиров, встречают со стороны администрации железных дорог и пароходов. Бесцеремонность, с которой обращаются с "живым грузом", не имеет границ и возбуждает нарекания и жалобы со стороны таких даже невзыскательных людей, как согнанные нуждою с родных пепелищ голодные искатели работы. На железных дорогах в буквальном смысле грузят их в товарные вагоны, лишенные всяких приспособлений для пребывания людей".

Врач С. Ярмолинский, регистрировавший рабочих на станции Знаменка Елисаветградского уезда в 1897 году, делился своими впечатлениями:

Что касается четвертого класса, то трудно даже представить количество погруженных туда людей

"Вагоны третьего класса были набиты не только против нормы, но и против всякой физической возможности. Что касается четвертого класса, то трудно даже представить количество погруженных туда людей. Видишь какую-то неопределенную кучу котомок и платья, валяющихся друг на друге рабочих и всякого рода объедков".

На таких вагонах была надпись: "8 лошадей или 40 человек", но набивали туда по 70 рабочих. "Русские ведомости" описывали эти вагоны так:

"Двери задвинуты наглухо. Люди спят. Одни скорчились на полу, куда в продолжение целого дня бросали корки, огрызки, окурки, плевали, выплескивали чай; другие растянулись на нарах шириной в две доски, не более чистых, чем пол; третьи забились под скамьи. Последние — самые счастливые: по телам их, по крайней мере, никто не прогуливается. Единственным сообщением с внешним миром служит маленькое под крышей окно. Воздух в вагоне такой, каким он должен быть при тридцати шести душах здоровых людей, не привыкших стесняться... Спирает дыхание, сжимает виски. В такой обстановке проходят долгие, долгие дни томительно-медленного путешествия. Пассажиров IV класса дороги третируют как груз малой скорости, подлежащий доставке по мере возможности и досуга... Живому грузу присуща приятная особенность — ни помещения, ни охраны он не требует".

На узловых станциях трудовые мигранты проводили под открытым небом по несколько суток, теряя драгоценное время и проедая последние гроши.

Бывали случаи, когда, проведя несколько дней в ожидании нужного поезда, отчаявшиеся рабочие усаживались на шпалы перед "чужим" поездом и отказывались освободить путь. После такого "бунта" их отправляли бесплатно, но не к месту работ, а на родину.

"На грязных, зловонных площадях"

Пункты найма сельскохозяйственных рабочих, куда стихийно стекались десятки тысяч человек, стали представлять собой зловонные свалки. Почти везде из года в год ничего не предпринималось для приема многотысячной толпы.

В Каховке собиралось до 20 тыс. рабочих, так как здесь их огромными партиями, по несколько тысяч человек, нанимали на работу в большие экономии: 5 тыс. уходили к Фальц-Фейну, до 2 тыс.— к наследникам графа Мордвинова, тысячу рабочих брал великий князь Михаил Николаевич. Кроме того, небольшими артелями людей нанимали немцы-колонисты. И никому из миллионеров-нанимателей годами не приходило в голову построить бараки или хотя бы навесы для "серого люда". Если на ярмарочные дни выпадала сухая погода, то наступал ад. Площадь, куда стекались тысячи рабочих, лошадей, волов, истаптывалась на полметра в глубину, и при малейшем ветре пыль поднималась тучами и висела круглыми сутками в воздухе, разъедая глаза, набиваясь в рот и нос, пропитывая одежду. По несколько дней в ожидании работы люди валялись на земле, изнемогая от зноя.

"Устройство рабочего рынка в Ростове-на-Дону,— замечал в 1898 году Я. Ф. Браве,— также оставляет желать существенных улучшений в санитарном и полицейском отношении. Содержимые городом бараки рассчитаны не более чем на тысячу человек, хотя нередко — и особенно в праздничные дни — на базар является до десяти тысяч рабочих. Столовая и чайная местного благотворительного общества слишком малы и недостаточны сравнительно с потребностью многотысячной массы... Необходимость в увеличении числа бараков, в расширении столовой и чайной и в проведении на площадь воды выступила с особенной резкостью в настоящем году, когда отхожане нахлынули в Ростов громадными толпами, вынужденными подолгу оставаться на базаре без всякого прикрытия, голодные, изможденные, с женщинами и маленькими детьми. Но город не придумал ничего более остроумного, чем проект приспособления под помещение для пришлых рабочих холерных бараков. Санитарные врачи вошли по этому поводу в управу с представлением о том, что существующие в науке предположения о продолжительной жизнеспособности холерных вибрионов заставляют признать бывшие холерные бараки далеко не безопасными. Вообще, управления многих южнорусских городов, служащих крупными рынками найма, отличаются непростительным индифферентизмом к участи пришлого люда. Рабочие здесь вынуждены валяться под открытым небом на грязных, зловонных площадях. Нет ни бараков, ни каких-либо навесов, ни разумно устроенных столовых и чайных, доступных карману бедняков".

В Николаеве на Сенной площади, где обычно происходил наем рабочих, было устроено четыре загона: для сена, для скота, для лошадей и для рабочих. Приспособлений для их жилья не было никаких. За плату можно было переночевать в наскоро сколоченных будках, устроенных для продажи съестных припасов. После дождя весь забор, которым была обнесена площадь, покрывался лохмотьями, которые вывешивались несчастными для просушки.

В Херсоне лишь в 1896 году устроили лечебно-продовольственный пункт. Амбулаторию, столовую и чайную разместили под одним навесом. Но при первом же ненастье выяснилось, что крыша совершенно не годится для защиты от дождя. Вода потекла ручьями, заливая людей, медикаменты, запасы провизии, хлеб.

Но были пункты найма с особой славой. Например, хутор Таловой Николаевского уезда Самарской губернии. Все население хутора — 1374 человека — состояло из обосновавшихся здесь выходцев из разных губерний, пришедших когда-то в этот край на заработки. Главным источником своего существования они сделали обслуживание пришлых рабочих: 15 пекарен, 7 кислощевен, мясники и другие торговцы за время обитания вокруг хутора нескольких тысяч отхожан и сотен нанимателей зарабатывали на весь год. Работодателей пускали в богатые квартиры, за что брали с них от 8 до 25 руб. в год, в зависимости от частоты наездов, а работягам сдавали углы по 2-3 коп. за ночь. Знаменит был хутор тем, что имел 15 благоустроенных домов терпимости, а число тайных жриц любви доходило до 50. Большинство женщин были местными солдатками, но работали и девицы, как местные, так и приезжие. В специальных землянках по окраинам хутора окна завешивались красными платками-"вывесками". Бывали случаи, что наниматели увозили заезжих девиц к себе в степь — для обслуживания рабочих.

"Я видел их лично,— сообщал в отчете студент А. Н. Вольтман,— при зарегистровке рабочих в поле. Помещаются они в отдельных палатках, целый день ничего не делают; в палатках перины, подушки, случайно увидал и водку".

Возвращались отхожане с таких полевых работ не только с рублем, но и с сифилисом.

"Вновь заразившихся 1052"

Земские врачи били тревогу: процент сифилитиков во многих волостях и уездах постоянно рос. К концу 1870-х годов тысячи заболевших были выявлены в Бессарабской, Тамбовской, Ярославской, Вятской, Псковской и других губерниях. Согласно отчету медицинского департамента за 1878 год, общая сумма всех вновь заразившихся сифилисом в течение 1878 года и обращавшихся к врачам — 66 936. Писатель А. П. Мальшинский сообщал в1884 году:

"Ярославская губерния — не исключение; тем же страдают губернии Полтавская, Черниговская, Смоленская и многие центральные местности, где отхожие промыслы составляют обычный способ заработков. По отчету врачебных управлений (отчет медицинского департамента, Спб.1882), больных сифилисом, известных медицинскому персоналу, было в 1880 году 179 919 человек".

В одном из районов Псковской губернии попытались решить эту проблему:

Есть деревни, в которых число сифилитиков пропорционально числу выданных паспортов

"Псковская губ. Больных было 4421 (из них умерло 23) и вновь заразившихся 1052,— писал А. П. Мальшинский.— Число отлучающихся весьма значительно и есть деревни, в которых число сифилитиков пропорционально числу выданных паспортов. На волостном сходе в 1876 г. был составлен приговор, по которому все возвращающиеся с промыслов обязывались, под опасением штрафа, свидетельствовать свое здоровье у врача прежде, чем явятся в свою семью. Приговор остался без исполнения".

Сифилисом заболевали не только пообщавшиеся со жрицами любви, но и поевшие из артельного котла, если в компании был сифилитик. Не имевшие никакого представления о свойствах болезни, крестьяне не умели беречься от нее.

Разносился по стране не только сифилис. В конце 1890-х годов в Саратовской губернии 14 тыс. человек умерло от оспы. Медики стали требовать от земств и благотворителей повсеместного устройства врачебно-продовольственных и лечебно-наблюдательных пунктов в местах найма на различные работы.

Такие пункты уже имелись в Херсонской и Самарской губерниях. В чайных за 3 коп. давалась порция из 0,5 золотника чая и 2 куска сахара. Просто кипяток можно было брать бесплатно. В столовых продавали недорогой суп. В амбулаториях бесплатно оказывали медицинскую помощь.

Некоторые владельцы экономий подняли шум, что эти благодеяния развращают отхожан, "обленивают" их. Они, мол, становятся менее сговорчивы и не идут вкалывать только "за харчи". Врачи возражали: "По всем земским столовым Херсонского уезда за 1896 год платные обеды составляли 86,5%, а бесплатные — 2,2%" (11,3% обедов отпускалось в долг).

"Очевидно,— говорилось в отчете о деятельности лечебно-продовольственных пунктов Херсонской губернии,— что даровщиной, несмотря на бедственность своего положения по случаю неурожая в губернии, рабочие не только не пользовались через край, но прибегали к ней только в крайних и редких случаях".

Врачи, измученные наплывом голодных, изможденных крестьян, не находящих работу, вступающих в конфликты с местным населением, призывали превратить эти пункты в постоянные учреждения с характером бюро по приисканию работы.

В Пруссии, например, уже с 1865 года стали устраивать филантропические приюты для странствующих рабочих, где они могли бесплатно найти кров и пищу, при условии, что отработают их. В 1884 году таких станций было 595, а к 1897 году их число достигло 917. При этих пунктах имелись и конторы для приискания работы.

В Чехии с 1895 года при харчевнях на деньги земств или благотворителей стали организовывать приюты для рабочих. При них же существовали бюро для приискания работы. Волостным правлениям было вменено в обязанность принимать заявления о требовании рабочих и препровождать эти заявления в окружные бюро, которые распространяли эти сведения по приютам. Таким образом, в 1898 году в Праге возникло центральное бюро для доставления работы.

Но российские наниматели боялись заявлять о предполагаемом количестве работников и минимальной цене за труд, ведь это накладывало на них обязательства. А вдруг случится наплыв отхожан и их можно будет нанять за миску похлебки? Или, в случае неурожая, они будут не нужны?

Лишь в 1904 году в Риге начала работать первая "Контора для указания труда". Но юг России каждое лето продолжал затапливаться тысячами пришедших наобум сельскохозяйственных рабочих, которых нанимали в итоге за просяную похлебку, и многие из них завидовали лошадям в чистых просторных конюшнях. Но не бунтовали.

Историк Б. Б. Веселовский писал: "Несмотря на крайне отвратительные условия батрацкого труда, на низкую плату, на чрезмерно продолжительный рабочий день, движение это до 1906 г. не получило распространения в коренной России".

Однако разогретые погромами усадеб конца 1905 — начала 1906 года в центральных губерниях, батраки весной 1906 года решились на выступления. В ответ на их первые забастовки были созданы "Правила против возникновения стачек среди сельских рабочих", по которым подстрекатели наказывались заключением в крепость от 6 до 12 месяцев. Но батраков это не остановило. За лето 1906 года в Польше, в Киевской и Подольской губерниях, в 20 уездах Северо-Западного края, в 66 уездах Центрально-Черноземной полосы батраки добились сокращения рабочего дня, повышения заработной платы, улучшения пищи, вежливого обращения.

А правительство опять заговорило о помощи крестьянам в переселении в Сибирь и на Дальний Восток страны. Губернаторам даже были разосланы анкеты.

"Хотелось выяснить,— писал в 1911 году чиновник особых поручений при Переселенческом управлении А. А. Панов,— имеются ли городские, земские, общественные или частные учреждения, обслуживающие регистрацию рабочих и осведомляющие население о спросе на рабочие руки".

На всю империю таковых было только три: в Риге, в Аренсбурге (Лифляндия) и в Варшаве. В других районах империи батраки по-прежнему вслепую искали работу.