Руководитель отряда «Лиза Алерт» рассказал, как государство не интересуется своими пропавшими гражданами

В октябре поисково-спасательному отряду «Лиза Алерт» исполнилось шесть лет. Руководитель отряда ГРИГОРИЙ СЕРГЕЕВ рассказал корреспонденту “Ъ” АЛЕКСАНДРУ ЧЕРНЫХ, что в России до сих пор не отстроена четкая система поиска пропавших людей, а из-за «палочной системы» нет достоверной статистики об их количестве. По его словам, добровольцы часто сталкиваются с непониманием государственных служб, из-за чего теряется слишком много времени. Кроме того, успешному поиску мешают и законодательные препоны — даже полиция не может быстро получить сведения о местонахождении мобильного телефона пропавшего человека, хотя технически это возможно.

— Отряду «Лиза Алерт» исполнилось шесть лет — большой срок даже для созданной с нуля организации. Чего вам удалось достичь за это время?

— Россия меняется медленно, но все-таки меняется. Шесть лет назад было практически невозможно увидеть сотрудников МЧС, ищущих человека в лесу. А сейчас это штатная ситуация — по крайней мере в ближних к Москве регионах. Сейчас в половине регионов у нас созданы отряды, которые регулярно занимаются поиском людей в городе и в природной среде. И главное, это не просто поиски наобум, когда люди собрались и пытаются хоть что-то сделать. Нет, за эти шесть лет мы разработали совершенно уникальную для нашей страны систему поиска. У нас есть конкретные сценарии действий для каждой ситуации. Потерялся ребенок в городе? Мы действуем по одному плану. Бабушка заблудилась в лесу? Запускаем совершенно другой сценарий.

Эти методики позволяют сэкономить время, преодолеть неразбериху, консолидировать действия всех возможных сил: добровольцев, полиции, МЧС, каких-то организаций. И наша главная задача — распространить этот опыт на все регионы страны.

— Вы можете для примера пересказать какой-нибудь сценарий поиска?

— Предположим, человек пропал в лесном массиве. Здесь очень важна скорость: по нашим подсчетам, если поиск начинается в первые сутки, то мы находим живыми более 95% потеряшек. А если на третьи сутки — уже только 50%. Так что очень важна скорость, и у нас четко прописаны все действия: получение заявки, сбор добровольцев, передача заявки группе, оповещение других служб, выход группы на цель. Дальше у нас ведется работа на отклик. Предположим, у нас есть лесной массив 5x5 км и 15 приехавших добровольцев. Мы знаем, как наиболее эффективно вести поиск в этих условиях. Группы людей встают на небольшом расстоянии друг от друга, заходят в лес и двигаются в одинаковом направлении по строго выверенному азимуту, который получили от штаба. И раз в 100 м работают на отклик: выкрикивают имя пропавшего. При этом предупреждают по рации другие группы, все останавливаются и напряженно слушают, есть ли отклик.

Наша задача в таких условиях — максимально обойти территорию за ночное время. Казалось бы, ночью хуже видно, но при этом нет шума деревьев, пения птиц, других звуков. Внутри ночной тишины выше шансы найти потеряшку. Как только встанет солнце, сразу начнется движение теплых масс воздуха, пойдет шелест листьев и так далее.

— Вы сами дошли до таких выводов? Или это какие-то армейские, полицейские рекомендации?

— Это наши методики, которые выработаны на основе шестилетней работы отряда. Разумеется, мы отовсюду дергаем полезную информацию. Но у наших государственных служб таких регламентов просто нет.

Конечно, наши методики задают основное направление работы, но к каждому поиску в итоге получается индивидуальный подход. Потому что иногда лес гигантского размера — мы его весь не прокричим. Или если время упущено и мы понимаем, что человек уже лежит и не двигается, скоро наступит переохлаждение. Тогда координатор поиска на основе своего опыта принимает решение, какой именно участок надо прочесать в первую очередь. Кто-то в это время проводит опрос местных жителей: вдруг они видели, где пропавший заходил в лес. Ну и так далее.

И вот когда каждый человек понимает, что ему сейчас нужно делать, это позволяет даже при дефиците сил иметь высокий процент найденных живых. За летний сезон у нас Московский регион закрыл более 800 заявок на поиск в природной среде, мы иногда получали по 40 заявок в сутки. Из них около 150 человек мы не нашли или нашли погибшими. С одной стороны, большинство найдено, это успех. Но задумайтесь: больше 10% людей, которые заблудились в лесу, все-таки не выжили. Притом что мы активно работали.

Или вот другой пример: человек заблудился, но у него есть мобильный телефон с пока еще живой батарейкой. Мы привлекаем ребят из поисково-спасательного отряда «Ангел», это владельцы вертолетов, которые за свой счет вылетают на поиски. Они с борта за 2 минуты устанавливают связь с бабушкой, включают яркие прожекторы, и та уже сама выводит вертолет: «Правее, внучок, левее». Он зависает над потеряшкой, передает координаты на землю, и после этого два человека заходят в лес и спасают ее. В этом сезоне мы достали из леса в Московском регионе 146 человек при помощи авиации.

Но для этого нам надо, чтобы мобильный телефон оставался работать. А все службы начинают нам в этом мешать. Человек звонит в полицию, а у нее нет регламента, что конкретно спрашивать и о чем разговаривать. «Скажите ваши паспортные данные, продиктуйте место проживания...» — бред какой-то, который бессмысленно высаживает батарейку. МЧС звонит, спрашивает: «Что вы видите?» Да деревья видит человек в лесу. А еще звонят лесничий, местная администрация и, конечно, родственники, которые сажают телефон в два раза больше, чем все остальные.

И вот когда мы получаем вызов, мы первые 30 минут, час, тратим на то, чтобы убедить всех, чтобы они перестали звонить. Только после этого мы можем запустить борт, потому что если телефон сядет, то какой-то хороший и добрый человек потратит гигантские бабки на взлет впустую. Ну и придется нам разворачивать длительную, монотонную, тяжелую поисковую операцию — и, возможно, человек так и не будет найден живым.

Именно поэтому мы хотели бы поделиться методиками, консолидировать свою работу с государственными службами для большей эффективности поиска. Чтобы они нас не воспринимали как противников.

— И такое бывает?

— Ну сами представьте: полицейские приезжают по вызову, а тут какие-то добровольцы без погон указывают, что кому делать. Им нужно объяснить, что эти волонтеры каждый день занимаются поисковыми мероприятиями, что у них в тысячу раз больше опыта, чем у полиции.

— А как так вообще вышло, что у полиции и МЧС нет подразделений, которые целенаправленно занимаются поиском пропавших? Нет таких сценариев, как у вас?

— Видимо, такая у нас ценность человеческой жизни. Я могу философствовать часами на эту тему, но ответа так и не дам. И никто не даст.

— Ну то есть у нас просто об этом не задумывались?

— Видимо, это просто неважные для общества потери. Каждый год из леса не возвращаются наши мамы и папы, но это мало кого беспокоит. Каждый год в стране исчезают дети, но это опять же мало кого беспокоит. И в результате получается совершенно чудовищная история, которую мы и пытаемся изменить.

Еще, думаю, виновата эта «палочная система» отчетности, где максимальное одобрение получает замалчивание информации. У нас считается, что любое изменение статистики в худшую сторону — это очень плохо. В результате в стране есть регионы, где по бумагам все очень хорошо с пропавшими людьми, вот только верить этим данным нельзя. Механизм учета просто не работает.

Вот пример: по официальным данным, которые доносятся до нас с трибун без каких-либо подробностей, в России каждый год пропадает около 20 тыс. детей. Теперь возьмем США, где население всего в два раза больше: там зарегистрировано порядка 800 тыс. случаев пропажи детей.

— Подождите, но что мы тут сравниваем? Какие случаи имеют в виду наши чиновники? И сколько из этих 800 тыс. в США в итоге находятся?

— Вот именно. Мы можем сравнить здесь только подход к проблеме. В США регистрируют любой случай, когда родитель заявил об исчезновении ребенка. Причем максимально подробно: как это произошло, при каких обстоятельствах, чем закончилась история… И в результате у них есть потрясающе подробная статистика, на основе которой они могут что-то изменить. Огромное количество общественных и государственных структур США работает, анализируя реальные цифры, и добивается их постепенного снижения. А у нас полиции просто невыгодно показывать реальные данные: их начнут ругать, что плохо работают. Это страшная наша беда.

Но ладно статистика. У нас в стране есть проблемы, созданные вообще на пустом месте. Вот представьте, человек лежит в кустах без сознания. Инсульту у него, или ногу сломал, да что угодно. И у него при себе есть мобильный, они ведь у всех есть. Но закон не на стороне этого гражданина — охрана персональных данных привела к тому, что ни мы, ни родственники, ни сотрудники полиции не в состоянии узнать, где прямо сейчас находится мобильный телефон пропавшего. Чтобы получить разрешение на получение геопозиции, нужна заведенная уголовная статья «Убийство». Так ее заведут через пять-десять дней в лучшем случае. А человек умрет в первую же ночь от холода! Вы не представляете, сколько у нас было таких историй.

В прошлом году на совещании по пропавшим, которое инициировал губернатор Московской области, нам обещали сделать возможным быстрое определение координат тех, кто звонит по номеру 112. Даже правительственную комиссию создали. Но до сегодняшнего дня этого нет.

— То есть у операторов 112 есть эти координаты, но они не имеют права их дать поисковикам?

— Нет, все еще хуже. У них тоже нет этих координат. Представьте, едет машина по Каширскому шоссе в область. Слетает в кювет, переворачивается. Человек приходит в себя, понимает, что он зажат, чувствует запах бензина, срочно набирает 112. А там у него спрашивают: «Какой километровый столб вы проехали?» Да если человек в таком состоянии свое имя вспомнит, это уже большой успех. И если не будет звонков от свидетелей, человека не спасти, потому что у 112 нет его координат. XXI век везде — только не у нас.

— Но технически это возможно — сразу определить его местонахождение?

— Технически сеть GSM позволяет определить нас с вами с точностью до метра. Но законы об охране частной жизни не дают этого сделать. А нужно законодательно закрепить, что если у нас есть терпящий бедствие человек, то его координаты автоматически доступны при звонке в службу 112. И внести в регламент, что если есть заявление от родственников о пропаже человека, то полицейский обязан определить местоположение мобильного телефона за час или два.

Да, наверное, сотовым сетям придется чуть-чуть изменить оборудование, что-то добавить. Но, поймите, у нас сейчас умирают люди с мобильными телефонами, которых можно было бы спасти. Вот на прошлой неделе приключилась история в городе: человек вышел из дома, у него начались какие-то галлюцинации, он звонил родственникам с мобильного, что-то бессвязное говорил, просил спасти. Понятно, что он старенький и дальше 5 км не уйдет. Но чтобы прочесать 5 км, нам нужно несколько сотен человек. В итоге его так и не нашли, расклеиваем ориентировки вот.

— Скажите, а вот уличные камеры хотя бы помогают в поисках?

— Да, они помогают. Но камер у нас установлено очень мало.

— Кажется, что в Москве на тебя камера смотрит на каждом шагу: городские, камеры каких-нибудь банков и магазинов…

— Нам нужно зашить эти данные в единую сеть, а сейчас у камер много владельцев. Вот есть муниципальные камеры — их больше 100 тыс., но в масштабах нашего мегаполиса это ничто. А записи с банковских камер даже сотрудник полиции будет получать не одну минуту, хотя при пропаже ребенка информация нужна здесь и сейчас. И это мы о Москве говорим, а в небольших городах может быть установлено ровно две камеры: одна направлена на городскую администрацию, а другая — на суд.

Отойдем от технических проблем. Вот обыватель даже не представляет, что между Москвой и Подмосковьем стоит Великая Китайская стена. Если москвич уехал в область и пропал, то областные больницы практически никогда не сообщают полиции, что у них лежит пациент с потерей памяти. Вот была история с пропажей профессора МГУ. Его здесь почти месяц искали все: были передачи на ТВ, тысячи репостов в соцсетях, ориентировки на улицах... А его давно нашли на МКАД, отвезли в подмосковную больницу, где он в итоге умер. Надо было врачу хоть чуть-чуть почеловечнее быть, набрать полицию.

— То есть это больше проблема человеческого фактора?

— Это та самая проблема суровых законов, которые компенсируются необязательностью их выполнения. За все шесть лет я не помню серьезных наказаний за бездействия, за просчеты, за ситуации, приводящие к гибели людей. Мы находимся в постоянном диалоге с региональными властями, с МВД, с МЧС. Но эффективность этих переговоров… я не могу сказать, что есть чем хвастаться.

Представьте себе страшную ситуацию: пропадает ребенок в том регионе, где нет нашего отряда. Мы должны как можно быстрее там оказаться с нашим оборудованием, ведь мы специалисты, которые знают лучше всех в стране, как искать этого ребенка. Нам ни разу не удалось договориться, чтобы авиация МЧС доставила нас куда надо. Приходится летать обычными самолетами с рюкзаками, но это уже не та эффективность, не то оборудование, не все люди. Очень помогает авиакомпания «ЮТэйр»: они готовы нас подхватить, но если у нее нет рейса в нужный город — это опять проблема.

Вообще в стране необходимо создать систему реагирования на похищения детей. Чтобы при поступлении сигнала все ее сегменты: СМИ, местные администрации, полиция, добровольцы — знали, что им делать. Потому что в каждом регионе, где происходит такое событие, нам приходится долго объяснять сценарий работы. И если с пониманием возникают проблемы, на это уходит несколько суток. По статистике если ребенок похищен с целью сексуального насилия, то в 75% случаев он проживет не более трех часов. У нас вообще нет времени, а нам приходится писать запрос в московское метро с просьбой разместить информацию о том, что из больницы похищен Матвей Иванов. И только через неделю они отвечают — отказом. А вот РЖД сразу идет навстречу: у нас по некоторым детям все вокзалы страны давали звуковой файл раз в час.

Если все делать грамотно, если полиция к нам прислушивается, то эффективность получается высокая. Например, Дашу Попову похитили в Ростовской области, и спустя восемь суток сожительница похитителя пришла с повинной. По очень простой причине: местные СМИ все время писали о ребенке, все социальные сети, добровольцы расклеили 200 тыс. ориентировок. Деваться просто было некуда.

— Кстати, а насколько действенны эти объявления с фотографиями, которые висят на улицах? Я много раз подходил к ним, но уже через несколько часов забывал приметы пропавшего человека.

— Не менее 40% всех бабушек-дедушек, потерявших память в городе, мы нашли именно при помощи ориентировок. Это тысячи человек, вернувшихся домой. А в зимний период это спасение тысяч жизней, потому что иначе они замерзли бы на улице. Это очень-очень важно.

— Из ваших слов можно сделать вывод, что нужна какая-то государственная служба, которая координировала бы эти вопросы. С полномочиями позвонить в метро или в городскую администрацию и заставить сделать все необходимое за 10 минут.

— Понимаете, никто не знает, насколько эффективно будет работать очередная госструктура. У нас уже есть все необходимые службы, они могут заниматься этой темой, но почему-то этого не делают.

— А у вас и ваших коллег не возникала мысль идти в депутаты Госдумы, в Общественную палату? Чтобы изменить ситуацию на законодательном уровне или хотя бы работать уже с более высоким статусом.

— Может быть, я не прав, но мне это все кажется неэффективным. Мы пытались работать в Общественной палате Московской области, но это оказалось совершенно неэффективной историей. В 2011–2012 годах мы ходили в Госдуму постоянно, пытались решить эту проблему с координатами мобильного телефона. Нам кивали, но так ничего и не сделали.

Прошлая дума, если помните, несколько раз пыталась принять закон о добровольцах, который обернулся бы в итоге какой-то фиктивной картинкой. Ведь добровольцы — это саморегулирующаяся среда, не надо пытаться согнать их в стадо, сделать из них стадо и пересчитывать поголовье. Вот у «Лиза Алерт» нет счетов, кошельков, юридической регистрации и так далее. Мы решили, что у нас этого не будет, что мы справимся без этого. Мы не собираем денежные пожертвования, но с большой благодарностью принимаем помощь в виде фонарей, навигаторов, прочего оборудования. У нас нет офиса, оно хранится по домам, на работе у кого-то.

— Если кто-то из читателей захочет узнать подробнее о вашей деятельности, где это можно сделать?

— Смотрите, 29 октября в честь шестилетия мы устраиваем на ВДНХ мероприятие «Безвредные советы от “Лиза Алерт”». Там в форме игровых квестов расскажем деткам и родителям о безопасности: как не потеряться в лесу или торговом центре, как вести себя на улице и так далее. Это очень важно, мы всех приглашаем — с 13 до 18 часов в Доме культуры на ВДНХ. Там же взрослые смогут узнать побольше о нашем отряде.

А со 2 по 6 ноября у нас проходит Третий всероссийский форум «Лиза Алерт», куда приезжают отряды из регионов. Там будут полевые учения с отдельными зонами для новичков. Все, кто задумывается о том, чтобы к нам присоединиться, смогут пройти там начальную подготовку.

И запишите на всякий случай телефон нашей горячей линии: 8–800–700–54–52. Если, не дай бог, кто-то потеряется, то сообщите нам как можно скорее: от этого зависит жизнь человека.