Творцы поделились с президентом важнейшим

2 декабря в Президентской библиотеке им. Б. Н. Ельцина прошло заседание советов по культуре и по русскому языку. Темы, которые обсудили участники дискуссии, были настолько широки и многообразны, что специальный корреспондент “Ъ” АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ растерялся, как бы чего не упустить. Впрочем, из диалога режиссера Александра Сокурова с президентом Владимиром Путиным точно нельзя было выкинуть ни строчки, ни слова.

Участников встречи оказалось так много, что им для полета в Петербург потребовался отдельный самолет: их не смогли объединить с журналистами, потому что всем вместе в Ту-214 просто не хватило бы места.

Затем на двух автобусах членов советов доставили в библиотеку, где они и ждали президента, который еще поехал без них (это им еще повезло) открывать Западный скоростной диаметр. У них было еще часа полтора, чтобы лишний раз подумать о том, что они не могут не сказать президенту. Впрочем, как показало заседание, не все сумели воспользоваться этим шансом.

Владимир Путин в начале заседания показывал себя последовательным сторонником свободы в творчестве. Он говорил о том, что «попытки сорвать спектакль, выставку абсолютно недопустимы» и что надо только «определить грань между циничным эпатажем и творческой акцией».

Эти слова произвели, очевидно, сильное впечатление на художественного руководителя Театра наций Евгения Миронова. Он читал свой доклад, и, хотя, скорее всего, как обычно, полностью выкладывался в процессе читки как актер, все-таки та половина участников заседания, которая представляла совет по русскому языку, должна была страдать от некоторых фраз, которые, по идее, противопоказаны русскому языку — просто потому, что невыносимы.

— Вместе с тем необходимо уделить внимание наболевшим темам…— говорил Евгений Миронов.— Проблема художественного образования в последнее время приобрела особую остроту… Возникли опасения в свободе творчества! (видимо, имелось в виду за свободу творчества).

Но главное, что он все-таки высказался по этим наболевшим темам. Одна из них — «безнаказанные действия так называемых гражданских активистов: врываться в театры, разрушать выставки…».

Президент, надо сказать, сразу среагировал на слова Евгения Миронова и такие попытки осудил. Он спросил: «Когда, где и что пытаются запретить?»

Евгений Миронов замялся, и тут было немного обидно: это было все-таки то, к чему ему следовало подготовиться в первую очередь. Но он все-таки рассказал, что в Омске, например, запрещают рок-оперу «Иисус Христос — суперзвезда», хотя ей уже 40 лет «и она успешно идет во всем мире».

— Мы боимся цепной реакции! — воскликнул Евгений Миронов, и по его лицу в самом деле было видно: есть у него такая фобия.

Впрочем, нельзя было полностью исключить, что Евгений Миронов незаметно для себя успел вжиться в роль. Это была характерная роль читающего принципиальный доклад актера.

Кроме того, Евгений Миронов вспомнил, что из спектакля в его театре «Сказки Пушкина» некоторые настойчиво предлагают ему убрать сказку «О попе и работнике его Балде», а то и запретить сам спектакль.

— Кто запрещает? — нехорошо переспросил Владимир Путин.

Было ясно, что расправа с этим человеком будет молниеносной.

— Его пока никто,— пояснил Евгений Миронов.— Я говорю: в Омске запретили!

— А кто запретил?

— Власти!

— Я постараюсь разобраться,— кивнул президент и наклонился к первому заместителю главы своей администрации Сергею Кириенко.

И в конце заседания все-таки зачитал справку, которую сделал господин Кириенко, в соответствии с которой не запрещал никто тот спектакль в Омске…

Евгений Миронов тем временем вспомнил еще один пример:

— И, например, срыв гастролей «Сатирикона» в Петербурге…

— Это не запрет…— покачал головой господин Путин.— Это активисты… Такие активисты пришли когда-то в редакцию Charlie Hebdo и расстреляли ее сотрудников… Нужно ли было наносить оскорбления представителям ислама? Другое дело, что они не хотели оскорблять…

Было совершенно неясно, занимает ли он в этой истории чью-нибудь сторону безоговорочно, хотя бы в душе.

— Но оскорбили,— констатировал Владимир Путин.— В общем, все тут зависит от чувства такта.

Очевидно, что террористам в этой истории не хватило чувства такта.

— Я всю жизнь занимаюсь дзюдо,— пояснил Владимир Путин.— Там есть высшая оценка — иппон. Как определить, что это такое? «Бросок должен быть проведен сильно и быстро». А попробуй разберись, что такое «сильно и быстро»! Выработаны критерии определенные! И они соблюдаются! Не дай бог нарушить! Судью просто снимут и больше не пустят! Такие критерии нужно выработать и в творческой сфере!

Спорт и искусство, конечно, во многом схожи, но все же не настолько, скорее всего, как представляется Владимиру Путину.

— И не мы, а вы должны это сделать! — воскликнул президент, обращаясь к Евгению Миронову.— Тогда и мне было бы легче останавливать тех, кто переходит границы!.. Таких, как вы, по пальцам пересчитать можно не только у нас, а и в мире! Где же мне найти таких чиновников, как вы?!

Евгений Миронов был, мне кажется, совершенно удовлетворен результатом этого разговора, чего, судя по всему, нельзя было сказать про Владимира Путина. Он хотел принести все-таки больше пользы Евгению Миронову.

Президент тем временем немного замялся, рассуждая о зарплате актеров.

— По поводу обеспечения заработных плат!.. Или обеспечения,— озабоченно повернулся он к президенту Санкт-Петербургского университета Людмиле Вербицкой.

— Обеспечения,— кивнула она.

— Обеспечения,— согласился и Владимир Путин, а я вздрогнул, потому что слишком хорошо помню, как на лекциях на факультете журналистики МГУ имени Ломоносова покойный ныне, а тогда уже бесконечно пожилой Дитмар Эльяшевич Розенталь во время своих нечастых появлений на журфаке внушал нам мысль о том, что ни в коем случае нельзя говорить «обеспечение», а можно только «обеспечение». Видимо, следует принимать во внимание противостояние в этом вопросе разных научных школ — московской и петербургской. Если такие, конечно, существуют.

Эмоциональной была и Любовь Духанина, зампред комитета по науке и образованию Госдумы, задавшаяся вопросом:

— Сокращать или не сокращать? А если сокращать, то что сокращать? И я вот что скажу: не надо сокращать!

В этой суматохе никто не понял одного: да что же надо или не надо сокращать? Видимо, это было важно, если Любовь Духанина говорила с такой страстью.

— Чтение,— продолжала Любовь Духанина,— должно ассоциироваться с личными открытиями! В детстве мы влюблялись в Печорина, в Павку Корчагина, в Александра Белого в романе «Щит и меч»!

Она сделала ударение именно на первом слоге — «Бе-ло-го», хотя героя романа «Щит и меч» звали, конечно, Александр Белов. А Александром Белым звали, как известно, другого героя, из сериала «Бригада». Ошибка была простительна, тем более Любови Духаниной, конечно, но только не в разгар такого духовного обсуждения.

Предложения по укоренению русского языка в умах россиян посыпались одно за другим. Ректор Литературного института имени Горького Алексей Варламов рассказал, что необходимо уменьшить плату за аренду книжных магазинов, «иначе свято место пусто не бывает и вместо русского языка придут другие!».

Людмила Вербицкая согласилась с ним:

— Важнее сохранения русского языка нет ничего! Это проблема безопасности нашей страны!

Мне тоже уже казалось, что ее логичнее и обсуждать на Совете безопасности, а не в компании этих милых, но слишком уж безопасных людей.

— Просторечный стиль проник куда угодно! — воскликнула Людмила Вербицкая.— Рекламы практически все с ошибками! Мы же вам, Владимир Владимирович, говорили… «Тинейджеры, тинейджеры…» Зачем, когда есть слово «подросток»?! А что с «кофе-брейком» делать?! Просто «кофе»! Или «пауза»!

Членов совета по русскому языку на этом совете можно было легко отличить от членов совета по культуре. Президент просто разрывался между ними: он не успевал сочувствовать сразу всем им.

— Да, вздыхал он,— есть такой термин «время дожития»… Звучит удручающе и отвратительно… Но есть такой штамп! Это, конечно, не отражает содержания…

Он мог бы сейчас своей властью между прочим раз и навсегда отменить этот термин. Но, осознавая свою власть над людьми, Владимир Путин, очевидно, не осознает власти над терминами. А может, они и правда выше него.

Дольше всех на этом заседании выступал координатор движения «Архнадзор» Константин Михайлов. Он благодарил президента за сохранение Дома Пожарского, внимание на который Константин Михайлов обращал еще на прошлом заседании. Рассказывал, с каким воодушевлением его соратники по борьбе за сохранение памятников архитектурного наследия услышали в послании Владимира Путина мысль о том, что как никогда важна роль общественности в борьбе против кулуарных решений, и заверял Владимира Путина, что активисты «Архнадзора» сумеют претворить его идеи в жизнь.

В этом, безусловно, было большое иезуитство, так как Константин Михайлов, можно сказать, насильно заносил себя и коллег в число тех, о ком говорил Владимир Путин в послании. Он понимал, что президент не станет возражать самому себе, и давал, видимо, понять своим противникам среди чиновников (а их не просто много — они все, показывает жизнь, против «Архнадзора»), что «Архнадзор» намерен исполнить волю президента и что лучше в этом святом деле не становиться на его пути.

Тактика защиты была совершенно понятна, и надо отдать должное Константину Михайлову: у Владимира Путина и правда не возникло ни одного повода возразить ему.

И вот уже Константин Михайлов благодарил ОНФ за «работу по сохранению культурного наследия»... И разве не за что было…

Он даже цитировал по свежим следам самого Владимира Путина:

— Хотелось бы, чтобы государство действовало, как вы выразились, «сильно и быстро»! Иногда в деле охраны наследия счет и правда идет на минуты!

Если бы для дела охраны памятников нужно было вспомнить про майские указы президента, Константин Михайлов сделал бы это, уверен, не задумываясь.

Больше всего Константина Михайлова задевает то, как застраивается Зарядье.

— На Варварке строится гостиничный комплекс ценой сноса исторических зданий, реализация масштабного проекта в охранной зоне Кремля происходит без утверждения проекта в окончательном виде! — говорил он.— Есть только два отрицательных заключения Мосгорэкспертизы. Вот, строится стеклянный фасад на фоне храма… Гостиницу «Россия» снесли, и такое впечатление, что ее теперь пытаются построить вновь в уменьшенном масштабе!

Участие представителя «Архнадзора» в таком совете — это, безусловно, уникальная возможность регулярно произносить все эти слова прямо в лицо президенту. И отлично, что господин Михайлов этой возможностью всякий раз исчерпывающе пользуется, забывая про время — не только свое, но и остальных участников заседания. Все-таки то, о чем он говорит, того стоит.

А если бы так вышло, что он тем самым лишил бы какого-то времени, например, Елену Ямпольскую, то получилась бы от его выступления и вовсе двойная польза.

Другим участникам совета мысли об организации творческого процесса приходили, кажется, прямо сейчас. Режиссер Валерий Фокин задумчиво произнес, обращаясь к Владимиру Путину, не стоит ли, скажем, «сделать совет совместно с Союзом театральных деятелей и Минкультом, чтобы оперативно решать вопросы — не отдельно друг от друга, а вместе… Могли бы делать кадровые рекомендации…».

Почему бы и нет, пожимал плечами господин Путин.

Широким становился разговор…

Пришел черед режиссера Александра Сокурова. Он, в свою очередь, выстроил ряд радикальных предложений. Надо внести «принципиальные изменения в закон о регистрации»:

— Очень многие люди хотели бы приехать в Москву на стажировку и учебу, они мечутся в поисках жилья, без регистрации на работу не берут, это цепочка унижений непрерывная… Надо предоставить молодым творческим специалистам возможность регистрироваться!

Надо, по мнению Александра Сокурова, отменить плату за обучение в творческих вузах, потому что создается «странная имущественная антиконституционная норма, когда тот, кто богат, и может учиться».

— Никаких Шукшиных у нас уже не будет! — воскликнул Александр Сокуров.— Потому что дорого, дорого, очень дорого учиться в творческих вузах!

Затем он потребовал дешевых кинокредитов — «от 2,5% до 4% приблизительно, чтобы мы каждый год не вытягивали из государства деньги, деньги, деньги…».

— Всякий фильм, созданный в России нашим гражданином, должен быть показан по телевидению! — сказал Александр Сокуров.— Надо провести принципиальную перестройку программирования федеральных телеканалов! Курсовые, дипломные, учебные работы!.. У нас есть огромное эфирное время на наших телевизионных каналах! Дотирование всех кинофестивалей в Российской Федерации! Вытеснение сериального кино на федеральных телеканалах!..

И еще было у него много предложений. И, наверное, о многом он не сказал. Александр Сокуров рассуждал о выстраданном, и ему, скорее всего, и в самом деле казалось, что это все надо обязательно сделать, а главное, что все это так просто сделать, и тогда картина мира изменится, и он станет намного правильнее, лучше станет, справедливей, а непонятно только одно: ну почему же они все не делают этого до сих пор?.. И рассуждал он об этом даже не как режиссер, а как поэт, что ли…

Но еще больше заботила его еще одна история.

— У меня есть сердечная просьба к вам, Владимир Владимирович. Как у гражданина России. Как у режиссера.

Так к Владимиру Путину не обращался, наверное, до сих пор никто. И стало понятно, почему.

— Давайте решим проблему Олега Сенцова,— произнес Александр Сокуров, и я понял, что становлюсь свидетелем разговора, которому в подметки не годится разговор президента с музыкантом Юрой.

— 20 лет лагерей. Украинский режиссер. В северном лагере сидит парень. Мне стыдно, что мы до сих пор не можем решить эту проблему. Это невозможно! Режиссер должен со мной сражаться на кинофестивалях, если у него другая политическая точка зрения. Но не сидя в нашей арктической практически тюрьме!

Я понимал, почему Александр Сокуров говорит с президентом в таком тоне. Почему он умоляет его. Других аргументов у него потому что не было. А мольба, ему казалось, могла сделать свое дело. Надо было только молить о пощаде. Молить и молить.

Неужели он не понимал, что ему ответит Владимир Путин, Нет, не понимал.

— Мы живем в правовом государстве,— ответил Владимир Путин.— И вопросы такого рода должны, конечно, решаться судебной системой. Что касается его творчества, то он осужден не за творчество, а за то, что он взял на себя совершенно другие функции, как утверждают органы следствия и суда, а именно фактически посвятил свою жизнь террористической деятельности.

Владимир Путин был хорошо, оказывается, осведомлен об этом деле. И, видимо, в отличие от некоторых участников заседания, готовился к нему.

— Владимир Владимирович, но это же тяжелейшая политическая коллизия была! — взмолился Александр Сокуров.— Разве простой человек, эмоциональный молодой человек может понять хитросплетения и сложности политического момента?!

— Дело совершенно не в его позиции,— оборвал режиссера президент.— Дело совершенно не в том, что он думает по поводу событий в Крыму. Дело в его намерениях и в подготовке противоправных действий, в результате которых могли пострадать наши с вами граждане.

— Владимир Владимирович, по-русски, по-христиански! Милосердие выше справедливости! Умоляю! — Александр Сокуров был, казалось, за гранью отчаянья.

— И по-христиански мы действовать в этой ситуации не сможем без решения суда,— констатировал господин Путин.— Решение суда состоялось. Да, есть определенные правила и нормы, которыми мы можем воспользоваться. Но для этого нужно, чтобы созрели соответствующие условия.

— Помогите! — взывал Александр Сокуров.

Он ведь уже даже не понимал, о чем толкует ему Владимир Путин.

А тот ведь давал понять, что, несмотря на все, что он только сейчас сказал режиссеру, он может помиловать Олега Сенцова, но для этого тот должен по крайней мере написать прошение о помиловании, полностью признав свою вину.

— Помогите! — снова повторял Александр Сокуров.

— Повторяю еще раз! — в голосе господина Путина возник уже и металл. Не свинец, может быть (расстреливать Олега Сенцова никто не собирался, нет), и не какой-то благородный вроде золота, каким он мог сейчас, казалось, прямо тут, у всех на глазах монаршей милостью осыпать Александра Сокурова, а ведь именно в таком тоне, как с всесильным монархом, разговаривал с ним режиссер.— Никто его не осуждал за его взгляды, за его позицию. Его осудили за действия, которые закон относит к действиям фактически террористического характера, которые могли повлечь за собой тяжелейшие последствия для наших граждан. Вот в этом дело. А на позицию все имеют право.

— На нем смертей нет! Нет смертей! — как заклинание повторял Александр Сокуров.

Нет, все-таки он по-прежнему не мог услышать Владимира Путина. Ему пора было остановиться. На самом деле он ведь, я уверен, достиг сейчас всего, о чем просил.

— Нет на нем гибелей! — снова воскликнул Александр Сокуров.

— Слава богу, что нет,— вздохнул президент, видимо, уже даже удивленный таким невниманием к себе.— А могли быть, если бы ему позволили осуществить его намерения. В этом проблема, Александр Николаевич, а не в том, что он думал как-то иначе, чем мы с вами по этой теме.

Владимир Путин, оказывается, хорошо знал, как думает по этой теме Александр Сокуров.

— Но тем не менее,— еще раз сказал он, решив, видимо, еще яснее повторить то, что уже сказал,— хорошо, что вы обратили на это внимание, знаю, что вопрос чувствительный, и буду иметь это в виду.

На этом можно было и закончить, но господин Путин решил прокомментировать еще предложения режиссера насчет реформы в отношениях между киноискусством и государством и рассказал, что, например, если давать кинохудожникам такие кинокредиты, на которых настаивал Александр Сокуров, то получится именно то, от чего режиссер старался уберечь.

— Если вы говорите, что не хотите сидеть на шее у государства, то в сегодняшних условиях предоставить дешевый кредит — это и есть сидеть на шее у государства! — засмеялся президент.

Александр Сокуров уже, видимо, не хотел больше ничего доказывать президенту.

В свою очередь, господин Путин начал просить режиссера перевести на русский язык (здесь же при нем был целый совет по этому языку, так что уместно было сказать все это именно тут) фильм «Фауст», который пока существует только на немецком. И тут уж Александр Сокуров отказал в этом президенту.

— Смените гнев на милость! А? — спросил Владимир Путин.

И что, он хотел, чтобы после всего, что было только сейчас, тот и правда сменил?

Александр Сокуров молчал.

— Он делает вид, что не понимает, о чем я ему говорю! — произнес Владимир Путин.— «Фауста» переведите на русский язык!

Я знал, что он просит режиссера об этом уже не в первый раз, но теперь это было публично. Александр Сокуров начал говорить про то, что русская культура настолько обширна, что может спокойно проникать в любую другую культуру… нет, он не хотел переводить. Упорство и в самом деле было не очень понятное. Можно было в конце концов попробовать предложить за взаимные уступки, что ли: перевести «Фауста» на русский в обмен на помилование Олега Сенцова…

Но нет, и этого не произошло.

Директор «Мосфильма» Карен Шахназаров рассказал, что есть только шесть писателей, которые создали русский язык, русскую литературу и даже русскую историю заодно. Список оказался предсказуемым: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов.

И Карен Шахназаров предложил перейти от «вариативного изучения литературы к конкретному»: проходить в школе именно их — и все, хватит.

Мне тоже уже казалось, что хватит: пора было заканчивать этот совет. В конце концов главный разговор уже состоялся, и даже приблизиться к нему или вернуться не было уже никаких шансов. Тем более Карен Шахназаров изъяснялся как-то странно: он вдруг обрывал свои мысли и слова, словно участвовал сейчас в очередном «Воскресном вечере с Владимиром Соловьевым» и как будто его постоянно перебивал кто-то невидимый уровня Владимира Жириновского или даже орал на него.

Игорь Волгин, великий специалист по Достоевскому, предложил ввести в вузах выпускной экзамен по русскому языку, и это наконец-то было предложение, которое показалось мне, как ни странно в этой ситуации, здравым: кого-то это и в самом деле мобилизует. А то ведь люди не понимают отчего-то, что русский язык пригодится им в жизни побольше, чем что-нибудь еще: хотя бы для того, чтобы не выглядеть позорно в эсэмэсках или хоть в фейсбуке. Правда, для этого на том, так сказать, конце провода должны быть люди, способные оценить, если что, степень твоего позора…

Елена Ямпольская признавалась, что все чаще плачет, когда смотрит старые советские фильмы:

— У меня даже сейчас увлажнились глаза! Эти фильмы давали представление о той мечте, к которой действительно следует стремиться в жизни! Исподволь, из мелочей формировался внутренний стержень! И сейчас мы должны помочь его формированию у современных ребят, которые не хуже нас, нынешних!..

В какой-то момент я поймал себя на том, что у меня даже появился соблазн разделить с Еленой Ямпольской ее боль и стремления. Но все-таки я вовремя остановился.

Я уж лучше с Александром Сокуровым разделю.

Андрей Колесников