Как древности попадают от террористов к коллекционерам

В начале августа израильские полицейские задержали торговцев артефактами, незаконно ввезенными в страну для продажи главе крупнейшей американской сети товаров для хобби Hobby Lobby — известному коллекционеру евангельских древностей. Задержанные торговцы, уверены полицейские,— лишь крошечный элемент всемирной схемы нелегальной торговли древностями.

МИХАИЛ НЕМТЫРЕВ

Все больше территорий, еще два года назад входивших в состав запрещенного в России «Исламского государства», возвращается под контроль правительств Сирии и Ирака. И это не просто населенные пункты, где более не властны законы «халифата», но города, являющиеся, по сути, ровесниками цивилизованного человечества, сокровищницы древностей. В марте компания CNN показала новостной сюжет из Мосула: оказывается, записанное на камеру уничтожение боевиками ИГ древних статуй мосульского музея было инсценировкой.

Услышать это особенно отрадно, если вспомнить, что игиловцы не только уничтожали древности, но и торговали ими. (Полтора года назад в письме председателю Совета Безопасности ООН постоянный представитель России при этой организации, ныне, к сожалению, покойный Виталий Чуркин, оценивал прибыли «халифата» от нелегальной торговли археологическими ценностями в $150–200 млн в год.)

В принципе уничтожение древностей и торговлю ими можно рассматривать как части одного «бизнес-плана»: чем меньше их становится, тем дороже они стоят.

Для так называемой черной археологии ценность представляет конкретный отдельный предмет, и, чем он эксклюзивнее, тем большую цену запросит продавец артефакта. В настоящей археологии все иначе: для науки имеют одинаковое значение и находка, и контекст, в котором она была обнаружена (например, наконечник стрелы в черепе среди руин древнего храма): они взаимодополняют друг друга. Грабительские раскопки — это в первую очередь уничтожение совершенно уникального соотношения предмета и его контекста. Отсюда и квалификация копательского мародерства как уголовного преступления.

Территории с богатым историческим прошлым, например Сирия, Ирак, Афганистан, не раз становились аренами сложных вооруженных конфликтов. Все доступные ресурсы их участники пытаются использовать для финансирования своих военных кампаний. Речь не только о добыче нефти, газа и плантациях наркотических растений. Раскопки на местах древних городов, признанных ЮНЕСКО культурным достоянием всего человечества, вкупе с разграблением местных богатых уникальными экспонатами музеев тоже становятся источником дохода. Появилось даже понятие «конфликтные древности». Особенно актуальным оно стало в 2014 году с ростом внимания к источникам финансирования «Исламского государства». Однако, если повнимательнее присмотреться к событиям конца ХХ — начала ХХI века, станет совершенно очевидно: проблема появилась задолго до «халифата».

Стародавняя торговля древностями

Торговля предметами древности чуть младше самих этих предметов, и для данного бизнеса археологическое наследие на территории стран Ближнего Востока — слоеный пирог материальных свидетельств расцвета и упадка самых разных государств и народов — представляет неисчерпаемый ресурс.

С незапамятных времен известны случаи использования археологических изысканий не только в научных или торговых целях, но и в политических.

Скажем, еще в 552 году до н. э. вавилонский царь Набонид под предлогом реставрации храмов начал раскопки на их территории, разыскивая древние закладные камни в фундаментах сооружений. Такую любовь к исследованиям царю-»археологу» диктовало стремление взять верх над местными жрецами. Ларчик открывался совсем просто: обнаружив и прочитав памятные записи, сделанные в самом начале строительства храма, Набонид объявлял, что постройка должна быть снесена и выстроена в соответствии с заветами основателей. (Простое совпадение или нет, но покровителем Вавилона считался бог Мардук, одним из символов которого была лопата.)

Прошли многие столетия, и в XIX веке европейцы, изучающие Восток, снова обратились к раскопкам — на сей раз для того, чтобы открыть для всего мира забытые города. Найденные барельефы и статуи переправлялись в Европу, не только формируя уникальные экспозиции крупнейших музеев (например, Британского с его крылатыми быками из Ниневии или Пергамского с его Воротами богини Иштар из Вавилона), но и вызывая интерес к подобным находкам у публики.

Именно в те времена, на заре оформления археологии в самостоятельную науку, проявились две ее стороны. Одна, светлая, служит изучению материального наследия прошлого, имеет собственную методику — поэтапный, послойный процесс исследования, где все артефакты рассматриваются в контексте, который они дополняют, а затем с их помощью формирует богатую мозаику наших представлений о том, как прежде жили люди на определенной территории. Другая, темная, сторона эксплуатирует стремление к наживе у торговцев прошлым и тщеславие потенциальных покупателей, а заодно подпитывает своими соками черный рынок антикварных изделий.

Грабители новейшего времени

Не стали законодателями моды боевики «Исламского государства» и в другом: они были отнюдь не первыми, кто использовал прошлое для финансирования преступлений в настоящем. Правда, тут они отстали не на века, а на годы. В 1990-х движение «Талибан», разграбившее Кабульский музей, стало пионером в области обеспечения прибыли терроризму через нелегальную продажу артефактов. Публикации в прессе тех лет исполнены горечи и переживаний за судьбу уникальных экспонатов из Афганистана: талибы, являющиеся носителями идей радикального ислама, объявили войну богатейшему афганскому доисламскому прошлому.

Всем известна печальная участь, постигшая огромные статуи Будды в Бамиане, но редко говорят о том, что обломки статуй были вывезены в пакистанский город Кветта, где их раскупили богатые собиратели искусства эпохи буддизма. Мохаммед Атта, один из пилотов «Боинга», протаранившего башню Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, посетил в конце 1999-го тренировочные лагеря «Аль-Каиды» в Афганистане и, вернувшись оттуда, по сообщению немецких спецслужб, искал покупателей афганского антиквариата среди профессоров Гамбургского университета.

Аналогичные афганским и ближневосточным процессы в сфере разграбления и уничтожения древних памятников мы можем наблюдать и на африканском континенте, в Мали. Обширное археологическое наследие на территории страны, оставшееся со времен расцвета (XIII–XV века) Малийской империи,— совершенно самобытная архитектура и центры исламского образования в Тимбукту, известном по многочисленным усыпальницам еще и как город 333 святынь,— входит в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО. Начавшаяся в 2012 году гражданская война с участием местных подразделений «Аль-Каиды» в странах исламского Магриба создала питательную среду для действий радикальных исламистов, одни из которых (группировка «Ансар-ад-Дин») объявили: «Здесь нет никакого мирового наследия. Его не существует. Неверные не должны вмешиваться в наше дело». Сделав такое заявление, боевики приступили к подрыву и разрушению построек, представляющих собой, как ни парадоксально это звучит в таком контексте, яркие образцы эпохи Исламского возрождения.

Как в Афганистане до этих событий, как в Сирии и Ираке после них, памятники археологии обвиняли в «неверии» прежде всего с одной простой целью: привлечь к себе внимание. Но под обвинение в неверии легко «списываются» и многочисленные артефакты, которые через какое-то время начинают всплывать в Европе и США. Нечто подобное происходит и в Юго-Восточной Азии, и в странах Центральной Америки.

Но вернемся к Сирии. О значении ее памятников распространяться не будем, ограничимся фразой, приписываемой французскому археологу и экс-директору Лувра Андре Парро: «У каждого цивилизованного человека две родины. Первая — та, где он родился. А вторая — Сирия».

Сейчас, после того как 24 марта 2017 года Совет Безопасности ООН принял резолюцию, осуждающую нападения на памятники культурного наследия и приравнивающую такие нападения к военным преступлениям, нелишне будет вспомнить, что до ИГ подобными преступлениями активно занимались боевики так называемой умеренной оппозиции. Еще в феврале 2013 года в интервью корреспонденту The Washington Post представители Свободной сирийской армии рассказывали, что для них мародерство в условиях войны — обычное дело. По признаниям боевиков, группировки формировали специальные отряды для раскопок, грабившие археологические памятники.

«Мы вправе использовать любые ресурсы, которые сможем найти»,— говорили члены тех команд, оправдывая свои действия отсутствием денег на борьбу с официальным правительством Сирийской Республики. Руины таких древних сирийских городов, как Дура-Европос, Мари, Апамея, разрушались в процессе незаконных раскопок еще в 2012-м, за два года до того, как «Исламское государство» задекларировало себя халифатом.

Но в чем по-настоящему преуспели бюрократические структуры на захваченных «халифатчиками» территориях, так это в институционализации незаконной торговли артефактами. Джихадистская бюрократия породила учреждение под названием «Министерство драгоценных ресурсов». Помимо газа и нефти оно занималось и эксплуатацией других богатых залежей — предметов древности. Одно из нововведений, предпринятых этим ведомством: все желающие со всего мира, независимо от национальности, вероисповедания и цвета кожи, могут принять участие в раскопках на территориях ИГ. Маркетинговая стратегия этого «археологического туризма» подразумевала взимание 20-процентного налога с найденных вещей плюс получение за отдельную плату бульдозеров и экскаваторов. По словам сирийского археолога Амра аль-Азма, главным местом сбыта найденных вещей была так называемая чеченская столица «халифата» город Манбидж. Оттуда вещи отправлялись преимущественно в Турцию — по принципу географической близости.

Защита от варваров

На международном уровне противодействие уничтожению объектов культурного наследия в данный момент пребывает где-то посередине между выработкой эффективных мер борьбы и принятием различных конвенций, деклараций и пр.

Основные документы — Гаагская конвенция о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта, Конвенция о мерах, направленных на запрещение и предупреждение незаконного ввоза, вывоза и передачи права собственности на культурные ценности ЮНЕСКО 1970 года и Конвенция УНИДРУА 1995-го. Второй документ как бы выступает от имени государств и их учреждений (музеев, например), ставших жертвой хищения, третий представляет интересы частных коллекционеров. Таким образом, дается юридическая оценка с двух сторон проблемы торговли артефактами.

Помимо этих документов существует несколько так называемых стоп-листов с «красными списками» древностей, пропавших из музеев Сирии, Ирака, Афганистана. Активизация радикальных исламистов, уничтожающих памятники древности на Ближнем Востоке, поспособствовала принятию 12 февраля 2015 года предложенной Россией резолюции 2199. Резолюция эта включала положения, направленные на купирование разных источников доходов террористов, в том числе контрабанду культурных ценностей из Ирака и Сирии.

Рассмотрением состава преступлений в подобных делах занимается Международный уголовный суд в Гааге. Несмотря на огромные масштабы разрушения и расхищения исламистами древностей на пространстве от Мали до Афганистана с конца прошлого века, лишь в сентябре 2016 года Гаагский суд вынес первый обвинительный приговор в истории подобных преступлений, квалифицировав их как преступления против человечности.

Обвиняемый Ахмад аль-Махди аль-Факи был боевиком аффилированной с «Аль-Каидой» (организация запрещена в РФ) группировки «Ансар ад-Дин», уничтожившей в 2012–2013-м ряд архитектурных памятников в Мали, его приговорили к девяти годам лишения свободы.

А спустя несколько месяцев произошло без преувеличения историческое событие в борьбе с торговлей «конфликтными древностями»: 24 марта 2017 года Совет Безопасности ООН принял резолюцию 2347 в отношении охраны и защиты культурного наследия во время войны.

Среди главных пунктов документа значится рекомендация ООН государствам-членам «принимать превентивные меры для защиты их национальных культурных ценностей и иных культурных ценностей национального значения в контексте вооруженных конфликтов, в том числе, в зависимости от обстоятельств, посредством документирования и объединения их культурных ценностей в рамках сети существующих на их территории “безопасных зон”, которая будет обеспечивать защиту ценностей, принимая во внимание культурные, географические и исторические особенности культурного наследия, нуждающегося в защите».

Несмотря на всю серьезность заявленных мер по борьбе с нелегальной торговлей артефактами, причина для сомнений в их эффективности остается.

И состоит она в самом рыночном характере проблемы: спрос, как известно, рождает предложение. Еще в начале 1990-х археолог Риккардо Элиа из Бостонского университета заявил: «Коллекционеры и есть настоящие мародеры». Что ж, оснований для такого заявления предостаточно, стоит только посмотреть попристальнее на цепь покупок и продаж, по которой проходят артефакты из Афганистана, Мали, Сирии и Ирака в богатые коллекции в Европе и США.

От копателя — до аукциона

В самом начале длинной цепочки находятся те, кто занят непосредственно раскопками. В разных странах такие люди именуются по-разному.

В Центральной Америке, например, это huecheros. Термин происходит от слова hueck, означающего на отдельных диалектах майа «броненосец» — животное, роющее ямы в земле. В странах Латинской Америки их называют huaquero — человек, раскапывающий huacas (памятники археологии) в поисках huacos (предметы древности). Глагол huaquear означает на местных диалектах «незаконно копать, грабить археологический объект». И huecheros, и huaqueros уверены и уверяют, что артефакты, находящиеся в грунте,— это так называемые semillas, семена, дары предков или мифологических покровителей местности. В Великобритании и Республике Ирландия используют словосочетание «ночные ястребы», намекая на время суток, в которое предпочитают «охотиться» грабители. Итальянское наименование tombaroli или clandestini означает «грабители могил», «нелегалы».

Как их ни называй, именно копатели в цепи незаконной торговли получают меньше всего прибыли от рыночной стоимости предметов, но при этом чаще других подвергаются уголовному преследованию: их вину проще всего доказать.

В случае с «конфликтными артефактами» отсутствие государственных институтов играет на руку грабителям, которые могут оправдывать свои действия добычей денег «для борьбы с врагами».

Следующими после копателей обладателями незаконно добытых артефактов становятся скупщики. Если предметы добыты в странах, где развернулись боевые действия, они переправляются в близлежащий мирный регион соседнего государства, в города, специализирующиеся на контрабанде. Для афганских древностей это Кветта, для иракских и сирийских чаще Газиянтеп, реже Амман, для камбоджийских — Бангкок.

Здесь товар переходит к местным торговцам. На этом этапе, являясь еще по сути предметом контрабанды, артефакт уже начинает становиться частью рынка, причем темное происхождение понемногу светлеет. И светлеть его заставляет существование ряда международных законодательных актов по пресечению незаконной торговли древностями (уже упоминавшихся так называемых стоп-листов).

Поэтому первое, о чем спешит позаботиться торговец, приобретший контрабандную древность,— это оформление поддельной документации, в которой будет указано, что, к примеру, вещь из Афганистана имеет пакистанское происхождение, вещь из Сирии — турецкое или иорданское. В своем путешествии по рукам цена предмета непрерывно растет, а чем выше цена, тем больше светлых оттенков будет окрашивать происхождение артефакта.

Куда ведут пути легализации

«Посветлев», вещи разными путями переправляются в развитые страны. Основной хаб для нелегальной торговли артефактами в Европе — Брюссель. Вышедший в 2009 году документальный фильм «Кровавые древности» подробно рассказывает о метаморфозах, постигших афганские ценности на пути в Бельгию: столица королевства, выступая как логистический центр, формирует и новую реальность для артефактов.

Если на предыдущих участках пути на торговцев работали хаос войны, прозрачность границ и коррумпированность государственных органов (главным образом таможенных), то, попав на Запад, предмет древности становится объектом частной собственности или местного законодательства.

Например, в Бельгии закон не требует от дилеров доказательств того, что археологический объект попал к ним по легальным каналам. Даже если торговец антиквариатом или аукционный дом знают, что артефакт имеет совсем небезупречное происхождение, но у страны их постоянного пребывания нет двустороннего соглашения о принудительном исполнении экспортного законодательства, сделка будет считаться законной.

За легализацию предметов берутся крупные дилеры, поскольку именно они больше всех заинтересованы в солидной прибыли от продажи. Один из примеров того, как может выглядеть взаимосвязь между разными уровнями дилеров и заинтересованных лиц,— так называемый органиграм. Это схема связей торговцев антиквариатом в Италии, найденная итальянской полицией в 1995 году при расследовании незаконной торговли предметами древности.

Таким образом, прежде чем вещь попадет в конечную точку своего пути, она обретет за счет множества посредников не только кристально чистую историю происхождения, но и владельца, максимально защищенного законами. Ведь гарантированное аукционами право анонимности покупателя и подделка документации дают возможность потенциальному коллекционеру утверждать, что о незаконном происхождении артефакта он не знал.

По сути, вся верхняя часть пирамиды незаконной торговли работает на минимизацию рисков конечного покупателя.

Сами покупатели очень редко попадаются, а еще реже несут ответственность, поскольку для доказательства вины необходимы фото- и видеофиксация процесса выемки предмета из грунта плюс доказательство всего проделанного им пути.

Соответственно, у потенциального коллекционера, кроме его личных моральных внутренних запретов, нет причин не скупясь покупать древности.

Можно относиться к этому с иронией, но это тот самый случай, когда, как писал Карл Маркс, «стоимость всякого товара, а следовательно, и товаров, из которых состоит капитал, определяется не тем необходимым рабочим временем, которое заключается в нем самом, а рабочим временем, общественно необходимым для его воспроизводства», с поправкой на то, что с этой точки зрения древний артефакт вообще не имеет цены, поскольку повторить его в принципе невозможно.

Борьба за древности

Существующей системой спроса пользуются террористы. Расследование, проведенное в 2016 году Paris Match, показало, что террористы, замешанные в парижских и брюссельских терактах 2015 и 2016 годов, были напрямую вовлечены в незаконную торговлю артефактами. (В контексте этих событий выглядит как минимум странным решение о ликвидации в составе бельгийской Королевской судебной полиции специального отдела «Искусство и древности», специализировавшегося на таких преступлениях и обладавшего большой базой данных.)

Как вид преступной деятельности продажа археологических находок — это элитарный бизнес, стоящий особняком. В западной литературе ведутся споры, стоит ли считать незаконную торговлю артефактами частью транснациональной преступности, или ее нужно выделять в самостоятельное направление.

Конкретных данных тут не много, но известно, что организованная преступность принимает участие в экспорте антиквариата, особенно на определенных участках цепочки, связанных с контрабандой. Из-за эксклюзивности товаров, становящихся предметом этого вида незаконной торговли (в отличие от наркоторговли или незаконной продажи оружия), и запроса на уникальность вещей сам рынок сложно назвать только черным или только белым.

«Люди думают, что существует легальный и нелегальный рынок артефактов. По факту это одно и то же»,— уверен Рикардо Элиа из Бостонского университета.

Действительно, далеко не всегда законные участники операций купли-продажи абсолютно уверены в неконтрабандном происхождении предмета, равно как и не всегда с виду законопослушные участники торговых операций действительно не подозревают о темном происхождении предметов древности.

Вообще, незаконная торговля объектами культурного наследия — это такая своеобразная замкнутая биосфера из более мелких преступных сетей.

Симон Маккензи, один из немногих в мире специалистов по изучению незаконного рынка древностей, полагает, что рынок этот очень похож на операции, совершаемые в области сбыта так называемых кровавых алмазов: оба нелегальных бизнеса роднит некий ореол аристократичности. А вот основные юридические механизмы, по мнению эксперта, стоит заимствовать из сферы борьбы с истреблением редких видов животных, поскольку по сути своей эти два сегмента мировой незаконной торговли очень схожи: не существует легальных поставок редких животных, как нет и легальных поставок предметов, составляющих культурное наследие человечества.