Рон Мэл об истории группы Sparks и ее новом альбоме

Американская группа Sparks выпускает в сентябре новый альбом «Hippopotamus». Судя по песням, которые группа уже обкатывает на концертах, это самая бронебойная работа братьев Рона и Рассела Мэлов за полтора десятка лет. Рон Мэл рассказал Максу Хагену о перипетиях истории Sparks и о духе времени.

— Поздравляю с прошедшим днем рождения. 72 года — даже не очень верится.

— (Смеется.) Спасибо. Промолчу…

—…Интервью закончено.

— (Хохочет.) Да, что тут еще добавить!

— Для вас есть различие между паспортным и внутренним возрастом?

— Я бы, пожалуй, не пытался себя обманывать относительно подобных ощущений. Возраст есть возраст. Но когда ты играешь в группе и занимаешься музыкой, особенно такой, как у нас, то оказываешься как бы в собственном течении. И это течение часто идет против обычной хронологии, потому что нам самим кажется, что наши песни по-прежнему и молоды, и энергичны. Годы меня не особенно волнуют. Музыка сама по себе отражает и прошлое, и настоящее, и все что тебе довелось пережить. Вот тут мы и идем наперекор возрасту. Думаю, творческим людям такое свойственно. В чем-то это может быть игрой, или уловкой, или помощью самому себе.

— Согласно официальной хронологии Sparks, группе в этом году 45 лет. Можно ли делить вашу историю на какие-то конкретные отрезки с конкретными идеями и музыкой?

— Сложный вопрос. Во многом такое деление будет искусственным. Например, первые два альбома, которые мы выпустили в Лос-Анджелесе, прошли почти незамеченными. Потом в середине 70-х лейбл Island Records предложил нам переехать в Англию, и этот период растянулся до конца десятилетия, когда мы уже в 79-м начали работать с Джорджо Мородером. Потом мы снова вернулись в форму группы… Мне самому трудно отделять один период от другого, ибо они перетекали друг в друга. У нас странная история с тем, что творилось с песнями и популярностью в отдельных странах. Например, песня «When I’m With You» (сингл из альбома «Terminal Jive», 1980.— “Ъ”) провалилась в Англии, но выстрелила во Франции. А «When Do I Get to Sing “My Way”» (cингл из альбома «Gratuitous Sex and Senseless Violins», 1994.— “Ъ”) стала хитом в Германии. В 80-х нам пришлось вернуться обратно в Лос-Анджелес, и благодаря радио наши дела в Штатах снова пошли неплохо. Но в это же время в Англии мы популярность совершенно растеряли. Хотелось бы, конечно, чтобы наша история была более цельной, а популярность всеобщей. Но, видимо, не судьба, так уж получилось.

— Можно ведь обозначить и две более обширные части в вашей хронологии. Времена, когда вы оказывались в трендах вроде глэма, диско или электроники, и более поздний период, когда вы принялись делать все, что в голову взбредет. Причем с не меньшим успехом.

— В чем-то это будет более верным. Мы не столько пытались запрыгнуть на подножки всяких популярных стилей, сколько нас в них вносили музыкальные критики. Случалось, что записываешь альбом — хорошие песни, узнаваемые Sparks, а потом понимаешь, что ты повелся на приманку, которую сам же себе и подложил. «Еще один альбом», так сказать. И думаешь, что надо себя менять. Идешь в студию, начинаешь все заново — ищешь инструменты и звуки, чтобы у тебя не было все тех же гитар и барабанов… А потом, глядишь, и снова попадаешь во всякие классификации. Ты все время гонишься за чем-то — а популярные стили ведь настолько кратковременное явление. И даже с теми относительными поп-песнями нас все равно трудно отнести к определенным направлениям. Впрочем, у нас обычно была уверенность в том, что в каждый отдельный момент мы все делаем правильно. И нам на самом деле было отнюдь не наплевать на отношение публики: если ты работаешь в жанре поп-музыки, то должен понимать, что ее слушают определенные люди. Но все равно в студии мы часто работали ради собственного удовольствия, просто надеясь, что кому-то понравится. Действительно, гораздо легче, когда ты знаешь, что тебе не надо подстраиваться. Хотя, если бы мы только подстраивались, то, уверен, давно бросили бы заниматься музыкой.

— В 2000-х Sparks ввязались в необычные даже по вашим меркам проекты: совместный альбом «FFS» с Franz Ferdinand и постановка «The Seduction of Ingmar Bergman»…

— Мы всегда пытались прикидывать разные ситуации, в которых могли бы оказаться. Знаете, иногда творческий дискомфорт — это хорошее ощущение. С «Ингмаром Бергманом» нас позвало шведское радио, причем его драматический отдел. Они предложили нам написать что угодно, лишь бы проект был связан со Швецией. Однако не цепляться же нам за автомобили Volvo или IKEA. А вот Ингмара Бергмана мы любим, так что написали музыку вокруг нашего видения его жизни и фильмов. При этом у нас родилось и такое количество визуальных концепций, что мы даже попробовали превратить радиопостановку в фильм. Но, как часто случается с кинопроектами, все застряло на уровне деловых переговоров. Для нас эта постановка все равно в своем роде уникальна: пришлось сочинять музыку в очень узких повествовательных рамках и удерживаться в них более часа. Для Sparks такой метод совсем несвойствен, получился тот самый «выход из зоны комфорта».

Что касается «FFS», то нам раньше приходилось работать с другими группами, например c Faith No More или Les Rita Mitsuoko. Но мы обычно никогда не задумывались о целом альбоме. С Franz Ferdinand же мы познакомились еще году в 2004-м, когда они выпустили «Take Me Out», и разговор закончился идеями что-нибудь записать вместе. Через десять лет мы встретили Алекса Капраноса в Сан-Франциско, буквально в аэропорту, он улетал домой в Шотландию. И дальше мы за тысячи километров перекидывались идеями, что и как можно сделать. Когда ты играешь в своей группе, то держишь в руках все ниточки, а тут тебе надо отказаться от части контроля и предоставить музыканту со стороны некоторую автономию. И могут случиться вещи, которые с тобой в иных обстоятельствах никогда не произойдут. Это очень интересно.

— Пару отеческих советов Алексу дали?

— Нет-нет-нет! Мне этот проект как раз и нравился тем, что мы стерли возрастные границы, было полное равноправие. Конечно, Franz Ferdinand старались проявлять почтение, но важнее, что мы все были на одном уровне, когда дело касалось музыки. Не хватало нам еще превращаться в старых ворчунов, поучающих молодежь.

— Ваш грядущий альбом «Hippopotamus», как мне показалось, оказывается своего рода взглядом на победы вашей молодости на поле поп-музыки.

— Пожалуй, мы не столько пытались специально лезть в прошлое, сколько попробовали снова поработать в более традиционном формате. Мы всегда были настолько восприимчивыми к тому, что творилось вокруг нас, и перебрали столько стилей, что стоило попробовать снова охватить их разом — в рамках «нормальных» песен и обычной группы. И хотелось, чтобы эти песни можно было хорошо показать на концертах. Мы перед этим долго работали с кинопроектами, в том числе с французским режиссером Лео Караксом — фильм должен быть закончен к началу следующего года. Это был длинный и довольно линейный процесс. Но некоторое время назад случился еще и совместный проект с Franz Ferdinand, и вот тут-то мы поняли, что играть и записываться вместе с группой очень здорово. И ты при этом не звучишь как ретро! Поэтому, как только мы отделались от кино, сразу приступили к альбому. Все происходило очень быстро, мы рвались записать песни, пока не прошел этот запал и желание поработать в форме группы. Вообще-то мы всегда любили поп-музыку, в том числе те ограничения, которые на тебя накладывают поп-песни. Забавно, когда ты пытаешься втиснуть себя в их рамки и тут же растянуть эти рамки изнутри.

— Откуда ваш интерес к кинопроектам?

— В университете мы с Расселом оба изучали визуальное искусство: он — кино, я — графический дизайн. И нас обоих привлекали европейские течения — французская новая волна, итальянский неореализм, ленты Бергмана. Так что интерес к фильмам так или иначе просочился в нашу музыку и сказывался на нашем представлении о том, какой она может быть. Может, это происходило не напрямую, но в песнях возникали и драматические повороты, и размах, и даже помпезность, свойственные скорее кино.

— Что забавно, вы к режиссерам иногда обращаетесь и напрямую: песня «Tsui Hark», постановка «The Seduction of Ingmar Bergman», а теперь в «Hyppopotamus» и песня «When You’re a French Director» с участием Лео Каракса.

— Да! Это целая история была! Мы сказали Лео, что работаем над альбомом, и когда уже почти закончили запись, он спросил, можно ли ему тоже хоть как-нибудь поучаствовать. По-моему, все режиссеры — это несостоявшиеся музыканты, и при удобном случае они стараются реализовать свои тайные желания. Так что мы не смогли отказать, и он играет в этой песне на аккордеоне, поет, болтает что-то. На самом деле «When You’re a French Director» — это юмореска о претенциозности французских режиссеров, но Лео уж очень хотелось в нее попасть.

— Новая песня «What the Hell is It This Time?» это подход Sparks к вопросам религии? Клип и текст выглядят довольно рискованно по нынешним временам…

— Наверное, это случайность. Начальная идея песни была о высшем существе, которого люди достали своими мелочными просьбами и мольбами, в то время как могли бы попросить о чем-то более существенном и глобальном. И в какой-то момент оказалось, что смысл песни стал меняться. В странные мы времена живем…

— Вопросы политики и религии нас догоняют, как бы мы ни уворачивались. Вот вроде бы просто хулиганское название вашей песни «So Tell Me Mrs. Lincoln Aside from That How Was the Play?», но видишь в новостях Дональда Трампа и начинаешь думать: а нет ли здесь еще какого смысла?

— Да, это Zeitgeist. Невозможно от него оторваться, мы живем в такой среде, что хочешь не хочешь, а все эти проблемы будут вторгаться в твою жизнь. Хоть музыку пиши, хоть пытайся просто существовать как обычный человек. И о значении песен начинаешь иногда задумываться: это совпадение, или я подсознательно хотел сказать что-то более вредное?

— Что питает вашу иронию и чувство юмора? С таким стажем в музыке и с тем, что творится в нашей жизни, от юмориста до циника может оказаться всего один шаг — но вы все же от него удерживаетесь.

— Я стараюсь не влезать в мозги других людей и писать специально для них. Хотя, конечно, сейчас ты регулярно рискуешь нарваться на невежество и неуважение к искусству — здесь и может появиться циничное отношение. Но я все равно пытаюсь подавлять ростки своего возможного цинизма. Знаете, даже работая в поп-музыке, можно считать людей достаточно интеллигентными для того, чтобы понять наши песни и нашу иронию.

— Как вы сочиняете песни Sparks — со всеми этими странными гармониями и структурами?

— Главное для меня — всегда начинать с музыки; тексты возникают позже. Это дает возможность поэкспериментировать с размерами, пособирать песню из разрозненных кусочков, которые ты придумываешь вчера и сегодня. Если будешь отталкиваться от текста, то неизбежно привяжешься к стихотворному ритму, а мне это не нравится — все получится слишком ровно. Если повезет, то одновременно с музыкой может возникнуть разве что название песни или какая-то отдельная цепкая фраза. А иногда можно долго блуждать и пытаться придумывать тему песни. В результате у тебя получается довольно специфическая мелодия и часто очень сложносочиненный текст, складывающийся с ней. Чтобы потом все это правильно спеть, Расселу, бывает, приходится прикладывать некоторые усилия. Но ведь он с его вокальным способностями — один из факторов успеха Sparks. В живом варианте есть и еще один сложный момент: песни до предела набиты массой мелодической мелочевки, и у нас нет длинных проигрышей, которые мог ли бы позволить солисту слегка передохнуть. Расселу приходится постоянно вспоминать текст на бегу.

— У вас случайно никогда не возникало желания надавать друг другу братских оплеух? А то ведь мы знаем еще группы типа Oasis…

— Когда мы были моложе, наши обсуждения были… гораздо более острыми. Но, понимаете, я ведь старший брат. Так что мне было чуть проще.

— Что говорит ваш брат, когда вы ему приносите очередную песню?

— «Да как я вообще это спою???»