Михаил Трофименков о "Молодом Годаре" Мишеля Хазанавичюса

В прокат выходит новый фильм Мишеля Хазанавичюса — формально экранизация автобиографической книги актрисы Анн Вяземски "Год спустя" о ее недолгом браке с главным радикалом мирового кино, совпавшем по времени с майскими беспорядками 1968 года и обращением Годара в маоистскую веру. Но скорее у Хазанавичюса получилось раздуть до размеров фильма надпись на стене Сорбонны.

Безуспешно попытавшись разжалобить зрителей чеченской трагедией ("Поиск", 2014), автор, как говорят во Франции, "глупых и злых" комедий о секретном агенте OSS 117 Мишель Хазанавичюс вернулся к тому, что до сих пор ему удавалось лучше всего. Второй раз после неотразимого "Артиста" он снял кино про кино. Только действие на сей раз происходит не в аполитичном Голливуде конца 1920-х годов, а в мятежной Франции 1968-го. И речь идет не о вымышленных звездах немого кино, а о реальных людях: 70-летняя Вяземски умерла в октябре 2017 года, 87-летнему Годару фильм неинтересен, поскольку он "думает только о будущем". Но у Хазанавичюса все равно получился "Артист-2".

Годар (Луи Гаррель) — тот же Джордж Валентайн. Оба они — художники, павшие жертвами революции. Только в "Артисте" это была "звуковая революция", похоронившая (зачастую в буквальном смысле слова — самоубийства в Голливуде приняли тогда эпидемический характер) многих актеров немого кинематографа. А в "Молодом Годаре" — студенческая "революция" мая 1968 года. Освистанный леваками, захватившими Сорбонну (знаменитое граффити на ее стенах, появляющееся в фильме, гласило: "Годар — самый большой говнюк среди прокитайских швейцарцев"), режиссер сам объявил себя — прежнего, модного, олицетворявшего "новую волну" — буржуазным покойником. И, оседлав отвергавшее его движение, вскоре уже самоотверженно играл роль самого пролетарского, самого радикального кинореволюционера.

Реинкарнацией Пеппи Миллер из "Артиста" стала Анн Вяземски (Стейси Мартин). Тоже начинающая актриса, уходящая от своего Пигмалиона в самостоятельное плавание. Что Пеппи, что Анн доводят мужчин до попытки самоубийства. Точнее говоря, мужчины доводят себя собственными фантазиями на их счет: единственная вина Анн — в том, что она любит не себя в Годаре, а Годара в себе, то есть не желает оставаться только его актрисой. Ну а то, что в "Артисте", в отличие от "Годара", любовь удалось починить,— таковы законы кино, в которое играет Хазанавичюс. В классическом Голливуде хеппи-энд — такой же непреложный закон, как его отсутствие в кино "новой волны".

Ощущение дежавю обостряет то, что в фильме Хазанавичюса Годар ведет себя, как персонаж немого бурлеска. Порой это смешно: всерьез готовясь к подпольной борьбе, он смазывает кончики пальцев клеем (чтобы не оставлять отпечатков), а потом приклеивается ко всему подряд. Чаще — назойливо. Поскальзываясь как на банановой кожуре на мостовых мятежного Парижа, Годар разбивает очки: раз, другой, третий. С опозданием почувствовав бурлескный "перебор", от четвертого дубля Хазанавичюс зрителей избавляет: о том, что Годару разбили очки, когда он, в компании таких же мелкобуржуазных революционеров Лелуша и Трюффо, срывал и сорвал-таки Каннский фестиваль, Анн узнает по радио.

Однако между "Артистом" и "Молодым Годаром" есть принципиальная разница. В "Артисте" Хазанавичюс играл в немое кино вообще. Занятие это не только приятное и по большому счету необременительное, но и требующее проникнуться духом эпохи, что Хазанавичюсу вполне удалось. В "Годаре" же он играет не в кино 1960-х, а в кино Годара. То, что Годар сам по себе эпоха, не более чем отговорка. Игра в кино конкретного режиссера требует не чувствования духа эпохи, а начетничества и обречено обернуться коллекцией цитатных фокусов.

Хазанавичюс снимает обнаженную Анн один в один, как Годар снимал Брижит Бардо в "Презрении" (1963) и Машу Меррил в "Замужней женщине" (1964), а Ален Рене — вторгшаяся в фильм цитата из режиссера, в общем-то, Годару чуждого — Эмманюэль Рива в "Хиросиме, моей любви" (1959). В купе поезда Годар и Анн располагаются, как в "Китаянке" (1967) располагались для принципиальной беседы об индивидуальном терроре Вероник (Вяземски) и философ и подпольщик Франсис (Франсис Жансон). Но чаще Анн напоминает на экране предыдущую музу Годара — Анну Карина. Отрезанные от Парижа всеобщей забастовкой, которая, в отличие от студенческого карнавала, лишь бесит мелких буржуа, Годар и Анн томятся на вилле медиамагната Лазареффа на Лазурном берегу, как томились на необитаемом острове Пьеро (Бельмондо) и Марианна Ренуар (Карина) в "Безумном Пьеро" (1965). Годар в "Годаре" учиняет драку с рекламистом, которого обозвал фашистом, в той же мизансцене вечеринки, в какой Пьеро швырялся в гостей кремовым тортом.

Хазанавичюсу бы на каком-нибудь курорте работать: расписывать годаровскими мизансценами щиты с отверстиями, вставив голову в которые, любой может почувствовать себя Мишелем Пуакаром или Марианной Ренуар. По большому счету и парижский май был таким же картонным щитом, "вставив голову" в который, любой юнец чувствовал себя Че, Троцким и маршалом Линь Бяо зараз.

Но, если вычесть из "Молодого Годара" эти орнаментальные завитушки, останется история о крайне неприятном субъекте. Хазанавичюс, похоже, уверен, что авторы сорбоннского граффити попали в яблочко. Его Годар — скучный, завистливый, бесчувственный чудак, наблатыкавшийся трещать как попугай на маоистском жаргоне, умудряющийся оскорбить — Анн даже не в счет — всех друзей в жанре "только-наша-дружба-мешала-мне-сказать-что-я-о-тебе-думаю".

И милейшего Мишеля Курно, единственный фильм которого навечно был похоронен срывом Каннского фестиваля. И Бернардо Бертолуччи, искренне считавшего Годара братом. И Марко Феррери, столь же искренне выводившего Анн в большое кино. Впрочем, чтобы пасть жертвой Годара, не обязательно с ним водиться. С тем же успехом хамит он безответному крестьянину, вызволившему компанию из лазурного "заточения". Зато перед могучим стариком, героем Сопротивления (блестящее камео режиссера Жан-Пьера Моки), брюзжащим в ресторане, тушуется.

Пусть так: относительно человеческих качеств Годара иллюзий не существует. Одно только непонятно: как такой уродец ухитрился снять как минимум пару дюжин бессмертных шедевров?