Виктор Хамраев об эффекте, которое произвело 30 лет назад «письмо Нины Андреевой»

Тридцать лет назад газета «Советская Россия» опубликовала письмо Нины Андреевой — никому не известной тогда преподавательницы химии из Ленинградского (ныне Санкт-Петербургского) технологического института имени Ленсовета. Выступление, которое было воспринято и в массах и в верхах как атака на перестройку, сделало ее необратимой.

Советские ежедневные газеты выходили объемом не толще четырех-восьми полос, и потому письмо Нины Андреевой, занявшее целую полосу, обратило на себя внимание всей страны. Нина Андреева в одночасье превратилась в политического деятеля, но на политическую сцену не взошла и до сих пор не собирается этого делать, хоть и возглавляет незарегистрированную Всероссийскую коммунистическую партию большевиков. А заголовок, под которым газета разместила ее письмо, вошел в набор фразеологизмов. «Не могу поступаться принципами»,— этой фразой теперь пользуются многие, не только политики, в тех случаях, когда лень доказывать свою позицию и хочется отделаться от оппонентов иронией.

Тридцать лет назад было не до иронии. Жанр «письмо читателя» был обязательным, а потому рутинным для советской прессы. Теперь жанр мертв, его заменили соцсети. Но «письмо Нины Андреевой» стало частью «истории перестройки». Для одних советских граждан оно было актом гражданского мужества, которое проявила автор, открыто выступив в защиту «завоеваний социализма». Другие сочли письмо «манифестом антиперестроечных сил». И этот хайп состоялся только потому, что монолитное общество советских людей, само того не понимая, уже размежевалось на сторонников перестройки и ее противников.

Это сейчас никого не удивляет, что один кандидат в президенты во всеуслышание говорит о европейском пути для России, другой грозит «десятью сталинскими ударами», а третий извлекает традиции из глубин веков и грезит о «славянском братстве». А 30 лет назад люди, в том числе практически все нынешние кандидаты в президенты, были научены совсем иной жизни и порядкам. Все знали: если пропечатано в газете, значит, одобрено сверху, и будет делаться именно то, что пропечатано. Сопротивляться этому бесполезно, бессмысленно и опасно. Так жили все поколения советских людей, пока Михаил Горбачев не объявил перестройку в апреле 1985 года.

Вернее, в первые два горбачевских года все шло по накатанной. Раз ЦК КПСС и его генеральный секретарь объявили перестройку, то весь советский народ вкупе со всем «партийно-хозяйственным активом» и госаппаратом тут же превратились в ее сторонников. Иначе и быть тогда не могло, потому что решения партии обязаны были знать все. Так советские люди и «колебались вместе с линией партии». Надо было бороться с «врагами народа» при Сталине — боролись. Надо было развенчивать культ личности Сталина при Хрущеве — развенчивали. Надо было забыть о культе личности и презирать диссидентов (инакомыслящих) при Брежневе — забыли и презирали.

Поэтому в 1985 году народ в большинстве своем не задумывался, в чем суть новой «линии партии», и что именно она собралась перестраивать.

Людям нравилось, что новый генсек молод, говорит внятно — без старческой одышки, без дефектов речи и «без бумажки», он даже выходит на улицу, чтобы пообщаться с простыми людьми без заготовленных речей. От одного этого закрадывались надежды, что вот теперь-то все пойдет по-другому: лучше, чем раньше. И кроме надежд — ничего. Люди в массе своей не ждали от «новой линии» каких-то конкретных шагов и решений, потому что не были приучены к этому. Потому «борьба с алкоголизмом» в 1985 году не привела к социальному взрыву: кто-то выстроился в бесконечную очередь за водкой, кто-то перешел на самогон, а кто-то — на одеколон и даже дихлофос. Попытка 1986 года превратить машиностроение в «локомотив перестройки» не привела к прорыву в экономике, а дефицит тем временем нарастал. То сахар исчезнет из продажи, то зубная паста, то мыло, то электрические лампочки. «Невозможно предсказать: что может исчезнуть в плановой экономике»,— шутили тогда.

В начале 1987 года Михаил Горбачев прямо заявил народу, что партия и не подозревала, насколько глубоки и остры проблемы, перед которыми оказалась страна. Вот тут и начались разночтения. Генеральный секретарь провозгласил курс на «обновление социализма», писали газеты. А через неделю-другую те же газеты сообщали, что секретарь ЦК КПСС Егор Лигачев видит цель перестройки в укреплении социализма. И приученные к чтению «между строк» советские люди понимали: партия отказалась от «обновления социализма». Но еще через пару недель эти газеты писали о новом призыве генерального секретаря Горбачева: «больше дискуссий», «больше самостоятельности» или «новое мышление». И народ опять верил, что партия готова к кардинальным переменам. А потом наступал черед Егора Лигачева, после чего народ, почитав газеты, опять приходил к выводу, что перестройки не будет, так как партия решила «шагать коленками назад».

И так весь 1987 год, благодаря чему граждане СССР в конце концов поняли: если пропечатано в газете — это вовсе не означает определенной генеральной линии.

Этот значительный сдвиг в массовом сознании советских людей не отфиксировали тогда ни сами люди, ни профессиональные идеологи: события развивались столь стремительно, что сдвиги в сознании советских людей стали перманентными.

В сентябре 1986 года Советский Союз отключил «глушилки», при помощи которых чинились помехи для вещания «Голоса Америки», «Немецкой волны» и других «вражеских» радиостанций. В январе 1987 года по всей стране показали фильм «Покаяние» грузинского (тогда советского) режиссера Тенгиза Абуладзе. Картина с 1984 года «лежала на полке», и художественная ценность ее состояла в том, что она развенчивала не сталинскую эпоху, а тоталитаризм всех времен и народов. Во многих кинотеатрах зрители после просмотра вставали и аплодировали, как обычно аплодируют в театре актерам, вышедшим на поклон. В том же году в июньском номере журнала «Новый мир» публикуется статья экономиста Николая Шмелева «Авансы и долги», с которой начинается критика экономики «развитого социализма», которая через два года приведет к тому, что поставит под сомнение конкурентоспособность «плановой экономики», а еще через год потребует перехода к экономике рыночной. Толстые журналы 1986–1987-го вообще приступают к публикации всего прежде запрещенного. Первым появляется роман Александра Бека «Новое назначение».

Кроме того, в Москве и Петербурге (тогда Ленинграде) сами по себе без всякого «указания сверху» и без «организаторской роли партии» в 1987 году возникают клубы «Перестройка», куда приходят студенты, аспиранты, интеллектуалы из профессорско-преподавательской среды. В клубах публично осуждаются те проблемы, говорить о которых до этого можно было только на кухне собственной квартиры. Многопартийная система, свобода вероисповедания, выезд за рубеж на отдых и на ПМЖ, вывод войск из Афганистана, отмена воинской обязанности и др. Сейчас любая из этих тем способна вызвать единственный вопрос: «А в чем проблема-то?» Но тогда это было на грани крамолы. В Питере на базе клуба сложился «Ленинградский народный фронт», привлекший тех, кто еще не разочаровался в социализме, а жить хотел, как живут люди в США и Европе.

Но все эти люди и самодеятельные организации все еще оставались частью системы. Примерно как пассажиры в метро, которым неведомо никакое иное средство передвижения, и потому озадачены они могут быть только сменой машиниста, обновлением вагонов или ремонтом путей. До «смены системы» массовому сознанию советских людей еще предстояло испытать несколько сдвигов. Ведь сторонниками и «прорабами» реальной перестройки были повзрослевшие (а также поседевшие или полысевшие) «шестидесятники», юность и молодость которых пришлась на хрущевскую оттепель. «Общество успело только сделать вдох свободы, а выдохнуть ему уже запретили»,— так «шестидесятники» говорили об оттепели на третьем году перестройки. Им была еще близка идея «социализма с человеческим лицом», которая впервые прозвучала в Пражскую весну 1968 года и которую очень скоро повторит Михаил Горбачев, пытаясь запустить кардинальные реформы в экономике и в политическом устройстве. «Человеческое лицо» социализма «шестидесятники» связывали с Лениным, «нечеловеческое» — со Сталиным. Именно в этом ключе драматург Михаил Шатров пишет и представляет в начале 1988 года пьесу «Дальше, дальше, дальше», в финале которой перед зрителями остаются только Ленин и Сталин: ни тот, ни другой не собирается уходить со сцены.

И вдруг появляется письмо Нины Андреевой. Она пишет, что тоже общается со студентами и тоже обсуждает с ними те же острые темы, что и клубы «Перестройка»: многопартийность, отмена воинской обязанности. Но она отмечает, что темы эти молодежной среде «нередко в той или иной мере "подсказаны" западными радиоголосами». Ее тревожат отечественные «неолибералы», в русле идей которых создаются «неформальные организации». А лидеры этих организаций «нередко говорят о "разделении власти" на основе "парламентского режима", "свободных профсоюзов", "автономных издательств" и т. п.». Нина Андреева не одобряет сталинских репрессий, но считает, что эта тема «гипертрофирована, заслоняет объективное осмысление прошлого».

Более же всего она не согласна с тем, что в стране «насаждают внесоциалистический плюрализм, что объективно тормозит перестройку в общественном сознании».

Письмо завершается цитатой из речи Михаила Горбачева, с которой он выступил в феврале того года на пленуме ЦК КПСС: «Принципами, товарищи, мы не должны поступаться ни под какими предлогами».

Публично против «принципов Андреевой» выступил «Ленинградский народный фронт», устроив буквально на следующий день митинг протеста на площади перед Большой спортивной ареной. Но многие из тех, которых автор письма называла «неолибералами», ждали реакции «сверху» в ожидании самого худшего для себя. Те, кто был в курсе «расклада сил» в Кремле, ждали, кто победит в аппаратном противостоянии: консервативное крыло политбюро ЦК, сгруппировавшееся вокруг секретаря ЦК Егора Лигачева, или реформаторское крыло, собравшееся вокруг другого секретаря ЦК Александра Яковлева.

Сам Горбачев в день публикации 13 марта был за рубежом с официальным визитом. Информагентства тогда сообщали, что он назвал публикацию антиперестроечной. После его возвращения в Москву 24–25 марта состоялось заседание политбюро ЦК КПСС, где обсуждалось «письмо Нины Андреевой». Большинство членов политбюро (главный на момент властный орган, принимавший все судьбоносные решения) высказались против идей, изложенных в письме. Михаил Горбачев назвал публикацию «попыткой перечеркнуть решения февральского пленума ЦК, курс партии на перестройку».

Полная ясность наступила 5 апреля, когда газета «Правда» (главная газета СССР) опубликовала редакционную статью «Принципы перестройки: революционность мышления и действий» с жесткой критикой сталинизма и с перечисленными «революционными принципами перестройки: больше демократии, больше социализма». Автором статьи был Александр Яковлев, как сообщат позже его биографы. Егор Лигачев тем не менее сохранит политический вес. Летом того же года он на XIX партконференции станет самым главным и жестким критиком опального Бориса Ельцина, бросив ему тут же ставшее афоризмом: «Борис, ты не прав!»

Но эти «расклады» были уже не принципиальны для общества, которое тут же ответило правящей партии выпуском нагрудных значков с надписями «Борис, ты прав!» и «Борис, борись!». Летом того года началась настоящая «идейная война» газет и журналов, которая не прекращалась несколько лет. Демократический лагерь составили еженедельник «Московские новости», журналы «Огонек», «Знамя», «Новый мир». Им противостоял патриотический блок — газета «Советская Россия», журналы «Молодая гвардия» и «Наш современник». Собственно, это и был «внесоциалистический плюрализм», при котором право на жизнь, творчество и публичное признание имеет не только то, что считается «социалистическим». А «социалистическое» при этом никто не запрещает: газеты «Советская Россия» и «Правда» издаются до сих пор. И главный редактор у «Советской России» сейчас тот же, при котором публиковалось письмо Нины Андреевой — Валентин Чикин. В 1989 году такой же плюрализм установится и в политическом устройстве после принятия закона «Об общественных объединениях», который фактически узаконит многопартийность.

Сейчас в стране несколько компартий, одну из которых — большевистскую — возглавляет Нина Андреева. Ситуация сложилась так, что именно после ее письма перестройка стала необратимой.

В 1988 году не осталось ни одной запретной или «закрытой» темы для обсуждения. Каждый стал говорить то, что думает, писать так, как считает нужным, читать то, что захочет. «Выдох свободы», о котором дольше двадцати лет тосковали «шестидесятники», состоялся. Установилось ровное дыхание. Советские люди как-то незаметно и органично перестали быть частью системы, за забором которой они себя прежде никак не представляли. Правда, 30 лет спустя четверо из восьми кандидатов, желающих возглавить страну, не скрывают каждый на свой лад симпатий к Сталину. Но от этого бывшим противникам перестройки не легче, как и бывшим ее защитникам, которых Нина Андреева называла «неолибералами». Теперь и те, и другие, став противниками власти, внимательно просматривают минувшие три десятка лет, пытаясь понять: как и в какой момент они упустили страну.