Как Игорь Востриков и Дмитрий Алимов ищут эти правды

30 марта в Кемерово появилась организация, которая очень хочет защищать интересы пострадавших в пожаре в «Зимней вишне» людей. Игорь Востриков, у которого в пожаре погибли жена, сестра и трое детей, окружил себя кольцом охраны, какого нет, похоже, и у губернатора области Амана Тулеева. В городе ждут приезда председателя Следственного комитета Александра Бастрыкина, который должен поговорить с родственниками пострадавших и пропавших без вести и рассказать, когда к ним в город вернутся останки их детей. Об этом — специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников из Кемерово.

Когда я рано утром выходил из гостиницы «Кузбасс», ко мне подошла женщина, которая, видимо, долго ждала тут хоть кого-нибудь. Она рассказала, что ее подруга, дружившая, в свою очередь, с Полиной Мороз, погибшей в кинозале «Зимней вишни» вместе с дочерью Машей (это она писала оттуда «Люблю вас. Всех. Возможно прощайте»), совсем уже не понимает, что происходит. Почему-то теперь считается (прежде всего, похоже, после заявления Игоря Вострикова, которому накануне показали видео с места пожара), что ни один из кинозалов никто не запирал и что это они сами.

Я сам в прошлом номере писал, что 17-летняя Диана, которую выписывали из областной клинической больницы скорой помощи, где мы и встретились, рассказывала мне, что вышла из незакрытого кинозала номер 1 и что кинозал номер 2 действительно был закрыт изнутри: люди в нем забаррикадировались и начали ждать помощи. Но при этом, и об этом мы с ней тоже говорили, никто ничего такого не говорит про зал номер 3.

А именно там была и Маша Мороз. Именно этот зал обошли сначала стороной спасатели и пожарные. Именно про него Маша сама рассказывала, что двери заперты и ни у кого нет сил открыть их.

И вот теперь эта женщина на крыльце гостиницы «Кузбасс» говорила мне все то же самое и просила защитить хотя бы память Маши Мороз и ее мамы, а то же получается, что все, что она говорила и писала в те 40 минут, пока начался пожар и пока она еще не задохнулась и не сгорела,— не то, что было на самом деле.

— Но вы же понимаете, что каждое ее слово было правдой! — эта женщина со слезами на щеках умоляла меня сказать эту правду.— Напишите хотя бы в память о ней! Машенька вела себя так, как на ее месте не смогла бы ни одна из нас!

И это тоже была правда.

В первой половине дня в Кемерово, где стало стремительно холодать и задула местами просто страшная метель, устроили пресс-конференцию организации по защите пострадавших при пожаре в «Зимней вишне». Это решили сделать юристы, услуги их, они сказали, не будут стоить людям ничего и в ближайшее время очень понадобятся, если сами люди еще этого не поняли.

Пресс-конференция проходила в местном отделении «Интерфакса» и собрала много журналистов: утром никаких других событий не планировалось. Адрес был «Советский проспект, 56», то есть окна выходили прямо на площадь, где 27 марта был митинг. Теперь тут не было не только никакого митинга, но и, слава богу, огромного количества грузовиков и спецмашин, которые окружали площадь еще накануне. Впрочем, работало оцепление, которое на всякий блокировало площадь, уставленную по краю всякими детскими аттракционами. Накануне вице-губернатор Сергей Цивилев говорил мне, что эта площадь — святое место, где гуляют и играют дети, поэтому нельзя превращать ее в место для митингов.

Освятить это место играющими детьми в этот день не представлялось возможным.

На столе в зале, где должна была проходить пресс-конференция, была разложена «Памятка для пострадавших в ТЦ "Зимняя вишня"». Первая главка называлась «Действия потерпевших в уголовном деле и в процессе получения компенсаций». Подробно рассказывалось о том, что нужно, чтобы вас признали потерпевшим в результате пожара, тем более если ваше участие в этом пожаре не является очевидным.

«В связи с утратой,— предлагается писать в заявлении в следственное управление Следственного комитета,— (указать ФИО погибшего) я испытываю нравственные переживания. Мое родство (близкая связь) с погибшим подтверждается справкой ЗАГСа (иными документами, например договором найма жилого помещения, где указано, что погибший проживал с вами совместно)».

Все родственники уже давно написали, конечно, подобные заявления, хоть и без упоминания об испытывании нравственных страданий в связи со смертью близких, но судя по всему, у членов новой организации был системный подход к происшедшему, так что ничего упускать они были не намерены.

«Следователь,— объяснялось в памятке,— будет задавать вам вопросы, ответы на которые могут быть морально тяжелыми. Однако для следователя будут важны все детали происшедшего. Поэтому рекомендуем взять с собой успокоительные лекарства и воду. Целесообразно приходить к следователю с кем-то из близких людей…» «После допроса нужно быть готовым принять участие в опознании как тела, так и вещей, которые могли находиться на теле погибшего (одежда) либо при нем (сумка, телефон и т. д.), для чего необходимо попытаться заранее установить, в чем именно был погибший в день трагедии и какие вещи находились при нем» (уже даже неопознанные останки к этому времени следователи увезли в Москву и обещали вернуть через три недели, но понятно, что памятку, которая была сделана в виде системной брошюры, надо было еще отредактировать, отдать на вычитку корректорам и напечатать в типографии, так что неудивительно, что некоторые рекомендации следовало признать устаревшими, прежде всего морально).

Подробно были расписаны условия получения компенсаций и «специальных выплат в связи с несчастным случаем на производстве», а также «действия по получению пострадавшими полагающихся компенсаций». «Отдельно можно рассчитывать на компенсацию от виновных лиц». Отдельная глава была посвящена «возмещению имущественного вреда бизнесу (в "Зимней вишне".— А. К.)»

На вопрос, обращался ли к юристам, которые представляли здесь такую амбициозную организацию, кто-то из потерпевших, участник пресс-конференции Дмитрий Малявин рассказал, что «нет, не обращались»:

— Не обращались. Они пока в шоке,— объяснил он.— Мы и сами в шоке.

Он добавил, что как бы ни было тяжело юристам, «они должны быть готовы».

Кемеровский адвокат Александр Балян предупредил, что в любую минуту «потерпевший может стать и обвиняемым», и тогда услуги организации тем более понадобятся и даже, видимо, станут неизбежными.

— Ведь есть статья «преступная халатность»,— честно предупредил он собравшихся журналистов, от чего даже мне почему-то стало не по себе.

Юрист Ирина Фаст добавила:

— Кто сказал, что жизнь человека стоит столько, сколько за нее выплачивают?»

Она давала понять, что можно просить больше.

Члены организации несколько раз сказали, что их услуги ничего не будут стоить потерпевшим и, судя по их настроению, готовы были даже доплачивать за обращение к ним.

Поразительно, как журналисты, которых тут было не меньше сорока человек, реагировали на эту фейковую по всем прямым и косвенным признакам организацию. Я констатировал репортерский энтузиазм. Кто-то, видимо, просто поймал удачу за хвост. Юристов интервьюировали, от них жаждали подробностей, а позже, видимо, выступали с репортажами и обзорами в своих изданиях, печатных и электронных. И юристы эти, я понимал, уже на следующий день станут людьми более или менее узнаваемыми, а разве может быть что-то выше этого (впрочем, помогать потерпевшим, они, не сомневаюсь, и правда готовы: узнаваемость от такого резко повышается).

В середине дня мужчины в оранжевых жилетах заколачивали алюминиевыми щитами «Зимнюю вишню» по периметру. Почему-то этого до сих пор не было сделано, и люди, стоявшие вокруг тополя, заваленного сотнями мягких игрушек и цветов, уставленного фотографиями погибших детей и горевшими свечами, говорили между собой, что, наверное, это к приезду председателя СКР Александра Бастрыкина (хоть и вряд ли так, конечно). Он и правда должен был приехать на следующий день, и родственники очень ждали его: они надеялись услышать что-то от него. Что же? Разве они знали это или хотя бы предполагали? Они хотели просто услышать.

Я увидел мужчину средних лет, который, мне показалось, немного растерянно стоял среди фотографий детей и держал в руках свою: с женщиной и девочкой. Было ясно, что это его жена и дочь. Он хотел поставить куда-нибудь эту фотографию, он не сделал этого раньше и был готов только теперь, а казалось, что уже нет тут места. И вот он оглядывался по сторонам и даже взял другую фотографию, которая стояла, видно, давно, была наполовину занесена снегом, и теперь он тоже держал ее в руках, и я даже подумал: неужели хочет поставить на освободившееся место свою?

Но нет, он стоял с этими фотографиями и глядел на них. Я спросил мужчину, пришедшего вместе с ним, не стоит ли поставить эту карточку, в тонкой деревянной раме и за стеклом, вон туда, на другое свободное место: только что принесли сбитые в три яруса (похоже на то, как в сауне) полки — специально, судя по всему, для таких фотографий, свечек и игрушек. Мужчина этот рассказал, что его товарища зовут Дмитрий Алимов, и поблагодарил за то, что я обратил его внимание на полки.

Дмитрий Алимов в это время все пытался поставить фотографию прямо на мягкие игрушки, но было понятно же, что ее мгновенно опрокинет ветер. И вторую фотографию он тоже по-прежнему держал в руки. И даже взял еще одну, с мальчиком лет шести.

Потом он сказал мне, что его жена отвела в кино не только свою дочку, но и ее друзей, и вот они, на этих фотографиях, и должны быть здесь, у этого тополя, вместе и после смерти тоже.

Он ставил эти фотографии, и они держались по-прежнему плохо, а ветер и метель усиливались стремительно, и теперь даже видно было плохо вокруг. Он на секунду поставил фотографию жены и дочери на верхнюю полку (каждая из них, честно говоря, выглядела как небольшой свежевыструганный гробик), убрал руку — и фотографию сразу опрокинуло, и стекло со звоном раскололось. Сразу несколько человек вокруг нас охнули. Дмитрий Алимов мгновенно взял фотографию и недолго смотрел на расколовшееся стекло. На лице его вообще ничего не дрогнуло и не отразилось. Он просто сразу ушел с фотографией, которая вся была теперь в этих трещинах. И, по-моему, даже с каким-то облегчением ушел, как будто куда-то очень спешил.

Волонтеры хотели прилепить две других фотографии скотчем к полкам, но ничего у них не выходило, и они оставили лежать их тут как есть, и через несколько минут фотографии почти что занесло снегом.

А несколько других они стали приколачивать к доскам маленькими гвоздями, и так громко получалось… И мне казалось, они вколачивают их в крышки гроба.

Я в этот день хотел встретиться с Игорем Востриковым, писал ему и звонил, но он не брал трубку и не отвечал на эсэмэски. Мне хотелось понять, конечно, этого человека, к которому тут приковано особое и может, даже сверхъестественное внимание. Он время от времени начинает разговаривать сразу со всеми журналистами, но никогда — с кем-то поодиночке. Собирает пресс-конференции, на которых сообщает что-то новое про себя или про ход следствия. Или записывает видеообращение. И часто одни его слова совершенно противоречат другим. И то ли он является поклонником Владимира Путина или, например, Сергея Цивилева, то ли наоборот, и даже совсем наоборот. И поскольку он единственный, кто не просит здесь оградить его от журналистов, то его слова каждый раз имеют значение едва ли не решающее. И как понять его, лишившегося трех детей, жены и сестры? Чего требовать от него? Да разве можно что-то требовать вообще?.. И все равно все требуют…

И вдруг, подходя к 7-й школе, где штаб, я увидел его в окружении нескольких журналистов. Его снимал на телефон кто-то из его помощников, и Игорь Востриков руководил этим человеком:

— Нет, ты меня снимай, поближе снимай… Так, да... Очевидно, кажется, что я по ходу пиарюсь, да… Я просто хочу объяснить, для чего я это делаю. Сейчас ситуацию пытаются по максимуму замять (Он, наверное, имел в виду Сергея Цивилева, который ему, собственно говоря, именно это и сказал на митинге 27 марта.— А. К.). Для этого я создал сегодня инстаграм — чтобы оперативно выкладывать, чтобы информация распространялась… Ну назовем это пиар, да… Но это исключительно сделано для того, чтобы эту тему не замяли. Если время будет упущено, тему закроют вплоть до того, что меня найдут где-нибудь с наркотиками, и чего… Закроют…

Больше других вопросы ему задавал корреспондент телеканала «Дождь». Он спросил, почему тот решил дать пресс-конференцию, на которой сообщил, что двери кинозалов не закрывались и что один человек, который потом спасся, предложил заблокировать их изнутри…

И я еще тогда, когда это услышал, подумал, что Игорь Востриков теперь как минимум захочет поговорить с этим человеком. И я против своей воли вспоминал Виталия Калоева, который однажды приехал к диспетчеру разбившегося над Германией авиалайнера, и уже вышел из тюрьмы за его убийство, и даже соболезновал погибшим в «Зимней вишне»… Я не мог об этом не думать.

— Нет,— продолжал Игорь Востриков, обращаясь к товарищу,— ты меня снимай… И поближе, чтобы меня видно было. А то плохо будет слышно. Мы всю неделю гонялись не за тем, поймите! Все эти фейки… Что больше жертв… Мы просто занимались не тем. Это ужасно, и с этим надо что-то делать! Я как пострадавшая сторона, потерявшая все… Увидел какую-то цель, которая мне, может, и помогает держаться. Я знаю, что есть две семьи, где мужики… ну, ушли в себя… но алкоголем горю не поможешь… А я, может, нашел себя… Мне это помогает держаться… Я занят расследованием… Я не профессионал, но я пытаюсь что-то делать… Позавчера нам стало известно, что двери не были закрыты, что интернатовские погибли… Мы все это убрали. И я хотел сказать. Тем более травля на меня пошла… Я понимаю, что кто-то целенаправленно может это делать…

Не так уж он и путался в словах и показаниях, и у него и правда была цель. И я думал, что, наверное, так есть: из-за этого и держится. И может, для того так много говорит и не всегда помнит, что сказал даже несколько минут назад, чтобы держаться, чтобы не запить, в конце концов.

Первая проблема, он говорил, это пожарная безопасность, да и вообще вся безопасность в ТЦ.

— И тут Аман Гумирович (губернатор Кемеровской области Аман Тулеев.— А. К.) пообещал мне, что абсолютно все точно будут наказаны,— добавил он, и я, конечно, не мог не обратить внимания на то, в каких добрых отношениях он сейчас с Аманом Гумировичем.— Под контролем, конечно. Владимир Владимирович приезжал, конечно, тоже… Все эти майданы… Они, конечно, заинтересованы по максимуму все разнести.

Он, конечно, верил в то, что говорил сейчас про митинг 27 марта, в котором сам так активно участвовал, обвиняя на нем власть так, как не обвинял там ее больше, кажется, никто.

— Почему пожар не был потушен? — спрашивал безо всякого перехода Игорь Востриков.— Да, моих было не спасти. Там очень быстро дым распространился, они надышались, отравились… Ну, в смысле умерли… Погибли. Но если бы пожар был затушен правильно, тела были бы сейчас захоронены!

Он это почти крикнул.

— Понимаете?! А сейчас мы сколько их будем ждать? А могут и на месяц затянуть. И я попытаюсь, чтобы были сделаны меры по реформе самой МЧС.

Это уже были серьезные амбиции. На меньшее он уже не был согласен.

— Я начал разговаривать с эмчеэсниками, в кулуарах… И я даже не знал, какое положение дел! Я ужаснулся. Бывает, едут на пожар, а у них машины ломаются. Должен тушить расчет из семи человек, а ездят по два человека…Финансирования нету, полномочия там какие-то у них забрали… Какие-то лишние дали… Короче, там полный бардак. Даже Путин не полную картину видит! Ну, люди же за свои места боятся! А Владимир Владимирович такой человек, что если бы правду знал, он бы их всех сразу снял! Это мне вчера рассказывал не последний из МЧС человек! Они ему другие отчеты шлют! Надо полностью проводить реформирование, а всю эту верхушку МЧС — просто под суд. По максимальной мере!

Аман Гумирович, по словам Игоря Вострикова, предостерег его (видимо, вовремя, успел все же подставить плечо):

— Игорь, он сказал, тобой просто манипулируют! Пришло после этого разговора понимание, насколько этот взброс… То есть как именно манипулировать… Сплошная манипуляция… На нашей трагедии пытались свои какие-то политические действительно цели…

Он добавил, что надо в МЧС «вернуть все как раньше было, потому что оно работало…». (Видимо, при Сергее Шойгу.)

— Я делаю что могу. Я вчера отдохнуть хотел, но не получилось. Я уже трое суток без сна. На час максимум отрубаюсь… Перед митингом час поспал… После митинга часа, может, три поспал…

На вопрос, не жалеет ли он уж тогда, что пошел на тот митинг, Игорь Востриков сразу сказал, что, конечно, не жалеет:

— Я там сразу, как бы сказать, нашел себя… В деятельности своей. А то бы я сейчас сидел и горем убивался.

Как все остальные то есть.

Его спросили, какую помощь обещали оказать его семье, и я вздрогнул: какая семья… Нет же никого… Кому помощь… Но он не заметил этого, к счастью, и продолжал отвечать на предыдущее:

— Я точно ни о чем не жалею,— сказал он.— Меня больше всего волновало, почему мои-то обгорели… Мы весь день до этого просидели в морге. Тел нашли, по-моему, уже 53… Нет, 25… Которые в другую сторону, видимо, побежали, и там задохнулись… Они не обгорели, и их сразу опознали. Ну все, и я понял, что мои не уцелели. Поэтому я шел за ответом на вопрос, почему вот это все свершилось. И я хотел спросить, почему не были задействованы вертолетные расчеты… Со стороны города все красиво смотрелось, ой сколько техники, а тушилось на самом деле двумя гидрантами. То есть на такой очаг две струйки воды… Я хотел это спросить, но меня этими фейками увели в стороны… А мы были не то что в горе, а просто в замешательстве…

Теперь он говорил, что восстановил силы и будет заниматься реформой МЧС:

— Денег нет?.. Бабок нет?.. Дом свой с уточками (видимо, в своем пруду.— А. К.) продай, б…, и деньги будут! И твоего миллиарда будет достаточно! Чтобы купить машины в регионы… На что я реально могу повлиять: на перестановки в МЧС!

Через пару минут он, впрочем, говорил про то, что от этих перестановок ничего все равно не изменится.

Потом Игорь Востриков говорил про Михаила Трусова, отговорившего людей выбегать из кинозала номер 2 в дым:

— Он виновен! Он принял неверное решение! Надо было выбегать! Ну надышались бы, жили бы с больными легкими в конце концов…У нас полстраны больное… Можно было жить. А они просто в уголь сгорели. Я читал опись: «Человек примерно десяти лет, пол не установлен…» Можете себе представить?

На вопрос, по-прежнему ли, как на митинге 27-го, когда он призвал всех прийти на такой же митинг в субботу, 31-го, Игорь Востриков считает, что надо идти, он ответил, что это, конечно, нецелесообразно:

— На тот момент, на митинге, мы все стояли и думали: вот сволочи, все нам врут. Но они нам не врали. Получается, Цивилев (вице-губернатор Кемеровской области.— А. К.) знал, что жертв действительно столько… И он до сих пор все это курирует… А мы занимались непонятно чем…

Он каялся теперь то есть.

— Я не хочу, чтобы у нас было, как на Украине… Чтобы был Майдан… Мы в этом году с семьей… как его… в Таиланде отдыхали, и я разговаривал с киевлянами... Да в принципе-то, говорят, у нас все нормально, есть, говорят, как всегда, и коррупция, и бюрократия… И у всех проблема со СМИ… Ну давайте со СМИ разберемся! Почему они у нас такие?! Я этим хочу заняться!

Не хочу все же сказать, что мне сразу стало неуютно.

— Конечно, я понимаю, что у нас тоталитарный режим, но официально-то у нас демократия! Ну какого-то фига вы тогда си-ди-те?! В МЧС? Молчите?!

Я уж совсем запутался. Как и он сам, конечно.

— Мне друзья говорят, что кто-то пишет, что я уже и с семьей-то не жил,— неожиданно произнес он.— Я им говорю: ребята, вот это вы до меня не доносите. Что хотят, то и говорят. Хотят меня утихомирить.

Он признался, что только вчера узнал:

— Четверг уже?!!

И еще Сергей Цивилев рассказал ему о предложении телеведущей Елены Малышевой сделать на месте «Зимней вишни» не рощу, а детский центр, и идея эта ему очень понравилась:

— Елена, супер! Дети будут приходить, заниматься, получать образование…

Я хотел спросить, а сам он сможет хоть переступить порог этого детского центра, на месте которого тогда, на четвертом этаже… Эх, ладно, не надо было ничего говорить ему.

Было ужасающе жаль этого человека. Жаль из-за всего. Жаль просто невыносимо. Жаль из-за всего, что он говорил. И что говорили ему. Из-за того, что не успел сказать и о чем только думал. И из-за того, что он еще скажет. Ничего тут нельзя было исправить. Ничего с этим не сделать. Так он и будет теперь жить. Искалеченный смертью. Не убитый. Просто искалеченный.

Я проводил глазами Игоря Вострикова, который шел теперь в окружении сразу нескольких крепких парней, которые надежно оттесняли всех, кто мог только подумать подойти к нему, потом еще зашел в штаб. В столовой давали харчо и перловую кашу с мясом. Я поговорил с мэром Кемерово («У нас нет полномочий по проверке малого бизнеса, хотя какой это малый: 700 человек из «Зимней вишни» вывели… А у МЧС полномочия есть, они Госпожнадзор контролируют…»), потом с отцом Евгением, который рассказывал, что они тут, кемеровские и новокузнецкие священники, договорились установить постоянное дежурство, и предложил: «Пойдемте помолимся вместе?». Я вернулся с ним к тому тополю. Здесь уже стояли со свечками два юриста из утренней организации и одна юристка. Я хотел скорее пройти мимо.

Но тут увидел, что возле тополя стоит тот самый Дмитрий Алимов и приколачивает к дереву, на высоту метра два, свои фотографии. Он с толком использовал последние два часа. Где-то заменил стекло. Поставил фото в просторное паспарту, загнул несколько гвоздиков так, чтобы можно было вставить розы по бокам и снизу.

И теперь эти фотографии возвышались здесь над всеми остальными, и над игрушками тоже, и над цветами. Их теперь нельзя было не заметить. Их было теперь видно просто отовсюду.

— Дать еще гвоздь? — спросил его товарищ.

— Да вроде держится теперь,— пожал плечами он, погладил фотографию и долго держал руку на стекле, закрыв, как будто от ветра, жену.

— Крепче будет,— сказал товарищ.

— Да? — переспросил он.— Тогда, конечно, давай.

Он мгновенно прибил и этот гвоздь к тополю.

— Мы потом, конечно, уберем все,— сказал мне его товарищ.— Это ненадолго.

Андрей Колесников, Кемерово