Ретроспектива Ильи Кабакова в Эрмитаже

Выставка «Илья и Эмилия Кабаковы. В будущее возьмут не всех» — тройственный проект. Лондонская галерея Тейт, Эрмитаж и Третьяковская галерея по очереди принимают у себя более 100 именитых произведений с небольшими вариациями — событие особой важности для каждого из музеев. Об эрмитажной выставке рассказывает Кира Долинина.

Эрмитаж не впервые принимает Кабакова и ставшую в 1990-х частью художественного имени его жену Эмилию. В 2004 году здесь состоялась первая в России большая музейная выставка художника-чемпиона, в отчетах о достижениях которого на Западе превосходные степени зашкаливали. Потом будет роскошная парная «Лисицкий—Кабаков», и вот сейчас — ретроспектива. Плюс «Комната Кабакова» и «Красный вагон» в постоянной экспозиции Эрмитажа.

Название нынешней выставки «В будущее возьмут не всех» (так называлось эссе Кабакова 1983 года) сегодня читается с позиции авторского отстранения: его самого в историю искусства взяли давно, а вот кто останется на перроне, глядя вслед уходящему поезду,— вопрос открытый. В этом смысле любая ретроспектива в самом престижном и важном музее уже мало что добавит Кабакову в резюме: выставки в Тейт, Эрмитаже или Третьяковке — это прежде всего разговор художника со зрителем, который из года в год меняется, и со временем, которое также бежит с заметным ускорением. То есть эти выставки не про новое искусство, а про новые ощущения. В Петербурге эти ощущения оказались очень острыми.

Хронология в этой экспозиции важна как факт, но не является основным вектором рассказа.

Тут правят пространство и текст: от тесноты и мрачности темных коммунальных клетушек и коридоров к пустынному залу с одинокими шкафом и поющим туалетом, к устремленным ввысь залам, приютившим макеты с ангелами и лестницами в небо.

От живописи, рядящейся под графику, к живописи, рядящейся под саму себя в истошном виде обобщенной классики или соцреализма. От концептуалистских списков, перечислений, таблиц, графиков дежурств, альбомов с маленькими людьми к выворачивающим душу воспоминаниям матери художника, превращающим лабиринт коммунального коридора в экзистенциальный ад.

Ретроспектива — по определению, история художника. Но тут то ли от неплохого знакомства с кабаковскими вещами и приемами, то ли от неуюта внешнего мира, вполне сравнимого с тем, в котором жили кабаковские герои (вшкафусидящий Примаков, полетевший Комаров, шутник Горохов, видящая сны Анна Петровна и все остальные), история художника оборачивается твоей собственной историей. Концептуальное, холодное, начетническое, расчетливое искусство Кабакова сегодня в сверкающем, помпезном, мраморно-стеклянном Главном штабе переживается как психологический триллер. Свет в конце тоннеля, правда, обещан — от тотального коммунального нафталина можно сбежать, улететь в космос.

Московский концептуализм 1970–1980-х годов, в котором Кабаков был одним из лидеров, ироничен. Советский слог, быт, символы, знаковые системы зрелого социализма брались за материал для анализа через доведение до абсурда. Зрителя это искусство должно было насмешить и тем раскрепостить. «Тотальные инсталляции», которыми прославился Кабаков в начале 1990-х, когда переехал в Нью-Йорк, сталкивали чистую публику Венецианских и прочих биеннале лицом к лицу с миром реального невозможного: классический кабаковский туалет привокзального типа (1992) им не был смешон, а вызывал оторопь. Но мы-то как раз этими вещами весело стряхивали общее прошлое перед индивидуальным будущим. В 2000-х игры Кабакова с «большим стилем», большими живописными форматами и способами смотрения в и сквозь холсты доходили сюда через все нарастающий гул переживания соцреализма как социально опасной ностальгии. Сегодня с этими работами как раз проще всего: черная сторона «старых песен о главном» очевидна давно, и реалистичнейший автопортрет Кабакова в летном шлеме 1959 года читается как точка отсчета — от него назад, к позднему автопортрету Малевича, и вперед, к сталинскому «большому стилю».

Куда неожиданней острейшие переживания классических концептуалистских альбомов и инсталляций Кабакова 1970–1980-х годов. Впервые, может быть, они не порождают желания вразумительного чтения, как предписано повествовательной их сутью. Наоборот, они порождают хаос и ужас чувств: нафталин из кабаковского шкафа актуален донельзя. Мы все готовы спрятаться в этот шкаф, и улететь оттуда, похоже, можно только в космос.