Наталия Нехлебова познакомилась с украинскими беженками, живущими в Ростовской области. У них героическое прошлое и беспросветное настоящее

В поселке Шолоховский Ростовской области в частном социальном центре нашли приют две бабушки, пережившие Великую Отечественную войну, беженки с Украины. Уже четыре года они не могут получить российское гражданство, а значит, и пенсию. Как они остались без всякой помощи, узнал «Огонек»

В зале пять кроватей. Они отгорожены от кухни и временного склада шкафами. Бабе Лене 82 года. Ее кровать напротив окна. На завтрак всем приносят пшенную кашу.

«Очень сладкая,— говорит бабушка Лена,— у меня диабет и такую сладкую мне нельзя. Ну ничего, у меня есть лук». Елена Спиридоновна достает из ящика четвертинку луковицы и начинает не торопясь есть. У нее контузия от бомбежек украинской гражданской войны. Она немного заикается, задерживается речь. Ей помогает лекарство, которое стоит 52 рубля. «Кончились мои таблетки,— разводит она руками,— уж как я их берегла. А новые купить не на что. Четыре года надеюсь на пенсию. Когда я уже ее дождусь…»

«Что же ты, сынок, делаешь?»

Елене Тимофеевой было 5 лет, когда в село Гранитное Донецкой области, где она родилась, пришли немецкие солдаты. Девочка Лена с мамой, сестрой и братом жили в маленьком летнем домике — одна комната под скатами крыши. Во двор их крошечной клетушки попал снаряд, повезло — не разорвался. «Мама решила, что пора уходить, — рассказывает Елена Спиридоновна, — она взяла нас троих — меня, сестру и 10-месячного брата — и побежала в другое село. Мы шли по длинной желтой дороге и, когда мама видела немцев, она прятала нас в терновниках. Потом маме нужно было зачем-то вернуться, и она меня отправила одну вперед. Я шла по этой желтой дороге совсем одна и плакала. Мне же пять лет было». Отец Елены погиб в концлагере. После войны мама девочки работала в колхозе. «Пахать было нечем, и мама сама запрягалась и пахала». Лена начала работать после 7-го класса: «Нужно было зарабатывать деньги, не до учебы». Работала в шахте, распределяла вагонетки: полные вверх, пустые вниз. «В 1957 году мы, наконец, начали строить новый дом. Делали мы это вдвоем с мамой и еще одного человека наняли. Сестра была беременная, брат еще маленький. Кирпичи я делала сама — из глины и соломы, сама их таскала. Я сделала и перетаскала 3 тысячи кирпичей. За два месяца дом построили — три комнаты, кухня, веранда, коридор. Так у нас свой большой дом появился. Счастье такое — свой дом».

В этом доме Елена, правда, почти и не жила, уехала в Северодвинск. «Там работы было много, а у нас женщин увольняли из шахт»,— объясняет она. Тридцать лет она проработала на Северодвинском комбинате строительного материала между жаром цехов и льдом улицы — учетчицей. «В цехе очень жарко, до 60 градусов жары бывает, особенно когда камеры, где бетонные плиты обжигают, открывали, а на улице мороз минус 30. Нам нужно было вывозить плиты из цеха на улицу, так я туда-сюда бегала, болела часто». С семейной жизнью не сложилось. Елена вышла замуж, развелась, детей не было. В 1986 году ушла на пенсию. «Мне сказали, если бы я пенсию получала в 92-м году в России, не было бы у меня сейчас никаких проблем. А я до марта 91-го года в России получала, а потом оформила в Украине, и украинское гражданство получила».

Елена вернулась в Гранитное. Большой дом, который она строила 30 лет назад, продали. Для себя и мамы Елена Спиридоновна купила маленький домик напротив него. Разводила цыплят, сдавала землю арендаторам. Жила тихо на маленькую пенсию, пока опять не пришла война...

Когда бабушка Лена про нее рассказывает — про «новую гражданскую» - она все время называет украинских солдат немцами. Спохватывается, извиняется, но потом опять путает.

«У нас в маленьком доме была комната для меня и для мамы — нам хватало. В 1998 году мамы не стало. Немцы в августе 2014-го пришли — ой, я их все немцы называю,— эти украинские солдаты пришли, говорят: "Бабушка, у тебя не дом, а голубятня". Я отвечаю: "Пока вас не было, мне так было хорошо в моей голубятне. А вы пришли и жить не хочется"». Украинские части не могли занять Гранитное месяц. Сельские мужчины перекрывали дороги и не пускали солдат. Гранитное было важно для сил АТО стратегически, так как оттуда шла дорога на районный центр Тельманово, занятый ополченцами. Из Тельманово было прямое сообщение с Россией. Украинские солдаты постоянно возвращались к Гранитному и в конце концов вошли в село. «Приехали, стали везде — установили свои танки, бэтээры, большие грузовики, полные снарядов,— вспоминает Елена Спиридоновна.— У меня крайняя улица. Напротив моего дома колодец и бугорок. Вместо бугорка они сделали большую яму и поставили туда танк. Утром встаешь — дуло смотрит то на мой дом, то на Тельманово».

Гранитное большое село — 1600 домов. Солдаты перерезали все электропровода и оставили людей без света. «У меня в морозильнике было 12 цыплят заморожено, фрукты, овощи, все испортилось,— сокрушается бабушка.— Когда начали стрелять, первая под обстрел попала моя улица. Птиц на лету убивали, коровы раненые, козы раненые, поля они зачем-то подожгли. Август месяц, везде все сухое, люди испугались, что вся деревня сгорит, до часа ночи тушили, хотя и стреляли все это время».

В эпицентре гражданской войны бабушка Лена прожила полгода. «Солдаты украинские все были пьяные и под наркотиками, что ли,— вспоминает она.— Я один раз по воду пошла к колодцу. Иду, и мальчик бежит лет четырнадцати: "Бабушка Лена, бабушка Лена, подождите, я вам воду выкачаю, вам же тяжело качать". Мы идем с ним разговариваем, а солдат увидел нас и стал перед ногами нашими стрелять в землю, просто так — для развлечения. Я испугалась — жалко было мальчика. Ладно, мне 79-й год был. Я побоялась, что рикошетом пуля мальчику отскочит по ногам. Я кричать не стала, побоялась. Говорю солдату: "Сыночек, ты что же делаешь, неужели у тебя нет ни мамы, ни папы, почему ты издеваешься надо мной, старой?" Он остановился, засмеялся, подпрыгнул и побежал. Тоже совсем ребенок еще. Лет 18–20. Потом они совсем с ума сошли. Стали по окнам нашим стрелять. Девочку четырехлетнюю случайно убили. Народ хотел пьяного солдата, который это сделал, растерзать, но его быстро в какую-то другую часть перевели. На кладбище нашем по плитам надгробным стреляли. Бывший председатель колхоза — всеми уважаемый человек, 60 лет ему, пошел к их полковнику просить за нас, чтобы нам хотя бы ненадолго свет вернули. И чтобы не стреляли, мы же гражданские, зачем они это делают? Дайте, говорит, людям хоть день-два со светом пожить, приготовить что-нибудь. А этот украинский полковник тоже мальчишка, ему и сорока нет, сам к председателю не вышел, послал адъютанта, а тот отвечает: "А зачем покойникам свет?" Они нас считали покойниками. Они не считали, что мы должны жить…»

В Гранитном погибло очень много людей. Целыми остались только 600 домов. Для того чтобы похоронить людей, давали время 15–20 минут. «У нас и гробов не было. Людей в одеяло заворачивали и везли хоронить,— рассказывает бабушка Лена.— В машину посадят, полпростыни завяжут на палку, в окно высунут — что, мол, покойника везут, чтобы не стреляли. Закапывали быстро, и уезжать надо, иначе стреляют в людей. У одного нашего старика раненую дочку в Тельманово в больницу увезли, а внука двух лет не довезли — умер. Похоронили его. А ночью стреляли, и граната попала прямо в ту могилку, и все разбросано — и досточки с гроба, и тело. Он сам перезахоранивал, а потом в церковь пришел и у батюшки спрашивает: надо по новой могилку-то освящать или нет?»

Автобусы больше не ходят

Елена Спиридоновна решила уходить, когда ей в огород попало три снаряда. «Яма глубиной с комнату получилась. Сосед опустился туда с головой. От взрывной волны у меня вырвало рамы с окон и двери, крышу подняло и поставило, шифер весь разлетелся. Я в два часа ночи стала перед иконами на колени и молилась, а на меня штукатурка сыпалась. Утром я вышла, а вся улица в растяжках с гранатами. Народ на углу собрался, обсуждает, как много домов повзрывали. Страшно было, страшно, очень страшно... Взяла нижние белье и комплект одежды. Я — сердечница, нести ничего не могу, мне больше двух килограмм поднимать нельзя».

Дорога была через реку, мост взорвали. Бабушка Лена вспоминает, как перебиралась, и голос дрожит: «Был у нас человек, который за 40 гривен переводил через реку. Сначала по свае надо было пройти — а внизу булыжники, которые от моста остались, и вода течет, бурлит все, пенится — страшно. Я его за руки держу, головой уперлась ему в спину и иду, так он меня перевел. Я вышла на дорогу и стою там совсем одна, совсем одна. Автобуса ждала, чтобы в Таганрог ехать. Там автобусы раньше ходили. Какая-то женщина шла мимо и сказала, что автобусы больше не ходят. Она мне посочувствовала и связала с человеком, у которого был пропуск в Россию. И он меня за 700 гривен довез до лагеря «Красный десант» в Таганроге. Там тогда 1600 человек беженцев было. Мне нашли место с трудом».

Беженцев размещали осенью и зимой в детских лагерях. На лето, когда начинались смены, переводили с места на место. Владельцам санаториев и детских лагерей, которые принимали беженцев, компенсировали затраты из бюджета. Елена Спиридоновна провела в четырех разных лагерях полтора года. «Когда я добралась до Таганрога, у меня денег осталось 60 гривен. Какое-то время мне племянница украинскую пенсию пересылала. А потом в Украине запретили пенсию передавать через родственников. И с 2016 года все, конец, я без пенсии. В лагере хорошо кормили, и масло давали, и колбасу, и сыр, чаю сколько хочешь. Относились хорошо, стирать хочешь — стирай. У каждой комнаты свое время для стирки».

В этих лагерях баба Лена и познакомилась с бабушкой Раисой, с которой они уже два года живут в приюте.

«Она раньше песни пела, старые, военные,— улыбается Елена Спиридоновна.— Я ее подслушивала издалека, близко подходишь к ней — она петь перестает. А сейчас в приюте уже совсем не поет».

В 2016 году Россия закрыла финансирование владельцам лагерей, которые принимали беженцев. «Людей все меньше становилось. В основном старики одинокие. Молодые по родственникам разъехались, работу нашли. А за нами с бабой Раей с Ростова приехал человек с правительства, взяли нас и повезли. Мы и знать не знали, что нас в приют везут».

«Мы вам не благотворительная организация»

Приют «Матронин дом» для людей в тяжелой жизненной ситуации в 2012 году создала сестра милосердия Ольга Пивоварова. Он существует на нестабильную помощь от благотворителей, от государства не получает ничего. Денег постоянно не хватает. В 2014 году Ольга разместила у себя 500 беженцев. Старое здание, где Ольга принимала людей, очень быстро пришло в аварийное состояние. С большим трудом она нашла двухэтажный дом в шахтерском поселке Шолоховское. Владелец согласился продать его приюту в рассрочку. За 4 месяца Ольга вместе с мужем и двумя помощниками сделала в доме ремонт и привезла сюда 25 человек, которым отчаянно нужна помощь. В том числе и двух бабушек — беженок с Украины. Ежемесячно Ольга должна выплачивать владельцу дома 134 тысячи рублей, всего необходимо отдать 8 млн. Долги стремительно накапливаются. Владелец здания пока терпит. А вот коммунальные службы нет. «В нашей стране благотворительные организации должны платить за ЖКХ как коммерческие плюс такие же налоги,— рассказывает Ольга.— Я плачу за свет и газ гораздо больше, чем физические лица. Для нас это просто непосильное бремя. Один раз у меня был долг за свет 30 тысяч. Так на меня подали в суд и заблокировали мне счет, на который приходили пожертвования. А мне же людей кормить надо! Газовораспределительная компания также подала на меня в суд за долг в 34 тысячи рублей. Они мне звонили и говорили: "Мы вам не благотворительная организация! Оплатите немедленно или перекроем газ". А как я им оплачу, если мне счет, куда люди жертвуют, заблокировали? Еле выкрутилась. И такие ситуации регулярны. Тут в Шолоховском 5 тысяч рублей считается хорошей зарплатой, и люди все равно находят возможность нам помогать. Мне государственные социальные службы привозят людей, оставляют и умывают руки. Помощи от области и государства никакой».

Ольга пыталась помочь старушкам оформить пенсию. Но российское законодательство делает это невозможным. У человека, который претендует на гражданство, в какой бы ситуации он ни находился, должна быть российская прописка и 70 тысяч рублей на счете, не говоря уже о бесчисленных медицинских справках (они тоже оформляются за деньги). «Когда у нас вся Ростовская область была заполнена беженцами,— рассказывает Ольга,— добрые люди прописывали у себя людей из сострадания, чтобы они гражданство могли получить, работу найти. Так государство наше штрафы ввело. Если прописанный беженец у тебя не живет — плати штраф — 15 тысяч рублей. Это безумие какое-то! К кому мы только не обращались, чтобы помочь бабушкам. И к местным депутатам, и к областным, и к федеральным. Все без толку. Закон есть закон. А для одиноких старых беженцев это гибель. У нас много в области таких, не только две мои бабушки... Я бабу Лену каждые три месяца возила к украинской границе, а она ходит с трудом. Так она границу переходила, потом обратно возвращалась, чтобы легально в России находиться… Тридцать лет в России проработала, две войны пережила. А баба Рая вообще инвалид Великой Отечественной первой группы. Воевала. Так ей с боем удалось получить удостоверение о временном убежище в России на год, чтобы я ее туда-сюда в 95 лет не возила».

Синяя книжечка

Кровать бабы Раи у окна. На тумбочке — ее фотография, сделанная после Победы. Молодая красивая брюнетка смотрит серьезно. Под подушкой у бабушки Раи — документы. Удостоверение инвалида Великой Отечественной войны первой группы, удостоверение участника войны, пенсионное удостоверение СССР, пенсионное удостоверение Украины, множество самых разных бумаг и новенькая синяя книжка «Свидетельство о предоставлении временного убежища на территории Российской Федерации». Действительно до 31 августа 2018 года. С тех пор как у Раисы Александровны при переходе российской границы украли сберегательную книжку, все свои документы она всегда носит с собой в большой клетчатой сумке и спит на них.

Бабушка Рая — сухая старушка, ходит, покачиваясь, как одуванчик на слабом ветру. Она почти слепая, но с умом острым и волей железной.

«Это сейчас я почти ничего не вижу,— улыбается Раиса Александровна,— а в молодости я была ворошиловский стрелок, в десятку всегда попадала. Когда стало понятно, что пенсию мне просто так не отдадут, я пошла хлопотать по конторам. И в каждой конторе чего-то не хватает. Все они бумажки какие-то спрашивают, по-разному их называют, я запуталась. Пошла в редакцию районной газеты. Там девочка обещала мне помочь. Прихожу к ней на следующий день, она сидит, плачет: в полиции ее оскорбили, сказали, не своим делом не заниматься. Нашла из-за чего рыдать. Я ее успокаивала: чего ты плачешь, я к бюрократам уже привыкла, и ты привыкнешь».

В редакции у бабушки Раи подскочило давление, и ее увезли в больницу. Она пролежала там три месяца и продолжила свою борьбу за пенсию. «Пошла в социальную защиту — там опять спросили с меня какую-то бумажку, которой у меня нет. Ходила в совет ветеранов. Там меня обманули. Глава этого совета от меня спрятался, а охранник мне сказал, что его нет. Ходила в губернаторскую приемную, оттуда меня в милицию отправили в 4-й кабинет. Дежурный сказал, что человек из 4-го кабинета на совещании. Ну я тогда к прокурору уже пошла. И вот прокурор распорядился мне выдать эту синюю книжечку уже. Такого шороху в милиции навел: что, вы не знаете своих обязанностей? Кричал на них. Вот хоть синюю книжечку выбила. Но пенсию еще нет».

Медаль и одеяло

«Родина моя — Россия,— говорит Раиса Александровна,— я тут родилась в Миллерово, на севере Ростовской области,— а у меня все в полиции спрашивают — где я была в 93-м году. Что это за год такой переломный, я так и не поняла. Я и вспомнить, как назло, не могу, где я была».

Раиса Александровна Шувар ушла на фронт в 17 лет. Ее взяли в моторизированную слесарную бригаду быстрого реагирования. Они приезжали на линию фронта и чинили сломанную технику. «У нас были грузовички, летучки — такая передвижная слесарная мастерская. Танки ремонтировали много. Женщины раскручивали, что сломалось, а мужчины собирали. Нет, не тяжело особенно. Тяжело только, когда немцы за нами гонялись, с минометами нас ловили и стреляли по нам. И под бомбежки попадали, и под обстрел. Погибали товарищи наши. У меня было ранение в ногу, с миномета меня подстрелили. Но я в госпиталь не уезжала, при части выздоравливала, лечилась и работала, выполняла приказы. И однажды вдруг среди ночи по радио объявили, что победа — подписан мирный договор. Сначала тишина была — никто не верил. Потом кто-то вскочил и как закричит: "Чего спите? Победа!" Девчата одного молодого офицера качать хотели. За голову схватили, а за ноги никто не хочет… Ну потом приехали люди, которые режиссировали Парад Победы на Красной площади. Участников парада, я так считаю, они отбирали несправедливо. Победители хромые, побитые, раненые не подходили для парада, там надо было ногу хорошо держать, строй держать и смотреться героически. Послали меня, я уже не хромала тогда. Привезли в Москву, и там нас генерал Усов тренировал маршировать. Но на самом параде на Красной площади на съемке я себя как-то не увидела. У них там режиссура парада поломалась, техника поспешила перед Сталиным пройти. Все сумбурно было».

Раиса Александровна получила медаль «За победу над Германией» и поехала в Луганск к крестной, там устроилась работать на черепичный завод учетчицей. Вышла замуж, но детей не было. Муж умер в 2000 году, единственная сестра жила в Грозном и погибла во время чеченской войны. «Украинкой меня муж записал,— усмехается баба Рая,— приходит и говорит: "А я тебя украинкой записал". "Зачем?" — спрашиваю. А он: "Чего же мы будем разные?" Я и отвечаю: "Не знаю — прогадаем или выгадаем". Вышло, что пришлось убегать. Я войну в Луганске не сразу заметила. Они пришли в сентябре 2014-го. Стали стрелять на улице, танки появились. Я думала: чепуха, подерутся немного и разойдутся. В подъезд нашего дома снаряд попал. Газ и отопление — все разбили. А как-то я пошла в больницу, иду и мальчик-подросток быстро бежит. "Бабушка, прячьтесь, они идут, они уже возле речки! Убегайте на другую дорогу". Только я перебежала на боковую дорогу, они давай стрелять. Все мои соседи зашевелились, уезжать начали. А некоторые ездили на легковушках с прицепом и собирали по оставленным домам ковры, зеркала, шкафы. Я одному говорю: "Куда будете девать все это?" А он: "Мне бояться нечего, попадут — так попадут. Я вот дома трем сыновьям построил со шкафов этих и ковров". Я подумала: поеду на родину. Поеду в Миллерово. Автобусы тогда в Россию еще ходили». В родном селе бабушка Рая знакомых не нашла и пошла на центральную площадь, где распределяли беженцев.

За два года Раиса Александровна побывала в пяти разных лагерях для беженцев.

«Сначала нас, 50 человек эвакуированных, поселили в гараже. Мы полгода там жили. Я ходила в социальную защиту — думала, может, там мне комнату найдут. А они говорят: запишем вас на матрас, а хотите — на одеяло? А где я буду его стлать,— думаю,— в вашем коридоре?»

В 2015 году бабушку Раю из лагеря беженцев отвезли в Ростов на парад Победы.

Там после праздника памяти и гордости и после шествия «Бессмертного полка» ей, живой и смертной, вручили памятную медаль в честь 70-летия дня Победы, подарили одеяло и… вернули обратно в лагерь беженцев.

«Здесь в приюте терпимо,— делится бабушка Рая,— все удобно. Но кормят, конечно, не так хорошо, как в лагерях кормили. Баба Лена не все может есть, например. У нас нет своих комнат. А чтобы комнаты были, нужны деньги. А у Ольги Николаевны их нет. Я хочу домой, только без войны. Я уже отвоевала, наверное. Выстрелы я больше слышать не хочу. Может, мне все-таки чего-то полагается на отдых перед смертью?..»

Ничем помочь не могу

По комнате Ольги Пивоваровой в приюте летают два желтых попугайчика-неразлучника. Ольга встает в 6 утра и едет в районный центр — Белую Калитву — разбираться с долгами за ЖКХ. Бабушка Лена сажает на кусочке земли перед зданием приюта цветы.

«Васильки посадила и желтенькие цветочки, не знаю, как их звать,— рассказывает она,— еще цветочки, в детстве мы их называли солнышком — они до солнца поворачиваются». Бабушка Рая цветы поливает и ругается на бабу Лену. «Малолетка!» — кричит она ей. У Раисы Александровны сложный характер и острый язык. «Язва»,— иногда называют ее соседи по комнате. По выходным старушки ходят в церковь. Это деревянное здание бывшего детского сада, которое РПЦ подарило приюту. В здании нужно делать капитальный ремонт — там есть отдельные комнаты, где бабушки мечтают жить. «Там сад большой, можно огород развести,— грезит баба Лена,— деревья вишневые и тютина (шелковица). Беседки на улице. Хоть сможем под деревом на лавочке сидеть. Вот деньги появятся на ремонт, и там мы будем жить».

— Где ты жить собралась,— отзывается баба Рая,— не пора ли уж закругляться?

По средам у народного депутата поселка Шолоховский приемные часы. Раиса Александровна собирается, берет свою клетчатую сумку с документами, надевает темный плащ и идет к администрации. На улице жара — 40 градусов. Идет бабушка медленно, покачиваясь: сухой стебелек дрожит в невыносимом зное. На поворотах ощупывает стены, так как почти ничего не видит. Присаживается на лавочки и подолгу отдыхает. За полтора часа она преодолевает 500 метров. Заходит в здание администрации, садится на деревянный стул у стены и ждет еще около часа. «Сыро тут,— жалуется она,— ноги мерзнут». Приходит депутат Татьяна Шилова, открывает свой кабинет. В окне ветка вишни, солнце, на стене георгиевская ленточка.

Бабушка Рая выкладывает на стол удостоверение инвалида войны первой группы, удостоверение участника войны, пенсионное свидетельство СССР, пенсионное свидетельство Украины, синюю новую книжицу, гарантирующую временное убежище в России, медаль в честь 70-летия Победы на бархатной подушечке…

«И что я могу вам опять сказать? — вздыхает народный депутат,— что я вам ничем помочь не могу. Мы же с вами говорили уже. У вас российский паспорт должен быть, понимаете, а чтобы его получить — прописка. Вас должно прописать физическое лицо. И оно может это сделать, только если вы получите разрешение на временное проживание в России. Оно выдается по квоте и его дают не всем, а еще все справки медицинские собрать нужно. А если вас кто-нибудь пропишет без разрешения на временное проживание — штраф 280 тысяч, а если вас кто-нибудь пропишет уже с разрешением на временное проживание, но вы по месту прописки не будете жить, штраф — 15 тысяч тому, кто вас прописал. Я очень переживаю. Но законы такие, и я не могу ничего с этим поделать. Невозможно вам пенсию назначить. Это очень обидно, что человек воевал и все вот это теперь».

Бабушка Рая убирает все документы обратно в клетчатую сумку. «Ладно,— говорит она медленно,— я вот знаю, в районном центре, в Белой Калитве, седьмой кабинет есть. Я туда пойду. Да пойду. Победа будет за нами».

Наталия Нехлебова, Ростовская область