Хавьер Бардем о своем актерском методе, работе с женой, гендерных стереотипах и национализме

В прокат выходит фильм иранского режиссера Асгара Фархади «Лабиринты прошлого», главные роли в котором исполнили Пенелопа Крус и Хавьер Бардем. Испанский актер рассказал «Коммерсантъ Стиль» о том, как проходили съемки картины, какую свою роль он считает самой эмоциональной и почему ему никогда не стать Марлоном Брандо.

— Работа над фильмом началась еще пять лет назад. Это первый опыт съемок фильма в Испании у иранца Асгара Фархади. Он много с вами советовался, чтобы сценарий выглядел более аутентичным?

— Самое забавное, что этот парень Асгар отправился один из Ирана в Испанию, так как у жены работа, а детям надо ходить в школу, заперся в квартире в Мадриде и написал историю про Испанию. 99% того, что вы видите на экране,— это его работа. Именно поэтому он гениальный и мастеровитый режиссер. Он все сделал сам. А я, Пенелопа и актерский состав помогали ему выразить то, что он хотел сказать. Все это родилось в его голове, и никто из съемочной группы ни на секунду не испытал трудностей перевода. Даже во время групповых сцен. А это сложное дело, так как там много актеров, у каждого свое мнение, как и что нужно делать, но Асгар чувствовал каждого. Проблемы с коммуникацией есть даже при работе с испанскими режиссерами, и не все видят то, что видит Фархади.

— На презентации фильма ваша жена (Пенелопа Крус) рассказывала, что Фархади помнил все строчки диалогов наизусть.

— Обязательно. В фильме нет ни грамма импровизации, ну, может, пара слов, но даже это воспринималось, как невероятная вольность.

— Получается, что Фархади не любит давать свободу своим актерам?

Съемки фильма — это деликатный процесс, тебе приходится оголяться, показывать свою боль, страдание или, наоборот, радость и удовольствие.

Поэтому в неумелых руках это может быть опасно. Режиссеру приходится быть деликатным и сильным одновременно, чтобы отстаивать свои идеи. И Фархади именно такой. Он бережет актеров, но если ему надо, чтобы ты погрузился в какое-то состояние, он дает тебе четкое видение того, как это сделать, и оставляет тебя в покое. Тогда ты знаешь, чего он хочет, и можешь погрузиться в это настолько, насколько считаешь для себя допустимым.

Он не будет тебя к чему-то подталкивать, он не причинит вреда и не скажет: «Нет, давай еще», как делают многие режиссеры. А ты им отвечаешь: «Да пошел ты! Я не буду делать больше, потому что ты этого не заслуживаешь». И ты так отвечаешь, потому что режиссер вытаскивает из тебя нездоровые эмоции. С Асгаром все совершенно по-другому. Он очень милый, заботливый человек, который попросит тебя сыграть настолько, насколько ты для себя считаешь возможным. И вот тогда-то ты и готов пойти очень далеко, потому что точно знаешь, что он не использует тебя.

— Вы обычно долго готовитесь к роли?

— Да никак не готовлюсь! Просто делаю и все. (Смеется.) У меня есть преподаватель по актерскому мастерству. Под его руководством я готовлюсь к каждой своей роли. Его зовут Хуан Карлос Корасо, он из Аргентины. И не то чтобы он говорит мне, что делать. Он просто подает мне какие-то идеи, предложения, но все остальное решает режиссер. Я выделяю время на изучение персонажа.

— Вы работали над персонажами вместе с женой? И как вообще у вас в семье уживаются два актера?

— Конечно, мы обсуждаем наши роли, но от них всегда надо уметь абстрагироваться — дети дома хотят видеть папу, а не Пабло Эскобара. Когда мы снимали «Эскобара», у меня была прическа и усы, и детям приходилось привыкать ко мне такому.

Когда дело касается съемок, тебе нужно по-настоящему вживаться в персонажа, но потом оставлять его вне стен твоего дома. Это здоровый подход.

Сначала ты выдыхаешь и понимаешь, что проблемы, которые тебя так волновали на работе, не так важны. Но потом ты снова возвращаешься к роли и погружаешься в нее даже глубже, чем раньше, потому что ты знаешь, что потом ты вернешься домой, и ты в безопасности.

Работать вместе — это удовольствие, это совсем не сложно, наоборот, вся семья в сборе. Более того, работа с Пенелопой научила меня легче выходить из образа и потом возвращаться в него, чем раньше. Потому что раньше я полностью погружался в образ и не вылезал из него.

— То есть вы так часто делали в прошлом?

— О да! Конечно. И она (Крус.— “Ъ-Стиль”) тоже так делала. Всем молодым актерам хочется быть как Марлон Брандо. Но ты, конечно, никакой не Брандо.

— Сейчас много обсуждают место женщин в киноиндустрии и говорят о том, что неравенство между мужчинами и женщинами в кино еще сильно, и его только предстоит преодолеть. Согласны ли вы с этим?

— Я не знаю, можно ли назвать это феминизмом или нет, но я видел, как моя мама работала актрисой в 1960–1970-е. И это было непросто для нее. Работать актрисой во время режима Франко было смелым решением. Ей нужно было растить трех детей, она всегда боролась за себя и за нас, и я видел все это.

Я думаю, эти воспоминания, которые я храню в моем сердце, всегда влияли на меня, как актера.

Я все время сталкиваюсь с гендерными стереотипами немного в другом плане.

Меня часто просят сыграть мачо, и это в общем несложно, учитывая, что в культуре моей родной страны о мачизме знают не понаслышке. Но я его этого не понимаю.

Думаю, отчасти из-за моей матери.

— Вы как-то боретесь с этими стереотипами при выборе ролей?

— С одной стороны, да, конечно. Но с другой — актеры могут и должны играть героев, которых они презирают. Например, я сыграл Пабло Эскобара не потому, что я его люблю. Я презираю этого сукина сына! Но это очень богатый, глубокий персонаж, так что моя задача, как актера, отразить это все, вынести на поверхность какие-то собственные черты, которые мне нелицеприятны или наоборот.

— За вашу карьеру вы действительно успели воплотить на экране совершенно разных персонажей. Но какая роль показалась вам наиболее ранимой и уязвимой?

— Есть разные уровни уязвимости, так как все-таки мы меняемся с возрастом, и наше восприятие также меняется. Я не тот же самый человек, которым был в 30 лет. Мне уже 49. Так что какие-то вещи, которые имели на меня большое влияние тогда, сейчас кажутся смешными. Я бы сказал, что «Бьютифул» был сложным и сильным фильмом для меня. Он был сложным не только из-за драматизма истории, но и из-за продолжительности съемок. Мы снимали его в течение пяти месяцев. И ты несешь груз роли все это время. Хорошо хоть я был не в каждой сцене, так что у меня было время вздохнуть свободно. Ты можешь делать какие-то упражнения, пытаться отвлечься, но твое тело все равно отвечает на стресс.

— Несмотря на то что действие «Лабиринтов прошлого» происходит в Испании, это довольно универсальный фильм. Он говорит о том, что мы все одна семья, и если кому-то из нас плохо, плохо всем. Тем не менее в той же Испании велико влияние сепаратистских движений. Что вы об этом думаете?

— Я не могу рассказать вам про национализм за несколько минут, потому что это проблема не только Испании, но всего мира. Например, прекрасное Средиземное море, по которому плавают красивые лодки, скрывает на дне сотни трупов иммигрантов. Это братская могила. Есть такая организация Open arms, она, кстати, испанская, которая спасает сотни жизней рядом с Сирией, Турцией, Грецией.

Национализм — это ужасная вещь. Он затрагивает наше чувство собственности, которое в общем не сделает мир лучше и не поможет нам стать взрослее.

Конечно, каждый хочет защитить то, что принадлежит ему, но это не означает, что это дает ему право атаковать и убивать. Я думаю, что сейчас мир путает два чувства: страх быть «завоеванными» иностранцами и бездействие, которое позволяет людям страдать и умирать. Некоторые спрашивают: «Зачем вы спасаете этих людей? Что вы будете делать с ними на берегу?» Это уже другой вопрос. Наша обязанность голосовать за политиков, которые готовы решать этот вопрос, но сейчас в Европе складывается совершенно противоположная картина. Сейчас, наоборот, за одной войной идет другая. То есть мы позволяем людям тонуть, просто потому что не можем решить миграционный вопрос. Я уверен, что все-таки есть способ сделать этот мир лучше.

Беседовала Тома Ходова