Марк Ткачук о том, как Россия, ЕС и США принудили Молдавию к демократии

События последних недель в Молдавии застают врасплох. Все, что принято говорить уже более десятилетия о новой конфронтации Запада и Востока, тут демонстративно посрамлено. Вместо противостояния — совместная слаженная и явно скоординированная спецоперация по принуждению Молдавии к демократии.

Антиолигархический интернационал

В считаные дни Россия, ЕС и США конструируют тут своеобразный политический оксюморон — парламентскую коалицию, состоящую из прозападного блока ACUM во главе с Майей Санду и пророссийских социалистов Игоря Додона. Оставим в стороне инструменты давления, которые использовали в отношении своих молдавских подопечных внешнеполитические партнеры. Важно, что все эти партнеры открыто и недвусмысленно поддержали итоги внезапного «внутреннего выбора» местных политиков — вывод Молдавии из состояния государства, захваченного олигархом Владимиром Плахотнюком, выдавливание самого олигарха и его партии из активной политической жизни.

Плахотнюк, его партия, принадлежащие ему прокуратура и Конституционный суд еще делали заявления о неконституционности нового большинства, а Россия уже открыто признавала новую антиолигархическую коалицию. Более того, сам старт формированию этой коалиции был задан молниеносным визитом в Молдавию российского вице-премьера Дмитрия Козака. Вслед за Россией пошла череда триумфального международного признания новой власти со стороны стран ЕС. И в конце концов последовал контрольный 15-минутный разговор посла США в Молдове Дерека Хогана с главой молдавского режима — Плахотнюком. И режим пал.

«Внутренний выбор» осуществлялся в тиши парламентских кабинетов и в мозгах местной элиты. Пустынные улицы и безлюдные кварталы Кишинева в эти дни меньше всего были похожи на столицу государства, в котором происходит некая демократическая революция. Скорее это напоминало международную гуманитарную операцию по спасению тех, кто самостоятельно уже не в состоянии выбраться из сложившегося отчаянного положения.

И вот что сразу следует отметить. Принуждение к демократии на этот раз, кажется, было единственной очевидной и достоверной целью глобальных посредников. Мы не видим следов циничной геополитической сделки, красных линий и фломастерных рубежей. Новое правительство возглавляет утрированно прозападный политик Майя Санду, а члены ее кабинета — любимая мишень традиционного российского троллинга. То есть все они — выдвиженцы из международных НПО и выпускники американских бизнес-школ. Спикер парламента — лидер Партии социалистов Зинаида Гречаная — отчасти уравновешивает эту конструкцию. Новое большинство худо-бедно пытается обходить острые геополитические углы и находить общую повестку дня. Она преимущественно ассенизаторская — разгребать завалы многолетнего единоличного правления Плахотнюка.

Но если для США и ЕС миссия подобной демократической корректировки внутриполитического курса той или иной страны явление привычное, то для России это не просто премьера.

Дмитрий Козак — человек, имя которого после 2003 года в Молдавии стало своеобразным мемом. Именно тогда, 16 лет назад, сорвалось подготовленное Козаком подписание меморандума между Кишиневом и Тирасполем. Считается, случись это тогда — и Молдавия давно была бы уже объединенной страной. Так или иначе, именно с тех самых пор Дмитрий Козак для одной части молдавского общества становится живым символом «агрессивной и коварной имперской политики России», а для другой — грустным напоминанием об утраченном шансе на государственное единство, воплощением неосуществленных благих намерений России.

Но на этот раз Дмитрий Козак, кажется, сумел поразить воображение всех без исключения молдавских политиков. В Кишиневе он очень мало и неохотно говорил о том, о чем принято обычно говорить в подобных местах российскими чиновниками такого ранга. То есть об исторических корнях российско-молдавской дружбы, стратегическом партнерстве, яблоках, грушах, сливах и молдавском вине. Но зато он четко и недвусмысленно заявил о важности честных парламентских выборов, необходимости принимать во внимание рекомендации европейских экспертов, в частности Венецианской комиссии Совета Европы, уважении к любому подтвержденному на выборах внешнеполитическому вектору Молдавии, нежелании что-либо навязывать в этом смысле. А еще как бы между делом — о своей личной симпатии к такой возможной коалиции, которая положит конец существованию власти, не обладающей соответствующей легитимностью.

И это сработало. Тут не нужно было читать между строк. Такой подход всем развязывал руки. Ну кроме Плахотнюка и его клана.

Эффект всего этого терапевтического нарратива трудно переоценить. Не только в ситуативном, практическом плане. Россия, перезапустившая совместно с ЕС и США демократические институты в Молдавии, у границ Евросоюза,— это именно то, что с заведомым недоверием и скепсисом читается не только в Брюсселе и Лондоне, но и в Москве и Санкт-Петербурге. Это совершенно непривычный и неожиданный поворот, казалось бы, совершенно предсказуемого и неизменного геополитического сюжета. Сюжета, в котором Россия если и выступает стороной в какой-то глобальной сделке, то это, увы, не новые Хельсинки, а в лучшем случае какой-нибудь очередной Потсдам.

Но это случалось. И это принципиально меняет имидж России не только в Молдавии. Другое дело, совершенно неудивительно, что это случилось именно в Молдавии. Возможно, потому, что нечто сходное с Россией уже приключалось. Именно тут.

Неприемлемая демодернизация

Примерно с 2015 года в Молдавии возник робкий консенсус всех крупных и мелких оппозиционных формирований — слева направо. Все они на свой лад признавали очевидное: в стране действует некий олигархический режим, захвативший все демократические институты — от судов, силовых структур, медиа до контролируемого волеизъявления на выборах. Бизнесмен Владимир Плахотнюк с 2010 года бессменно считался теневым лидером этой пирамиды власти.

Понятно, что очертания этой пирамиды лишь отчасти совпадали с конституционным устройством государства. Но что особенно интересно — этот режим не был похож и на известные олигархические конструкции. Это было нечто такое, что возникало и существовало задолго до появления всяких там олигархий.

Вертикаль власти Плахотнюка — это такая неожиданная модернизация и переоснащение давно забытых архаичных клановых структур молдавского общества.

Тот любопытный случай, когда под знаменами хрестоматийного «транзита от коммунизма к демократии» взросли не институты открытого общества с европейскими ценностями и верховенством права, а реликтовые, догосударственные отношения власти и подчинения.

В далекую дофеодальную эпоху у титульных жителей будущих Молдавии и Румынии клан формировался не по принципу кровного родства. Тут родственниками не столько рождались, сколько становились. И родство с самого начала оказывалось заложником целой системы престижно-дарственных отношений. Эти специфические отношения тут возникали при крещении детей или в хитросплетениях свадебного ритуала. К примеру, когда посаженый отец — по-молдавски нанаш — берется патронировать молодоженов-финов (ударение на «о»), а те, в свою очередь, ему служат верой и правдой. Или когда свидетели крещения — кумовья-кумэтры — порой имеют безусловно больший вес и авторитет в твоей жизни, чем родные сестры и братья.

Понятно, что явление это известное и распространенное. Но в Молдавии вся эта занимательная этнография вышла далеко за пределы веками освященного исчезающего ритуала. В 90-е годы, в период шквальной демодернизации, она получила второе дыхание. Эта обновленная и переосмысленная архаика заполнила провал привычных форм сопереживания и отзывчивости, исчезнувших вместе с «проклятым советским прошлым» и соответствующим ему индустриальным потенциалом. В очередное смутное время она заново выстраивала отношения солидарности и взаимопомощи. Выясняется, что социальные отношения не терпят пустоты и заполняются всем, что подвернется под руку.

Но уже в относительно благополучные нулевые этот тип отношений становится объектом самокритики в молдавском обществе, его все чаще ассоциируют с коррупцией, а саму коррупцию «с молдавской спецификой» называют нанашизмом и кумэтризмом.

Но именно с приходом в политику Владимира Плахотнюка вся эта экзотика выходит из подполья. Неформальные отношения и структуры подчинения, действующие в коррупционных кланах, распространяются на всю страну. Они становятся основными, обязательными, а государственные институты, разделение властей, суды, деление на власть и оппозицию превращаются в лучшем случае в протокольно-церемониальные. Сам Плахотнюк в среде своих приближенных вассалов именуется, как правило, нану, то есть нанашем. И в этом обращении заключено гораздо больше эмоционального напряжения, подобострастия, верноподданичества, раболепия и холуйства, чем, скажем, в слове «вождь».

Оппонирующая ему прозападная и пророссийская оппозиция выстраивала свои внутрипартийные пирамиды и отношения престижа из похожего строительного материала. Президент Игорь Додон периодически хвастается количеством финов, которым он, как нанаш, оказывает покровительство и содействие. А суетливая отмена некоторых ожидаемых после «антиолигархической революции» отставок также объясняется тем, что, мол, эти люди состоят в особых отношениях с некоторыми прозападными и прогрессивными лидерами новой власти. Трогать такую «родню» нежелательно. Они исправятся.

Иными словами, социально-политическая природа ушедшего молдавского режима, долгие годы искавшего свою идентичность под камуфляжем евроатлантической интеграции, оказалась в буквальном смысле «из раньшего времени». На его фоне сравнительный поиск демократических изъянов в США, ЕС или России оказывается поистине неблагодарным занятием. Напротив, именно режимы, сходные с молдавским, разместившимся в самом центре Европы, не могли не стать в определенный момент почвой взаимной эмпатии и взаимопонимания между столь разными Америкой, Европой и Россией.

От Киселева до Козака

Такое уже бывало в молдавской истории. Когда Запад приходил с Востока. Приходил в облике русской армии, европейской моды и французского языка. Преимущественно оттого, что к западу и югу от Молдавии и Валахии была Османская империя. Но русская вестернизация тут не ограничивалась лишь внешними атрибутами европейского лоска и шика.

Начиная с первых десятилетий XIX века именно в этом месте ломалась и крошилась привычная логика российского самодержавия. Именно тут революция, правда в греческом исполнении — эллиники эпанстаси, странным образом пыталась найти смысловую опору в русском царизме. Именно из Кишинева Александр Ипсиланти, генерал русской армии, бывший адъютант Александра I, внук и сын местных господарей, начинает восстание против турок. Восстание, которое, несмотря на трагическую судьбу самого Ипсиланти, завершилось через десять лет победой и освобождением Греции.

Ссыльный Пушкин — свидетель и очевидец этого неожиданного и вольного брожения умов на дальней периферии империи — не мог скрыть своего романтического отклика.

Но знамя черное Свободой восшумело,

Как Аристогитон, он миртом меч обвил,

Он в сечу ринулся — и падши совершил

Великое, святое дело.

Просветительскими инициативами и революционными планами в это время тут увлекались не только представители тайных обществ — русские офицеры, будущие декабристы. Но и само самодержавие.

В то время когда участники заговора 14 декабря 1825-го который уж год гремели кандалами в Забайкалье, тут, в Подунавье, на территории Молдавского и Валашского княжества, начинаются самые радикальные преобразования. Настолько радикальные, что в самой России за подобные практические эксперименты можно было легко разделить участь декабристов в каком-нибудь Нерчинске. Особенно имея в виду, что инициатором этих реформ был командующий российскими войсками в дунайских княжествах Павел Дмитриевич Киселев.

Но тут начинает действовать неведомая прежде сила двойных стандартов. И ее объективная почва. А она была преособеннейшая. Если перечитать многочисленные свидетельства очевидцев той поры — от Свиньина, Вельтмана, Липранди до Владимира Даля, то складывается впечатление, что представители российской элиты, оказавшись в этих местах, почувствовали некое дежавю. В облике местного боярства — косного, чванливого, ленивого, облаченного в странные архаические одежды, шаровары и остроносые сапоги, гордо носящего высокие бараньи шапки и непременные длинные бороды — они увидели допетровскую Русь. Никакого особого расположения эти призраки прошлого не находили у новых властителей региона. Тем более у тех, кто поучаствовал в европейском походе русской армии в 1813–1814 годах. И напротив, мы видим сострадание со стороны русских нобилей отчаянной местной бедноте, особенно цыганам, положение которых было много хуже русских крепостных.

И вот в Санкт-Петербурге принимается решение провести реформы в Молдавии и Валахии (а точнее, «навязать некоторым образом жителям всех классов благодеяние правильной администрации»). Причем такие, каких в самом Петербурге не было. И тут под началом генерала Киселева принимаются конституции для княжеств. Власть местных господарей ограничивалась парламентским правлением. Судебная власть отделялась от исполнительной. За цыганами «признавался статус личности», их нельзя было безнаказанно убивать, как прежде. И это не считая весьма серьезного облегчения положения крестьянства.

Эти конституции действовали до самого 1859 года, когда Валахия и Западная Молдавия объединились и создали румынское государство. Сам Киселев успел активно поучаствовать в отмене крепостного права на своей родине — в России.

Освободительный и реформаторский вклад русского генерала Киселева не забыт и в современной Румынии. В центре Бухареста одно из центральных шоссе, вдоль которого сейчас расположены здания посольств России и США, до сих пор носит имя Павла Дмитриевича Киселева.

Иными словами, бывают такие времена, когда трудно скрыть чувство благодарности, забыть о нем. Даже тогда, когда тебя освобождают те, кого ты привык считать оккупантом. Когда тебе протягивают руку и ничего не требуют взамен. Это ли не начало той новой политики разрядки и геополитического альтруизма, которую ждут не только в Молдавии? Правда, поводы для такой отрезвляющей политики, возможно, как раз и возникают именно в таких безнадежных случаях, каким оказался молдавский провал в прошлое.

Марк Ткачук — доктор истории, экс-депутат парламента Молдавии