Сергей Строкань о мотивах приглашения России в «группу семи»

Заявление президента Трампа о возможности возвращения России в G7, которому предшествовало обсуждение этой идеи с президентом Франции Эмманюэлем Макроном, вызвало новый всплеск интереса к вроде бы изрядно подзабытой теме отношений Москвы с клубом ведущих западных держав.

После исключения России из «группы восьми», произошедшего вслед за присоединением Крыма в 2014 году, Москва и ее западные партнеры разошлись без слез расставания. И вот неожиданный поворот: России дают понять, что ее могут снова позвать в G7.

В то время как самой России предстоит определить, нужно ли это ей сегодня. Ведь в одну и ту же «семерку» нельзя войти дважды. Тем более что на ее встречах давно не принимают решений, от которых реально зависели бы судьбы мира, а принимаемые декларации быстро забывают.

Впрочем, как бы ни относиться к «семерке», последнее предложение лидеров Франции и США может иметь важное символическое значение и стать новым водоразделом в отношениях России с Западом, знавших взлеты и падения.

И дело не только в магии самой вывески G7. Сразу после распада СССР и провозглашения независимого российского государства именно отношения с «семеркой», а затем внутри «восьмерки» оставались для Москвы тем индикатором, который указывал на динамику ее взаимодействия с Западом.

В «лихие 90-е» главным лоббистом принятия России в G7 был президент США Билл Клинтон, считавший, что это позволит Москве встать на путь демократического развития. Процесс принятия России в G7, впрочем, растянулся на несколько лет. Ее дебют в качестве полноправного члена G8 произошел летом 2000 года на Окинаве. Вспоминаю свое интервью с Иосидзи Ногами, тогдашним шерпом Японии, страны—организатора саммита. Господин Ногами призывал не забывать, что «восьмерка» не просто клуб индустриально развитых держав, а именно клуб «ведущих мировых демократий». «Поскольку коммунистический Китай не может считаться демократией, он не имеет шансов стать членом G8, несмотря на то что его экономика гораздо мощнее экономик большинства членов G8»,— настаивал мой собеседник.

Однако с первых дней членства Москвы в G8 у западных партнеров появлялось все больше сомнений в том, что Россию можно считать демократией. История с НТВ, «дело ЮКОСа», закон об НКО, «дело Литвиненко», а затем «дело Магнитского» — эти и многие другие раздражители породили движение за исключение России из G8, возникшее уже вскоре после саммита на Окинаве. Его инициировала группа влиятельных американских конгрессменов во главе с ныне покойным Томом Лантосом, который еще в 2003 году, то есть более чем за десять лет до украинского кризиса, в интервью “Ъ” призвал приостановить членство России в G8.

В связи с этим примирительный жест в адрес России, которая за эти годы не поступилась принципами и не собиралась выполнять все то, что от нее требовали, может свидетельствовать о двух вещах.

Либо западные партнеры созрели для того, чтобы наступить на горло собственной песне про демократию и принять Россию такой, какая она есть, либо они решили попытаться договориться с Москвой о некоторых уступках, при этом снизив планку ожиданий. Скажем, до урегулирования в Донбассе, которое на следующем саммите G8 может быть представлено как общая победа. И при этом в остальных вопросах, начиная с митингов оппозиции в Москве, позволит всем сторонам остаться при своих.

Сергей Строкань, обозреватель