Владелец группы «Норебо» Виталий Орлов о добыче рыбы и бизнесе

В Лондоне продолжается судебный процесс вокруг крупнейшей рыбопромышленной группы России «Норебо» Виталия Орлова: бывший партнер бизнесмена Александр Тугушев настаивает, что имеет право на треть бизнеса. Виталий Орлов рассказал “Ъ” о споре в Лондоне и рыбном промысле.

— В конце июля Высокий суд Лондона отказался продлевать приказ о заморозке ваших активов на $350 млн, вынесенный по заявлению Александра Тугушева. Вы получили доступ к активам?

— Мы сейчас как раз находимся в процессе снятия этого «фризера» в разных юрисдикциях. Господин Тугушев получил решение о заморозке год назад, в судебном заседании, на котором мы не присутствовали: ни я, ни мои защитники не были уведомлены, и суд полагался только на данные, предоставленные господином Тугушевым.

К сожалению, так работает система, что мы не могли моментально представить суду свои аргументы против решения, вынесенного в июле прошлого года; на подготовку слушаний ушел почти год, и только тогда нас выслушали и увидели наши аргументы. Исходно был приказ о заморозке активов английским судом, далее вспомогательные приказы в разных юрисдикциях, в тех, где господин Тугушев смог найти какие-либо мои активы. После этого было раскрытие мною активов, согласно решению английского суда, а теперь идет обратный процесс. Процедура не моментальная, решение вступило в силу в Англии 31 июля, а сейчас идет постепенное снятие вспомогательных «фризеров» в других юрисдикциях.

— О каких активах идет речь?

— Судебные приказы касались банковских счетов на островах Мэн и Гернси, двух квартир, которые у меня есть в Лондоне, счетов и акций компании TTC в Гонконге, где я являюсь совладельцем с моим старым партнером Магнусом Ротом.

— Заморозка как-то повлияла на ваш бизнес?

— Естественно, такой судебный приказ, который господин Тугушев широко пропиарил, вызвал массу вопросов у партнеров, кредиторов, других участников рынка. Это же было серьезное решение иностранного суда, и мы на самом деле еще до конца не оценили весь ущерб. Господин Тугушев вынужден был согласиться с решением английского суда, поэтому и не стал обжаловать это решение.

— Вам придется продолжить судебные тяжбы в Лондоне, хотя вы пытались оспорить решение о подсудности в Арбитражном суде Мурманской области…

— К моему сожалению и разочарованию, английский суд нашел достаточно оснований для связи с Англией и апелляционный суд отклонил просьбу о пересмотре этого решения по юрисдикции. То есть основной процесс будет идти в Англии. Хотя я остаюсь убежденным сторонником того, что спор между двумя российскими гражданами, проживающими в России, касающийся российских активов, которые составляют часть так называемой стратегической отрасли РФ, безусловно, должен рассматриваться в России.

Но теперь мы понимаем, что должны будем судиться в Лондоне, и сейчас к этому очень серьезно готовимся.

Что касается Мурманска, это не какой-то самостоятельный процесс, а наше формальное заявление в российский суд о том, что мы не согласны с тем, что данный процесс должен рассматриваться в Англии. Это не попытка сопротивления решению английского суда, а некая превентивная мера защиты, чтобы потом в будущем нам не сказали: вы же не заявляли, что вы против рассмотрения иска в Лондоне…

— Когда вы последний раз встречались с Александром Тугушевым?

— В феврале 2018 года по его инициативе. Он хотел встретиться, как теперь я понимаю, чтобы получить запись нашего разговора и потом ею воспользоваться. То есть никаких серьезных намерений у него по урегулированию проблемы тогда не было.

— Он тогда обозначил свои притязания на треть «Норебо»?

— Его притязания начались гораздо раньше, мы с ним вели довольно продолжительные переговоры по урегулированию взаимных претензий, которые на сегодня ничем не закончились, несмотря на то что мы ударили по рукам в сентябре 2015 года.

— Ваши юристы неоднократно говорили, что в английском суде Александра Тугушева финансируют третьи лица. У вас появилось представление, кто это?

— Он лично заявлял в английском процессе, что получает финансирование от неких «фандеров» из России, но это очень тщательно скрывается. Мы до конца не знаем, кто господина Тугушева финансирует. Но имеем серьезные основания полагать, что финансирование ведется через специально созданную компанию по якобы выискиванию активов под названием 17ARM.

Эта компания управляется британским аристократом лордом Кланвилльямом (Патрик Джеймс Мид, был в советах директоров Eurasia Drilling, АФК «Система» и др.— “Ъ”), у которого было много российских сделок на протяжении многих лет. Компания также, очевидно, имеет поддержку четырех высококвалифицированных британских советников. Это сэр Малкольм Рифкинд, бывший министр иностранных дел, очень известный, влиятельный человек. Кроме того, в совет входят лорд Макдональд (Кеннет Дональд Джон Макдональд), который раньше возглавлял прокуратуру Англии и Уэльса, баронесса Невилл-Джонс (Лилиан Полин Невилл-Джонс), возглавлявшая в свое время объединенный комитет разведслужб Великобритании. Четвертым членом совета является лорд Сент Джон (Энтони Тюдор Сент Джон), действующий член палаты лордов. Никто из этих людей, по нашим данным, не финансирует иск. Они, по всей видимости, представляют прикрытие, чтобы таким образом создать видимость чистоплотности действий тех, кто фондирует этот процесс.

— Кто все-таки может быть конечным спонсором?

— Настоящие спонсоры в России не хотят открыто появляться и очень усиленно скрывают свою идентификацию, наверное, потому, что не хотят быть увязаны с грязными деньгами и откровенно незаконными сомнительными тактическими действиями. Например, юристы господин Тугушева получили и использовали в английском процессе информацию о моих передвижениях через российскую границу на протяжении нескольких лет. Впоследствии, они признали, что она получена неофициальным путем от российских миграционных служб. Далее в английский процесс те же юристы представили письмо от якобы «анонимных доброжелателей», которые прислали на электронную почту абсолютно конфиденциальную информацию, в основном не имеющую отношения к спору, которую российским законом запрещается раскрывать. Я не буду говорить сейчас, какая это информация, но законно в России она получена быть не может. Кроме того, было возбуждено уголовное дело с целью сбора доказательств для английского процесса.

— Что с уголовным делом?

— Сейчас дело закрыто по тем основаниям, что отсутствует само событие преступления. В ходе уголовного дела были проведены очень серьезные следственные мероприятия с использованием тяжело вооруженных правоохранителей в Мурманске, изъяты очень серьезные документы из компании, серверы, документы из моей банковской ячейки (они вскоре каким-то образом оказались у господина Тугушева), личные документы, которые вообще не имели никакого отношения к данному делу. Помимо этого были угрозы физической расправы лично мне…

— Александр Тугушев в суде Лондона настаивал, что вы постоянно проживаете в Англии. А сколько вы сейчас проводите времени в Англии и сколько в России?

— Даже судья Карр постановила, что я большую часть времени проживаю в России. На момент принятия приказа о заморозке активов в 2018 году я провел в Англии 22 дня, в 2017 году — 52 дня. Даже сейчас, в связи с процессом, я в Англии больше времени не провожу.

— Процесс в целом как-то осложняет основной бизнес?

— Да, это сильно отвлекает, этим надо заниматься, и затраты соответствующие. Тем не менее я и моя команда делаем все возможное для минимизации ущерба.

— У вас есть представление, как долго будет идти спор?

— Это очень непростой вопрос. Поскольку стало понятно, что процесс будет идти в Лондоне, мы готовим отзыв на исходный иск, и процесс этот не быстрый.

— Когда планируете подавать отзыв?

— Срок подачи еще должен установить суд.

— Вы обсуждали судебный процесс с Магнусом Ротом? Каково его отношение?

— Он вышел из бизнеса в 2016 году, задолго до того, как появился иск господина Тугушева. Сейчас мы особо не общаемся.

— «Норебо» участвовало в распределении квот под инвестиционные цели. Как идет строительство судов и когда получите право на квоты?

— Это право возникает после введения объекта в эксплуатацию и тестирования. Регулятору еще предстоит на самом деле эти правила уточнить, к какому моменту инвестор получит право на квоты. Объясню, в чем тут момент: у нас право на освоение в конкретном календарном квотном году возникает на основании приказа Федерального агентства по рыболовству, которое определяет и виды, и количество в тоннах между пользователями. Происходит это в конце года, предшествующего квотному году.

То есть если мы говорим про 2019 год, то такие приказы были выпущены в конце 2018 года и в квоты 2019 года внести изменения нельзя: они уже распределены. И возникает ситуация, когда введено в эксплуатацию судно или завод в январе или в феврале, а распределение квот на этот год уже произошло и вы весь год будете в простое. Что касается строительства судов, то оно ведется по плану: сейчас в производстве три судна из десяти, которые мы планируем построить. Есть моменты, это все новое для нас, да и вообще для всей отрасли. Поэтому вопросов много, но процесс в целом идет нормально.

— Русская рыбопромышленная компания строит заводы под квоты на инвестиционные цели с партнером. Вы для себя такой вариант не рассматривали?

— В связи с тем, что мы уже начали строительство завода по переработке в Мурманске до того, как была объявлена программа по инвестквотам и переработка была определена как часть стратегии развития, у нас уже есть экспертиза. Завод по переработке по программе инвестквот будет частью того комплекса, который у нас уже существует. Мы как бы дополняем наши мощности с целью производства другого вида продукции.

— Какой объем продукции сейчас идет на переработку?

— В этом году планируем направить около 16 тыс. тонн сырца на переработку на берегу, при этом наш флот способен перерабатывать значительный объем сырья на борту судна, в море. Это то, что мы называем суда-фабрики, которые и ловят, и производят практически уже готовую продукцию.

— Это потребительская упаковка?

— То, что производится в море, это не потребительская упаковка: продукция требует вторичной переработки и упаковки, но она минимальная. Что касается тех судов, которые выпускают практически уже готовую продукцию, скажем, филе рыбы, то это минимальная переработка, на берегу. Сделать продукцию в ритейл-упаковке в море — практически очень сложная задача из-за отсутствия площадей. То есть упаковка требует, попросту говоря, много места, а в море, на борту судна, борьба за каждый метр.

— Как идут продажи вашего первого бренда Borealis?

— Мы постепенно вошли практически во все основные федеральные сети. У нас планы выйти на объем 5 тыс. тонн готовой продукции в год. Сегодня делаем пока меньше половины.

— Какова доля ритейл-упаковки в общей выручке?

— Пока незначительная.

— Можете раскрыть в целом показатели группы за первое полугодие и прогноз на 2019 год?

— Финансовые показатели мы не раскрываем. Отчасти потому, что связаны определенными договорами конфиденциальности с нашими основными кредиторами. Что касается вылова, то 2018 год мы закончили с хорошим показателем — более 600 тыс. тонн. План на 2019 год поменьше. Это связано, в частности, и с тем, что квоты на вылов в Северной Атлантике были уменьшены на основные виды промысла, который мы ведем.

— Ассортимент добываемых ресурсов расширять собираетесь? Какие виды для вас основные сегодня?

— Треска и пикша — это серьезный объем по вылову, у нас также серьезные позиции по минтаю и по сельди — как по тихоокеанской, так и по североатлантической. Мы не рассматриваем какие-то значительные увеличения объема именно по новым видам. На данном этапе смотрим в большей степени на то, чтобы получить больше прибыли, больше добавленной стоимости из тех ресурсов, которые есть. Плюс мы очень серьезно инвестируем, как вы понимаете, в строительство судов. Поэтому сейчас не рассматриваем агрессивных поглощений или какого-то серьезного выхода на другие рыбные промыслы. На самом деле промыслы уже достаточно зарегулированы не только в России, но и во всем мире.

— Ваш основной кредитор — Сбербанк? Как процесс повлиял на ваши отношения?

— Процесс, конечно, не мог остаться незамеченным. И, конечно, Сбербанк, как основной кредитор, следит за ситуацией. Мы с ним активно кооперируем и обмениваемся информацией, они в курсе всех процессов. Но пока все нормально.

— Какова сейчас долговая нагрузка?

— Не хотелось бы раскрывать.

— Сколько вы сегодня продукции экспортируете и поставляете на внутренний рынок?

— В среднем на протяжении последних двух лет около 40% от вылова мы поставляем на российский рынок. Причем эта цифра потихонечку растет. Вообще, если смотреть распределение по странам, Россия является нашим главным рынком по выручке. Конечно, экспорта больше.

— Экспортная конъюнктура более благоприятная, чем на внутреннем рынке?

— Традиционно такие виды, как треска, высоко ценятся на мировом рынке. Мы видим очень интересное развитие по минтаю. То есть совершенно очевидное замещение продукции импортной, в частности, китайского происхождения. Я уже не говорю про традиционные для России виды потребления, такие как скумбрия, сельдь, путассу, палтус. Нельзя провести какие-то категории, вроде того, что в России потребляется только дешевая рыба — нет! Например, основной рынок сбыта палтуса синекорого — Россия, никто в мире не может дать лучше цену. Копченый палтус в России трудно победить.

— Какие у вас основные зарубежные рынки?

— Если говорить про виды Северной Атлантики, то здесь в основе рынка сбыта — европейские страны. Великобритания остается одним из ключевых рынков. Также продаем на североамериканские рынки. Это объем не очень большой, но чувствительный. Что касается позиций Тихого океана, то там распределение такое: филе минтая — это Россия и Европа, Китай остается одним из значительных существенных покупателей продукции, именно сырья, которое там идет на переработку. Ну и значительный объем мы продаем на африканские рынки. Это что касается таких видов, как сельдь, путассу и скумбрия мелкого размера — она там пользуется большим спросом.

— В отрасли активно обсуждают изменение правил выдачи крабовых квот и переход на аукционы. Вы как к этому относитесь?

— Пока регулятор нас заверяет, что распределение ресурсов через систему аукционов будет относиться исключительно к запасам краба. Мы полагаемся на это и верим, что существующая система будет сохранена. Мы считаем, что эта система позволяет и рыбопромышленнику, и государству рассчитывать на эффективную систему развития сектора.

Было, как мне кажется, доказано за последние десять лет, что стабильность и понятные правила игры — это очень важно для участников рынка.

Что касается крабовых аукционов, мы считаем, что есть у регулятора и другие инструменты для увеличения фискальной нагрузки на очень доходные виды промысла. И необязательно через аукционы.

— Вы имеете в виду ставки сбора?

— Ставки сбора могут быть установлены по аналогии с экспортом нефти и газа, где сборы меняются практически каждый месяц в зависимости от конъюнктуры рынка. Сегодня отследить и понять конъюнктуру тех или иных видов продукции большого труда не составляет. В целом мы не согласны с тем, что перевели часть квот на краба на аукцион.

— Сами участвовать, как понимаю, не планируете?

— Да.

— Тем не менее Федеральная антимонопольная служба (ФАС) давно хочет ввести аукционы и для других видов…

— Повторюсь, что мы надеемся на то, что регулятор оставит систему в том виде, в котором она работает сегодня. По крайней мере на тот период, когда действует программа инвестиционных квот. Мне кажется, это было бы, наверное, очень несправедливо объявить аукцион и изъять какой-то объем квот, которые были использованы под строительство судов и под строительство фабрик.

Те, кто строят суда и фабрики сегодня, они же рассчитывают далеко не на те инвестквоты, которые они получат. Квота, которая будет получена по инвестпрограмме, ее с трудом хватит, чтобы судно загрузить работой на два месяца из одиннадцати в году, если учесть, что один месяц нужно заниматься техническим поддержанием судна, ремонтом, его подготовкой. То есть все те, кто строит суда и фабрики, они не полагаются только на инвестквоты, это экономически не оправдано. Они полагаются и на другие квоты, и не только в этих видах, для поддержания этой программы. Я думаю, что регулятор это понимает.

— Возникает ощущение, что внимание государства к отрасли стало больше. Вы это замечаете?

— Да, очевидно, что за последние годы внимание регуляторов к отрасли стало значительно выше. Это и со стороны ФАС, и со стороны налоговой службы. Но если говорить про тех же налоговиков, мы не видим, что здесь есть какая-то предвзятость. То, что осуществляется больше контроля со стороны налоговых органов, на самом деле неплохо: если ты играешь по правилам, проблем нет. То же касается и ФАС.

— С чем вы связываете такое повышенное внимание в последние годы?

— Мне кажется, есть понимание, что отрасль доходная и что пополнение бюджета может быть более значительным, если собираемость налогов и контроль за отраслью будут серьезнее.

— Как считаете, рыбопромысловый бизнес в России стал менее привлекателен из-за этого?

— Я не думаю, что он стал менее привлекательным. Он, конечно, становится менее доходным. Но это не только связано с требованием наших регуляторов. В целом это тенденция в мире в требованиях большей прозрачности, большей устойчивости рыболовства. Мы вынуждены сейчас работать с большим количеством неправительственных, общественных организаций: Greenpeace, Фонд дикой природы, Международная морская организация. То есть в целом приходится больше тратить и сил, и времени, и средств на то, чтобы удовлетворять требованиям современного рынка.

— Российский рынок уже поделен между существующими крупными игроками или для новых лиц есть место?

— Я исхожу из того, что нельзя все до конца поделить. Я думаю, что всегда будет место для сделок, консолидации, это вопрос возможностей игроков.

Интервью взял Анатолий Костырев